Удержи голос твой от рыдания и глаза твои от слез, ибо есть награда за труд твой… Иеремия 31:16
Джагхед ненавидел этот город. Кажется, он ненавидел все города — но история не об этом. Джагхед встретил свой первый день в Ривердейле на кузове раздолбанного пикапа, когда на экране драйв-ин крутили последние минуты «Криминального чтива». Тогда он подумал: — Черт, это место не такое уж и плохое. Второе, чем встретил его город, оказалась новенькая кафешка у Поба. Старый и жирный Поб говорил, что свои двери они открыли с недельку назад. Он был чертовски щедрый мужик, наивный и глупый, любивший свое кафе больше, чем всякую женщину. В день открытия Поб раздал каждому посетителю бесплатные чизкейки, а Джагхед отсалютовал ему и сказал: — Знаешь, Форсайт, это место превратится в полное дерьмо. Но оно мне нравится. Лучшая земля для великих, но бездарных романов. Форсайт усмехнулся и после ответил, выдувая на заправке остатки шмали: — Малыш, это единственные места, которые ты полюбишь. Джагхед смотрел на розовые огни, играющие бензином сквозь лужи и затоптал ногой по окурку. В луже отражались снующие девчонки с животными мордами и опрятными водолазками: — Куда же ты занес нас, чертов ублюдок. — В Ривердейл, — ответил Форсайт, — в место, которое никогда не погибнет, потому что дерьмо не умеет тонуть.***
Единственное, что у него осталось от матери и в чем его нашел Джон — это огромная фуфайка последнего дальнобойщика, которую Сара своровала в тот роковой день. На ней было вышито «С», потому что дальнобойщика звали Сидом, но мама всегда говорила обратное: — Его зовут дерьмо, а не Сид. А это моя одежда и «С» обозначает Са-ра. Она растягивает гласные и приказывает повторить за ней. Иеремия облизывает губы и выдувает с ней в унисон: — Са-ра. Дальнобойщик своими грязными руками затягивает на ее шее ремень и язвит на крики Иеремии: — Если бы эта шлюха подо мной орала так же сильно, как ты, я бы вас отпустил. Иеремия бьет его по рукам и ногам, толкает, но такого медведя сложно хоть как-то расшатать. В какой-то момент он просто сдается и виснет на брыкающейся Саре. Через минуту она перестает брыкаться и превращается в раскачивающуюся тряпку. Когда дальнобойщик сбрасывает ее со своих рук, как мешок мусора, то хватает Иеремию за фуфайку и поднимает, неистово треся в воздухе, точно марионетку: — Это мое, сукин сын! Мое! Иеремия не видит его лица за слезами. Он на интуиции кусает со всей силой чужое лицо и попадает на красный нос-огурец. Под зубами раздается хруст, а во рту гадкий привкус крови и гноя. Он сбегает со стоянки в густой и черный лес, не помня ни минуты своего бега. Только к рассвету осознает, что натворил и начинает искать путь обратно. Ему нужно найти Сару, необходимо ее найти, не то она застудиться на том ледяном полу, но он ходит четыре дня по лесу и даже поодаль не слышит шума машин. К пятому дню от нехватки воды Иеремия падает в обморок, а открывает глаза уже на чужих руках. Однажды Арчи спросил его: — Что означает эта буква? Джагхед хотел сказать, что он просто нашел эту фуфайку на рынке и знать не знает об этих всех идиотских символах, но с губ вырывается непроизвольно другое. Два выдоха, два слога: — Са-ра. Арчи усмехается и спрашивает: — Сара Уэйс? В жизни бы не поверил, что ты носишь символ нашего психолога на своей любимой фуфайке. Джагхед пожал плечами. На Сару, которая была психологом, к которой его отвел директор после того, как он пришел в школу на каблуках, ему как-то было плевать. Она оказалась брюнеткой и тупой, как полено. Джагхед перестал к ней ходить после второго сеанса, несмотря на бесплатные конфеты и чай с цейлоном. Джагхед сидит в кабинете психолога с лицом обиженного ребенка, которому дали лизнуть леденец, а потом ударили по голове. Полчаса назад, на уроке литературы, когда миссис к-чему-запоминать-их-имена-если-они-все-на-одно-лицо зачитывала отрывок из классической, тривиальной новеллы, он вскочил на парту посреди урока и закричал: — Горе вам, книжники и фарисеи! Не успел Джагхед закончить, как его скинули на пол и поволокли в коридор. Джагхеду было четырнадцать, и подобные высказывания он делал уже девятый раз, поэтому в коридоре его терпеливо и раздосадованно ожидал директор, а рядом с дверью психолога и не опохмелившийся отец. — Зачем ты сделал это? Психолог спрашивает это, как заезженная пленка, по кругу, иногда провоцируя его хилыми способами «ты думаешь, что умнее всех?», ибо на другое ее мозг не способен. Джагхед рассматривает свои ногти и кусает губы изнутри. Ему скучно и он с нетерпением ожидает окончания сеанса. — Я хочу ссать. — Ты проблемный ребенок, я понимаю… — Я сейчас сделаю океан мочи, если вы не отпустите меня! — Джегги, дорогой, я понимаю, что жизнь в трейлере не сладкая… За все время сеансов это был их единственный диалог. Джагхед угрюмо поджимает губы и молчит. Он неотрывно смотрит на стрелки часов. Джагхед ходит к ней еще раз, и ему приходится снять фуфайку, потому что это было именно той причиной, по которой его опять вызвали к директору. Они говорили: — Если у вас проблемы с доходами, то скажите нам, мы не кусаемся. Они говорили: — Мы знаем, что твоего отца выгнали с работы, и нам очень жаль, но послушай, малыш, это ведь не значит, что он навсегда останется безработным. Говорили: — Мы можем обратиться в службу социальной помощи, Джагхед. Джагхед быстро растет, но фуфайка все так же преданно свисает с него. Минус лишь в том, что с каждым годом она превращается в мусор. Арчи говорит, что время стоит только за то, чтобы его друг не носил эту половую тряпку на себе. Джагхеду приходиться убрать фуфайку в комод, но временами, когда ему было совсем одиноко, он доставал ее и зарывался в нее лицом. От потасканной ткани пахло старьем, пылью и телом Джагхеда, но он всеми силами верил, что где-то между шерстяными нитями кроется запах Сары.