Онли ван

Вселенная соулмейтов — это та еще параша. Бакуго принял это за непогрешимую истину еще несколько лет назад. Если бы он был маленьким мальчиком, то на каждый День рождения загадывал бы ее исчезновение к херам с лица Земли. Такой вот добрый маленький мальчик, верящий в чудеса. Бакуго ненавидел среду из-за того, что приходилось просыпаться к первой паре и собирать себя, не выспавшегося и уже задолбанного, по частям. Он искренне желал, чтобы универ за ночь подорвался и превратился в груду обломков, к которым не подойти и на пушечный выстрел из-за выставленной охраны. Бакуго универ любил, но спать любил больше. В среду двумордый кретин раздражал сильнее, чем в любые другие дни, потому что продолжал изображать крепко спящую гусеницу на соседнем футоне в то время, пока Бакуго плелся на кухню и ставил чайник. Катсуки валился с ног и засыпал на ходу, но стойко клал в расколотую кружку две ложки кофе. Он снимал маленькую однокомнатную квартиру на окраине города третий год вместе с соседом, которого временами мечтал огреть чем-то потяжелее трехэтажного мата. Все началось с того, что Бакуго выперли из университетской общаги в первом семестре первого курса за драку, зачинщиком которой он, между прочим, не являлся. Правда, комендантше, сжирающей третью пачку соленых крекеров, плевать хотелось на разборки — через десять минут начиналась ее любимая телепередача. Бакуго, вытирающему кровь с разбитых губ, все это было до лампочки, поэтому он собрал вещи в дорожную сумку и, гордо закинув ее на плечо, свалил из общаги, хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась побелка. На выходе, правда, его догнала и остановила взволнованная одногруппница, выпытывающая, куда же он собрался. Не услышав внятного ответа (окей, Катсуки ответил в своей манере, но давайте обойдемся без цитирования), она передала листок с адресом своего друга, ищущего соседа для съемки квартиры, и вернулась в серое здание. Когда он добрался до метро, то долго раздумывал, в какой поезд сесть. По правде говоря, вариантов у Бакуго особо не было. Тот, который отправлялся в сторону вокзала, уехал без него. Дверь квартиры в доме с обшарпанными стенами и скрипучими ступеньками открыл сонный (шел уже, кстати, двенадцатый час ночи) высокий парень с бело-красными волосами. Ну и все. Жить вместе было еще тем сущим кошмаром, постепенно перешедшем в каждодневный библейский апокалипсис в пределах однокомнатной квартиры. Раздражать они начали друг друга с порога. Буквально. Но жить где-то нужно было им обоим, поэтому, скрипя зубами (это по части Бакуго) и скрепя сердце (а вот это уже по части Тодороки), они приняли решение снимать вместе. Они оказались полными противоположностями друг друга, из-за чего для них подошло бы отличное сравнение со льдом и пламенем, белым и черным, землей и небом, но это слишком банально, не находите? А вот сравнение с протоном и электроном — самое то. В одном они, правда, были похожи. В полном неумении заводить знакомства и сходиться с людьми. Апокалипсис, помните? Ссоры стали постоянным явлением. Иногда они перерастали в драки, приносящие синяки, от которых несколько дней болело тело, ныли конечности и сводило скулы. — Я найду деньги и свалю из этой сраной квартиры, чертов ублюдок! — Катсуки сжимал пальцы в кулак, игнорируя жжение в содранных костяшках. — Сомневаюсь, что найдется тот, кто сдаст тебе квартиру, — Тодороки вытер губы тыльной стороной ладони и, держась за стену, вскинул голову, надменно смотря на соседа. — Но ты в любой момент можешь вернуться в общежитие и умолять комендантшу заселить тебя обратно. — Уебок! Громкие споры в их квартире раздавались из-за… всего, понимаете? — Какого хрена ты навалил столько майонеза в салат?! — Бакуго косился на Шото, и в глазах его сочился яд, способный убить слона или, например, медведя. Тодороки не являлся ни тем, ни другим, но при этом старательно игнорировал волны недовольства, горящими стрелами летящие в его сторону. — Я всегда столько кладу. — А у меня спро..! — В следующий раз спрошу у тебя. Бакуго громко цыкнул, отодвинул стул, плюхнулся на него и, стуча пальцами по столу, косился на еду. — Попробуй. Это вкусно. — Да пошел ты! — фыркнул Катсуки, но вилку в руки взял. Была своеобразная помощь в выполнении домашнего задания. Тодороки сидел на полу, обложившись учебниками, от которых голова шла кругом и собиралась сама залезть в петлю. Бакуго, развалившись на полу с ноутбуком в руках, смотрел смешные (тупые) видео на ютубе, воткнув в уши наушники. Шото потянулся рукой к кружке с горячим кофе, который притащил для него Бакуго несколько минут назад. Были утра, наполненные молчанием, были дни, погрязшие в спорах и криках, были вечера под одну музыку в наушниках и банальные разговоры о прошедшем дне. — Этот ублюдок точно меня завалит на сессии, — Катсуки листал новости в телефоне и чувствовал на себе внимательный взгляд напротив, от которого внутри (совсем чуть-чуть) становилось тепло. — Не думаю, что тебя возможно завалить. — Это что, поддержка? — Бакуго вскинул бровь, косясь на пожавшего плечами Тодороки, старательно прятавшего улыбку в уголках губ. У Бакуго тогда правая рука в первый раз отдалась глухой болью, из-за которой чуть не выпал телефон. — Ты придурок, если в такой холод одеваешься так легко, — возмущался Бакуго, стоя напротив футона, на котором, укутавшись в два одеяла, сидел Шото. — Спасибо за чай, Катсуки. — Да подавись. Тодороки в первый раз назвал его по имени, и Бакуго, фыркнув, поспешил свалить на кухню, чтобы не показывать запылавшие щеки. Тогда руки заболели у них обоих. «Мир, в котором у каждого человека есть вторая половинка, недостающая часть, являющаяся ключом к замку от сердца, встреча с которой вдыхает жизнь в душу человека, наполняет его ранее пустой мир собой, претендует на звание одного из лучших миров», — сказал мыслитель века так второго до нашей эры. «Встреча с соулмейтом сделает тебя счастливым», — говорили телеведущие двадцать первого века. Бакуго и Тодороки не были соулмейтами. Катсуки вышел из квартиры, осторожно прикрыв за собой дверь рукой, на ладони которой отпечатались витиеватые черные линии, складывающиеся в замысловатый узор. У каждого человека есть тот, кто является его второй половинкой. У Бакуго такой человек тоже есть, но, признаться, срать он на этого человека хотел. В университете на первой паре, на которой читалась дико скучная лекция, Бакуго бесстыдно спал. Сосед с ярко-красными волосами ткнул его ручкой в плечо, призывая проснуться. Катсуки протер глаза, уставившись ими не на преподавателя, а на телефон девушки, сидящей перед ним. У той было открыто приложение для поиска соулмейтов, за последний месяц поднявшееся на первую строчку маркета. Каждый человек мог выложить фотографию своей ладони и ждать, когда же найдется тот онли ван с таким же рисунком. Сплошные удобства. Та еще херня. Бакуго клал на эти приложения, как и на всю муть с соулмейтами. Он не имел ничего против, но еще с детства решил, что может обойтись (внимание, это еще мягко сказано) без соулмейта. Ему нахрен не сдался ублюдок, который априори являлся тем, кто предназначен судьбой-богом-природой-и-бла-бла-бла. Катсуки — большой самостоятельный мальчик, который в состоянии решить, какую футболку купить — ту черную с белой ухмылкой-оскалом или вон ту серую с белым четырехугольным черепом посередине. Он мог решить, как добраться до дома — на метро или на двух забитых автобусах. Так какого хрена гребаные судьба-бог-природа имели право решать с кем ему, блять, быть. Или это все — вариант для ленивых? Если так, то «нахуй это», — думал Бакуго, поднимая взгляд с открытого приложения. Уже вернувшись домой, Катсуки, разувшись, кинул рюкзак в коридоре рядом с таким же, но бело-синего цвета. — Мог бы предупредить, что задержишься, — Шото встретил его в комнате с учебником по экономике двадцатого века в руках. — Я тебе несколько сообщений отправил. — Ты мне не мамочка, чтобы отчитываться перед тобой. Бакуго не успел ответить на сообщения, потому что телефон разрядился и ни разу за несколько попыток хозяина не соизволил включиться. Студент пару раз успел обозвать его ублюдком. И в тот момент он думал не о Тодороки. — Я переживал, — Шото заглянул в глаза так открыто и с таким неподдельным волнением, что Катсуки только и смог хмыкнуть и свалить на кухню, привычно потирая правую ладонь (ее, по секрету, временами хотелось положить под заводской станок). Кухня встретила его темнотой, как в богом забытом склепе для сатанистов, поэтому пришлось протянуть руку и нажать на выключатель. Бакуго достал телефон из кармана и подключил его к проводу, воткнутому в отходившую розетку (квартиру, к слову, стоило бы поменять). Экран устройства приветливо засветился. В животе Бакуго раздалось урчание. Работать в кофейне и не иметь возможности набить желудок после окончания смены — верх кощунства по отношению к сотрудникам, знаете ли. Он открыл холодильник, достал хлеб с колбасой и наскоро сделал пару бутербродов. Его взгляд скользнул по раковине. — Сколько раз повторять, чтобы ты мыл за собой посуду?! Катсуки, жадно вгрызаясь в бутерброд, при виде появившегося в дверях Шото возмущенно вскинул бровь и отвернулся к продувающему окну. — Прости, вылетело из головы, — Тодороки подошел к раковине и повернул вентиль. Заставка включившегося телефона, на которой стоял круглый черно-белый логотип любимой музыкальной группы Катсуки, привлекла внимание. Бакуго искоса смотрел на красную половину растрепанных волос, на зелено-бирюзовый сонный глаз, в желтоватом освещении комнаты казавшийся непривычно-темным, на ровную спину, которую он мог бы узнать в бесчисленной толпе, на… Бакуго искренне ненавидел себя в подобные моменты, потому что ну какого черта и пусть это дерьмо закончится. Кончики пальцев правой ладони отзывались жгучей болью, будто он несколько минут держал их над включенной конфоркой (будь проклята связь с соулмейтом). В его груди бушевало пламя, пожирая внутренности и превращая кровь в мерно текущую лаву. А Тодороки чувствовал пронзительный взгляд затылком, на котором волосы будто намагничивались, чувствовал на щеке, чувствовал его на губах и думал-думал-думал, что, кажется, взгляда ему мало. Взгляда, по правде, было мало с самого начала. Но у Тодороки в левой руке была немытая чашка, в правой — намыленная губка, а еще был черный рисунок на ладони. У Бакуго был соулмейт, который мечтал о встрече с ним (грезил о долго и счастливо, неземной любви и далее по списку). У Тодороки был соулмейт, который мечтал о встрече с ним (грезил о долго и счастливо, неземной любви и далее по списку). Бакуго плевать хотел на соулмейтов. Тодороки нет. Шото выключил воду, вытер руки полотенцем и повернулся к Катсуки, изможденно смотрящему в окно. Когда он делал шаг в сторону соседа, чтобы поправить взъерошенные от ледяного ветра блондинистые пряди (чертова осень со своей по-блядски промозглой погодой), резкая боль в ладони холодом прошлась по венам и заставила Тодороки очнуться. Бакуго вышел из кухни. На следующий день Шото, выходящему из университета, пришло сообщение в лайне от Бакуго: «Можешь зайти ко мне на подработку? Я там флешку оставил, а пары до вечера». Кофейня, в которой подрабатывал Катсуки, находилась рядом с метро и пользовалась популярностью среди подростков и студентов. Тодороки, узнав, где работает его сосед, сначала удивился и имел глупость сказать: «Не думал, что тебя вообще куда-то возьмут», за что получил подушкой (благо, что не стаканом) по лицу. На его работу Шото еще не заходил, поэтому не без доли интереса открыл стеклянную дверь и сразу же услышал мелодичный перезвон колокольчика, висящего на потолке. Помещение оказалось небольшим, однако от этого не становилось менее уютным. Тихая музыка раздавалась из колонок, что стояли возле стойки, за которой готовил кофе невысокий бариста с темными волосами и веснушками на щеках. Он о чем-то радостно переговаривался со своим коллегой и тихо смеялся, прикрывая рот. Парнишка поднял руку, указывая клиенту на десерты. А потом несколько миллионов звезд взорвалось, тысяча вселенных прекратила свое существование, осколками осыпаясь на бело-красную макушку. У Тодороки в голове стало звеняще-шумно, легкие сжались, ноги корнями вросли в пол. Стало, блять, чертовски хорошо и одновременно удушающе херово. Незнакомец расплатился с клиентом, пожелав хорошего вечера, и поднял взгляд на замершего античной статуей Шото. А Шото был не здесь. Шото был где угодно, но не здесь. Он был рядом со взрывающимися звездами вообще-то. Тодороки закрыл за собой дверь в кофейню прежде, чем парнишка его поприветствовал. Уже дома, когда он разулся и скинул рюкзак с плеч, Шото перевел дыхание и протер лицо рукой, хмуря лоб. Он пытался замедлить свое бешено стучащее сердце. Закусил губу, вдавил пальцы в глаза, пока перед ними не завертелись угольные точки. Вместо приветливой улыбки своего соулмейта перед ними стояло недовольное выражение лица Бакуго, и у Тодороки в суматошных мыслях проносилось, что так уж точно не должно быть. Ладонь, горящая от непрекращающейся боли всю дорогу, оказалась немым подтверждением. Катсуки вернулся домой в десятом часу, когда фонари на улице зажглись ржаво-желтым цветом и холодный ветер ринулся гулять под окнами. Он ненавидел ублюдское расписание в универе, из-за которого приходилось торчать в нем с утра до вечера. Он ненавидел промозглую осень, из-за которой хотелось торчать только дома. Если честно, Бакуго в своей жизни ненавидел многое. Автобусы вот, которые ходили от метро вечером с периодичностью раз в полчаса, тоже попадали в этот список. Тодороки торчал в комнате с приглушенным светом от настольной лампы и бездумно пялился в экран телефона. Просто он немного устал думать за последние часов так пять и не отказался бы от возможности отключить эту функцию в собственных настройках. Желательно навсегда. Сейчас он жалел, что по своей природе не являлся киборгом. Или еще каким механизмом, потому что это действительно упростило бы существование. — У тебя руки отвалятся свет включить? — Катсуки недовольно плюхнулся рядом на застеленный футон, вытягивая уставшие ноги и прислоняясь спиной к письменному столу. — О. Ты забрал флешку? Шото показалось, будто на него глыба льда упала. Посты в твиттере, в котором он сидел последние пару часов, отошли на второй (третий, четвертый?) план. Потому что, когда перед глазами всплывает (и тут же расплывается) лицо соулмейта, а рука горит так, что проще ее под пилу пустить, становится немного (совсем не немного) не по себе. — Эй, я с тобой разговариваю, — Бакуго лениво провел исписанной черными линиями ладонью перед разноцветными глазами. Шото хотелось засмеяться. Истерично, хаха. — Придурок, у тебя случилось что-то? Бакуго выпрямился, Бакуго всмотрелся на растерянного-потерянного соседа и нахмурился. Шестеренки в голове Тодороки заработали с мерзким скрежетом. Таким, от которого уши готовы свернуться в кокон и сгнить, так и не превратившись в майскую бабочку. — Я встретил соулмейта. Это не звучало для Бакуго громом среди ясного неба. Во-первых, это избитая, мать ее, фраза, во-вторых, какое ясное небо, о чем вы? В комнате повисла тишина. Она не была ни звенящей, ни успокаивающей, она просто была и действовала на нервы похлеще, чем капающая с потолка вода. — Не вижу, чтобы ты прыгал от радости, — голос Бакуго совсем не дрожал, и пальцы в кулаки тоже совсем не сжались. Тодороки пожал плечами, продолжая вглядываться в погасший экран телефона. Выражение лица в его отражении, если честно, оставляло желать лучшего. Кто-нибудь, наденьте на него исцеляющую маску племени Квилу. — И кто же этот счастливчик, которому так повезло связать свою жизнь с таким кретином, как ты? — Не знаю. Он в твоем кафе работает, — Шото повернулся к нему, смотря куда-то поверх хмурого лба. — Парень с черными волосами. — Этот ублюдок Деку? — губы Катсуки расползлись в оскале, подходящим для монстра из кошмарных снов (монстры в фильмах, если честно, в последнее время оставляли желать лучшего). — Черт, из вас выйдет отличная пара. Дамы и господа, что вы знаете о сарказме? — Позовите на свадьбу или что там у вас будет, — зрачки опасливо сузились. — Обязательно припрусь с подарком. Еще и ленточкой перевяжу. Дамы и господа, что вы знаете о вранье? — И что же? — Тодороки чуть сощурился. — Придешь? — Обязательно. Дамы и господа, у Бакуго грудь разрывалась на части. Ситцевую ткань, оплетающую ебучее сердце, тянули в разные стороны сотни костлявых трупных рук. Зрелище так себе, да и по ощущениям оставляет желать лучшего. — Каминари просил помочь с докладом. Завтра сдавать, а у этого придурка нихрена не сделано, — Бакуго поднялся с пола и вышел в коридор, залезая в потрепанные старые кроссовки. У него внутри все сгорало, словно больные на головы фанатики устроили обряд жертвоприношения. Хэй, угадайте, кто был тем, кого приносили? Катсуки никогда ни на что не рассчитывал. Катсуки никогда об этом не говорил. Катсуки, вообще-то, всегда знал, что так будет. Он же не наивный маленький мальчик. Наивный маленький мальчик внутри Катсуки сгорал на костре. Шото следил за тем, как он трясущимися пальцами запихивает шнурки в обувь, как напяливает на себя куртку и тянется к рюкзаку. Шото подорвался с места. — Я не хочу, чтобы ты уходил, — схватил за запястье и крепко сжал. Его умоляющий взгляд встретился с ядовито-ироничным, от которого в душе что-то перевернулось, надломилось и превратилось в щепки. — Отъебись. Катсуки вырвал руку и хлопнул дверью перед носом застывшего Тодороки.

***

— Я переночую у тебя, — Катсуки прошел в коридор, когда дверь открыл блондинистый сонный парень с черными штрихами молний на прядях. — Ч-чего? — Каминари захлопал глазами и повернулся к другу, что уже скинул обувь и направился на кухню. Тот открыл холодильник, достал из него бутылку воды и сделал несколько больших глотков, прочищая горло. Лучше бы она так мысли прочищала. Катсуки, воспользуйся хлоркой. — Что, черт возьми, случилось? — волосы Каминари стояли торчком, синяки под глазами походили на круги под глазами панды. В общем и целом, видок одногруппника оставлял желать лучшего, и Бакуго бы уже давно отпустил колкую шутку, если бы не выглядел еще хуже. Катсуки молчал. Катсуки продолжал пить воду и молчать, смотря в потолок. Нет, он не стал внезапно интересным, да и красивые узоры (узоры, хаха) не появились на нем, просто от необходимости обратить на что-то внимание гребаных глаз колотилось сердце. — Это из-за Тодороки? Денки не был особо догадливым, но не мог не заметить метания друга, продолжающиеся несколько лет. Их мог не заметить только слепой или мертвый. — Тебя это ебать не должно. — Не должно, — убрал руки в карманы широких домашних штанов. — Но не тогда, когда ты врываешься ко мне в квартиру посреди ночи и просишь переночевать. — Могу уйти. — Нет, оставайся. — Будешь играть роль психолога? — Катсуки запихнул наполовину пустую бутылку воды в холодильник и скривил губы. — Промывать мозги и нести ахинею? — подошел к Каминари в два шага и схватил за ворот растянутой футболки. — Сначала со своими проблемами разберись, — и кивнул в сторону правой руки, которую Денки поспешил сжать в кулак, чтобы скрыть вычерченные черные линии. — Твои, похоже, посерьезнее. Катсуки долго всматривался в упрямые глаза друга, не отводящего пристального взгляда, несмотря на стянувший шею воротник. Он отпустил его и потерянно уставился в стену. — Не хочешь рассказывать — не надо, — Каминари развернулся, почесывая шею. — Ложись в гостиной, принесу тебе одеяло и подушку. Бакуго развалился на диване, откинув заботливо предоставленное одеяло в ноги, и убрал руки за голову (в ней творилась вакханалия похлеще, чем в Древней Греции в конце второго века до нашей эры). Несмотря на смертельную усталость, спать не хотелось совершенно. Потому что я встретил соулмейта. Потому что парень с черными волосами. Потому что придешь? Катсуки сел, поджимая ватные ноги и вырывая волосы. Соулмейты — это те, благодаря которым наша жизнь играет другими красками. Соулмейты — это те, благодаря которым мы действительно живем. Такие фразы встречались в книгах, в фильмах, в сериалах, в рекламе, в музыке, в играх, везде. Тема всепоглощающей любви сидела у Бакуго в печенках и чуть глубже. Ему не нужна никакая самозабвенная любовь, на которую слетались бы хрупкие бабочки и желтый шар над головой слепил бы глаза. «Мне вообще вся эта тупая любовь нахрен не нужна!» «Ты как с матерью разговариваешь?!» Десятилетний Бакуго нагло врал — ему вполне подошла бы обычная. Ну, знаете, без книг, фильмов и сериалов, которые продлевают на несколько сезонов, потому что рейтинги высокие. Без рекламы, висящей на каждой улице, без музыки, которая играет на радиостанциях, и без игр. Двадцатиоднолетний Бакуго мог бы громко рассмеяться, потому что его обычная тоже никому нахрен не сдалась. Смешно, Катсуки? Бакуго, если честно, совсем не смешно, но он улыбался. Надрывно так. Совсем как выжившие в природной катастрофе люди, благодарящие волонтеров за еду. Бакуго до сих пор помнил давние крики соседки, которую несколько лет избивал пьяница муж. «Уйдите вы уже от этого урода!» Соседка тогда натягивала растянутые рукава до кончиков пальцев со слезшим лаком на поломанных ногтях, чтобы скрыть фиолетовые синяки, и качала головой. «Куда же я от него уйду. Он же мой соулмейт». И улыбалась она так ебуче мило и беспомощно, что Бакуго пулей убегал домой, хлопал дверью и ловил подзатыльник от матери («Перестань хлопать дверью!») Факт того, что вы соулмейты, не гарантирует неземное счастье, благодаря которому вы отправитесь на розовой радуге в заоблачную страну к пони и единорогам. Иногда соулмейт — это не тот, с кем вы отправитесь в Элизиум. Иногда соулмейт — это уебок, с которым вы окажетесь в Тартаре. Шото, хоть и не признавался и не показывал этого, но все же (как и все люди на гребаной планете — Катсуки, что с тобой не так?) мечтал встретить того, кто станет смыслом его жизни. Господи, блять, это звучит до ужаса романтично и мерзко, но что поделать. Он никогда не говорил об этом, но Бакуго не раз замечал вспыхивающие пламенем глаза, когда в новостях передавали о необычной связи двух человек. Катсуки не был эгоистом и трезво (окей, не всегда) смотрел на вещи. А еще он видел, как иногда дрожала напрягшаяся рука двумордого ублюдка, и знал, что это из-за него. Эй, Бакуго, это твоя вина. (Вина?) Он, смотря в темноту, чувствовал себя настоящим идиотом. А Каминари за стеной, зарывшийся в одеяло, разглядывал рисунок на вытянутой ладони и кусал кровоточащие губы. Ребят, мир соулмейтов — та еще драматическая ересь, которую следовало бы либо реанимировать, либо сжечь. На следующий день Бакуго сидел в конце небольшой аудитории и игнорировал лектора, полностью абстрагировавшись от мира, от происходящего, от самого себя (от себя не убежишь, знаете ли). Твой ад везде с тобой. Студент был противен себе до омерзения. Если бы какой-то мудак в его присутствии вел себя так же, как он сейчас, то уже давно собирал бы себя по частям где-нибудь на дне океана. Он бы сейчас не отказался оказаться на дне океана. Давай, Катсуки, опустись на самое дно и начни себя жалеть. Он стучал зубами, стучал пальцами по парте, стучал ногами по полу и думал об ублюдке. Ненавистные мысли настойчиво лезли в голову, ломая выставленные титановые преграды в несколько рядов. Титан, между прочим, самый крепкий металл. Синяя ручка выписывала кривые иероглифы в тетради под диктовку преподавателя. Синяя ручка с едва слышным шорохом выводила их на белых листах. Бакуго синей ручкой дорисовывал на своей ладони линии, которыми была исписана ладонь Тодороки. Катсуки — не романтик, но помнил его рисунок так детально, что мог точно и не глядя начертить на любой поверхности, в любое время года, на любом экзамене. Внимание, акция: назовите его романтиком и получите вторую группу инвалидности. Тема соулмейтов отлично подходила людям, мечтающим встретить того, с кем они будут счастливы до конца жизни. Возвышенная любовь до гробовой доски. Этакая идеальная концепция мира. Почти утопичная вообще-то. Найти кого-то, кто станет для тебя смыслом жизни (самой жизнью), вполне себе неплохая перспектива. Именно так пишут в книжках для маленьких девочек и, чего уж тут таить, мальчиков. Именно об этом снимают фильмы для девочек любых возрастов и, чего уж тут таить, для мальчиков. Катсуки с предельной аккуратностью сводил косые линии, чертил дуги, которые больше смахивали на закорючки, матерился про себя, когда ручка отказывалась писать на потной ладони, заштриховывал те, которых быть не должно. Бакуго сжал руку в кулак (блять, как же больно) и закусил нижнюю губу, жмуря глаза до взрывающихся черных дыр перед ними. После исчезнувших дыр появлялся и исчезал Тодороки. Если Рай есть, то их вселенная находится в Аду. В этом он убедился, когда открыл дверь кофейни и первым, на кого натолкнулся, оказался новенький темноволосый бариста, уже успевший дать ему прозвище. За это, кстати, желание вырвать у него длинный язык по высоте достигало горы Пик (если допустить, что у силы и высоты одна мера измерения). — Привет, Кач-чан! — но встретившись взглядом с ледяными глазами Катсуки, способными, кажется, Красное море заморозить, он судорожно вздрогнул и поспешил поскорее встать за стойку. Бакуго, повязывая темно-зеленый фартук, смотрел на ублюдка. Одним ублюдком меньше, одним больше. Прямо круговорот ублюдков в жизни Катсуки. Бакуго стоял у кофемашины и не отрывал взгляда от его правой ладони, которая на этот раз не пряталась в перчатке. (Перчатки продавались в любом торговом центре, если человек не желал демонстрировать рисунок на ней. Те, кто их производил, получали нехилые бабки). Бакуго смотрел и понимал, что рисунок на ней знаком настолько, что тянуло блевать. Этот рисунок — совсем не тот, что остался на его ладони. Бакуго стоит научиться красиво рисовать. — Кач-чан? Бариста раздражал своей искренностью, дружелюбием, добротой, бескорыстием (предложите любое положительное качество). Этот парень имел полное право быть соулмейтом Тодороки. Катсуки — не законченный эгоист. Катсуки — не соулмейт Тодороки. Поэтому лезть и своими кривыми руками ломать ему (им) жизнь он не собирался. Между прочим, это очень благородно. Он даже Каминари может дать фору. Катсуки было тошно, противно и самую малость паршиво где-то за клеткой из решеток-ребер. Он сейчас по-настоящему жалел, что вечером несколько лет назад сел не в тот поезд.

***

Шото шел к метро, то и дело поправляя разматывающийся шарф из-за сильных порывов ветра. Холод забивался под легкое пальто и учинял кавардак в хаотично летающих в ней мыслях. С тех пор, как он встретил соулмейта, прошло несколько дней. Те оказались проведенными в полном одиночестве в стенах квартиры, из которой исчезла половина вещей соседа. Катсуки так и не вернулся, но одежду с ноутбуком забрал, пока однушка пустовала. А еще он не отвечал на звонки, игнорировал сообщения и не появлялся в социальных сетях. К соулмейту Тодороки не заходил. Не то чтобы ему не позволяло расписание или график подработки, нет. Он мог бы списать это на электромагнитные бури, поднявшееся давление или взрыв звезды в Волопасе. Шото не тяготел к самообману. Поэтому он продолжал звонить Катсуки, пока тот не отрубил телефон. Я не хочу, чтобы ты уходил. Тодороки своими глазами видел, что бывает, когда решаются на совместную жизнь два человека, не являющиеся соулмейтами. Черт возьми, он не только видел, он был тем, кто появился в результате их союза. Союз, если честно, слишком громкое слово для того дерьма. Брак был по расчету, о никакой любви между родителями и речи не шло и вот. Мать умерла три года назад. Отец переехал в другую страну, бросив единственного сына. Тодороки помнил, как мать, сидя ночью на кухне, проводила пальцем по черным ломаным линиям, красиво вычерченным на маленькой ладони. В серых глазах пряталась нестерпимая тоска, от которой у маленького мальчика перехватывало дыхание. Однажды, застав ее на кухне, Тодороки раз и навсегда уяснил, что строить отношения нужно только с соулмейтом. Ожог на половину лица стал отличным напоминанием. А теперь этот Бакуго со вспыльчивым характером, с наполеоновскими планами на жизнь, со взглядом, от которого до сих пор мурашки. Отъебись. Тодороки не понимал, что делать. Где-то в темных закоулках его сознания засело понимание, что он вляпался во что-то странное. Он вляпался в это странное еще три года назад, если честно. Тодороки проходил мимо кинотеатра, перед входом в который висели постеры с недавно вышедшими фильмами. Собравшей кассу стала кинокартина про любовь родственных душ, которым пришлось преодолеть немало испытаний, чтобы под титры в конце убежать из разрушенного города в закат. Фильмы во вселенной соулмейтов достаточно предсказуемы. Шото подходил к метро и, встретив пожилую пару, подумал, что они прожили долгую совместную жизнь. Как часто наши догадки о людях, которых мы видим единственный раз в жизни, являются правдой? Когда Тодороки проходил через турникет в метро, вспоминал улыбку своего соулмейта и редкие веснушки на щеках. Он считал, что из них двоих вышла бы отличная пара. Они бы наверняка подарили друг другу счастье и искреннюю, чистую любовь, от которой бабочки в животе и райские птицы над головами. От которой хочется просыпаться, распахивать окна и радоваться началу дня, как какая-то принцесска из диснеевского мультфильма. Покажите пальцем на дурака, который готов от этого отказаться. Тодороки стоял на платформе в ожидании поезда и смотрел на правую замерзшую ладонь. Хмурая складка на лбу то появлялась, то исчезала, а кончики пальцев уже привычно пульсировали. В который раз желание заявиться к Бакуго на подработку и поговорить всплыло в подсознании кричащими красными буквами. Только неоновой вывески не хватало. — Тодороки! Шото повернулся в сторону раздавшегося знакомого голоса и увидел невысокую подругу с короткими волосами, спрятанными в вязаную розовую шапку. — Урарака? Девушка приветливо улыбнулась, подходя ближе. — Я думала, ты уже уехал. Как настроение? Ты выглядишь грустным, — Урарака чуть склонила голову набок, всматриваясь в синяки под глазами друга. — Все в порядке. Очако нахмурилась, не поверив, но кивнула и отвлеклась на пришедшее сообщение. Она принялась отвечать подруге, накручивая прядь волос на палец. Поблекший рисунок на ее ладони бросился Тодороки в глаза. — Можно спросить тебя? — М? — она подняла голову. — Твой соулмейт… он… — Умер? — Урарака беззаботно захлопала глазами и заблокировала телефон. — Ну да. Я его даже ни разу в жизни не видела, так что понятия не имею, кто это. А что? — И как ты к этому относишься? — Что за странные вопросы? — девушка засмеялась, но вмиг стала серьезной. — Никак. А как к этому относиться? Жаль, конечно, что мы не успели познакомиться, все-таки мой соулмейт… интересно, каким он был? — поднесла палец к губам, задумавшись. — Но я не собираюсь из-за этого впадать в депрессию и постить на страничке в социальных сетях грустные статусы. По меньшей мере это глупо. — Заметив на себе заинтересованный взгляд, поспешила добавить: — Возможно, я так говорю из-за того, что наслушалась речей оппозиционного клуба. Ой, а вот и поезд! Урарака действительно считала, что несостоявшаяся встреча с соулмейтом — это так, нечто совершенно не важное на фоне других мировых проблем. К слову, девушка училась на социолога, поэтому мировые проблемы ее на самом деле волновали. Конфликты в южной Азии или на Дальнем Востоке, уносящие множество жизней — вот то, что заслуживало внимания. И Урарака, зарывшись с головой в учебники, совсем не смотрела на стертые линии на ладони. По крайней мере, она любила так говорить. Преподаватель по психологии не раз утверждал, что самовнушение — один из способов борьбы с проблемами. Тодороки с Очако сели в подошедший поезд, оказавшийся удивительно свободным, и отошли к стене вагона, чтобы не мешать другим пассажирам. Взгляд Шото упал на постер, рекламирующий концерт музыкальной группы. Ему никогда не нравилась их музыка, зато Бакуго любил включать их песни на всю громкость по субботним утрам. Бакуго любил те вещи, которые раздражали Шото, но он научился с ними мириться. Бакуго мириться с заскоками Шото отказывался, но старался их принять, иначе бы от съемной квартиры не осталось ничего. Соулмейты — это люди, которым не нужно предпринимать усилия, чтобы смириться с недостатками друг друга. Эй, это же ваши родственные (родные) души, о чем тут вообще разговор? Шото с Катсуки соулмейты ровно на столько же процентов, на сколько Курт Кобейн брат Стивена Тайлера. Но увидеть и поговорить с вечно недовольным соседом (он же все еще сосед?) было так же необходимо, как и выпить стакан воды после забега на десятикилометровую дистанцию. Это желание не появилось внезапно, не упало на Шото сугробом снега с высотного здания. Оно последние несколько дней разрасталось в его груди, пока не достигло апогея и не прорвало лавину чувств, которые студент безуспешно сдерживал последний год. Тодороки выпрыгнул из поезда на следующей станции. Он открыл дверь знакомой кофейни, которая оказалась пуста, и в нос сразу же ударил терпкий запах кофейных зерен. Звон колокольчика оповестил темноволосого баристу о приходе посетителя, когда тот расставлял коробки с зернами и продуктами на складе. — Добрый вечер! — дружелюбно поздоровался он, и Шото в очередной раз подумал, что не может оторвать от него глаз. — Хотите сделать заказ? У нас как раз недавно появился новый кофе. — А… Бакуго здесь нет? Бариста замотал головой. — Он уволился вчера. Не знаю, что случилось, но выглядел он не очень. Вы его друг? Ой, простите, это не мое дело, — и задорно рассмеялся, потрепав волосы. Шото его веселья не разделял, уйдя в глубокие скверные раздумья. Такого развития событий он не ожидал, поэтому несколько растерялся. А в следующую секунду уже думал, во сколько завтра выйти из дома, чтобы перехватить (не)соседа перед началом пар. — Что-то не так? Соулмейт стоял прямо перед ним. Катсуки был хрен знает где, но от желания быть рядом с ним сводило ребра. Студент поправил сумку на плече и подошел к стойке. В голове Шото мелькало осознание того, что его соулмейту идут веснушки. Возможно, ему даже понравилось бы целовать их. А еще у него большие зеленые глаза и черные вьющиеся волосы, которые завораживающе отдают зелеными бликами. Тодороки мог поклясться, что они мягкие. На его бейджике выделялось «Мидория», и он добродушно глядел на незнакомца. Тодороки сейчас понимал, что Катсуки называл его ублюдком не просто так. Тодороки в данный момент сам мысленно называл себя ублюдком. И, черт, это объективно, потому что натворить то, что задумал он, может только настоящий эгоистичный мерзавец. Шото презирал себя. — Вы можете ознакомиться с нашим меню, пока я положу зерна. Если не сможете определиться, я с радостью вам подскажу! — Мидория развернулся к нему спиной, чтобы открыть ящик и достать новую упаковку. Тодороки, вышедший из оцепенения и покончивший на сегодня с самобичеванием, прокашлялся. — Я не знаю, что говорят в таких ситуациях. — В каких? — Я заходил к вам недавно. И увидел ваш рисунок на руке, — у Шото объем легких сузился до размера кулака маленькой девчушки. — У меня точно такой же. Мидория замер и чуть не выронил из рук упаковку. Несколько зерен посыпались на стол. — Ты мой соулмейт. Мидория медленно, испуганно повернулся и увидел протянутую руку с точно таким же рисунком, что и у него. Его округлившиеся глаза в момент засветились новогодними фонариками. — Но... Со склада послышался грохот, нарушивший воцарившуюся тишину. Мидория подпрыгнул на месте и, кинув обеспокоенный взгляд на склад, а затем на своего соулмейта, протараторил: — А... сейчас... подожди... я коробки... э, сейчас! И скрылся на складе, споткнувшись на пороге. Упавшие коробки, к слову, в его трясущиеся руки браться отказывались. — Ты... ты хотел что-то сказать? — раздался дрожащий голос. — Я все слышу отсюда. Тодороки неловко переминался с ноги на ногу, пытаясь собраться и не развалиться на части. — Да. Это важно. Сердце Шото билось с такой скоростью, будто его обладатель пробежал кросс от Земли до Луны и обратно. Рука разрывалась, и ее боль разносилась эхом по телу, отчего пришлось привалиться к стойке. — У меня есть человек, в которого я влюблен. Я хочу быть с ним. Хоть мы с ним и не соулмейты, но он мне дорог. Извини меня. За окном проносились машины, водители которых спешили по своим делам. Серые облака, окутавшие небо, прятали солнце от людских глаз. Кофейню заволокло тишиной. — Мидо... — Я все понимаю! — раздался со склада бодрый голос. — Тебе не за что извиняться. Если ты будешь счастлив с тем человеком, это замечательно! — Ты... ты уверен? — у Тодороки даже рот открылся от удивления, окутавшего его с головы до ног серым покровом. — Конечно! — в голосе послышалась добрая усмешка. — За меня можешь не беспокоиться! Тодороки, озадаченный, хотел сделать шаг в сторону склада (потому что не может адекватный человек реагировать так на подобное заявление), как зазвонил его телефон. Номер Бакуго высветился на экране. — Да? — Тодороки? — донесся из динамика молодой незнакомый голос. — Это Каминари. Я одногруппник и друг Бакуго. Понятия не имею, что у вас произошло, но ты можешь забрать его? Он напился и сейчас валяется в отрубе. Адрес пришлю в смс. Мои родители приезжают сегодня вечером, будет не круто, ес... — Хорошо, сейчас буду. Тодороки засунул телефон в задний карман джинсов и повернулся в сторону двери, уже приготовившись бежать хоть на один край света, хоть на другой. Сердце забилось быстрее, а навязчивая боль перестала ощущаться так ярко. — Мидория, мне нужно идти. Прости еще раз за... — Я же сказал, что тебе не стоит извиняться. Все в порядке! До встречи! Тодороки вылетел из кофейни и бросился к метро. Когда дверь кофейни захлопнулась и прозвенел колокольчик, Мидория позволил себе оторвать руки ото рта и съехать вниз по стене, уже не сдерживая слезы, которые скатывались с его щек и разбивались о холодную плитку.

***

— Родители? — парень с яркими красными волосами, уложенными так, что походили на рога, убрал ото рта гамбургер и во все глаза уставился на друга. — Ты же один живешь. И почему Бакуго напился? То есть почему он напился без нас?! — Да не напился он, — Каминари положил телефон (который спер буквально у Катсуки из-под носа) на стол, беря в руки, на одну из которых была надета скрывающая рисунок перчатка, молочный ванильный коктейль. — Ну напился конечно, но не сегодня. Он меня достал. Я не против того, чтобы он жил у меня, но пусть разберется уже с этим Тодороки. Каминари на самом деле устал от ситуации, невольным участником которой стал (могли бы и его мнение узнать, если уж на то пошло). И лучше бы он проводил время за компьютерными играми, чем разгребал чужие проблемы. Денки не заделался в Иисуса, но за Катсуки переживал. — Ты отличный друг, Денки. Я всегда это знал, — Киришима широко улыбнулся, демонстрируя острые акульи зубы. У Каминари вдох застрял где-то в глотке. — Прости, что не смог помочь. Мы с соулмейтом пока только обживаемся в новой квартире. — Да о чем разговор, — уверил он чуть хрипловато и махнул рукой. — Ты когда-нибудь снимешь эту идиотскую перчатку? Никогда не понимал, почему люди боятся показывать свой рисунок. — Мы хотим держать это в тайне, — чуть наклонился к нему. — Никто не может нам этого запретить, — Каминари приторно-сладко ухмыльнулся, заметив недовольство в темных глазах. — Обещай, что первым, кто узнает о твоем соулмейте, буду я. — Оке-ей. На телефон Киришимы, не успел он откусить от гамбургера здоровенный кусок, пришло сообщение. От веселья не осталось и следа на лице, в момент потемневшем после прочтения текста. — Прости, мне нужно идти, — Киришима вскочил с места, чуть не опрокинув стул. — Что-то серьезное? — Каминари краем глаза увидел имя соулмейта в строке отправителя и недоверчиво сощурился. — Нет, фигня. Он схватил зубами гамбургер и натянул на себя кожаную куртку, застегнув не с первого раза. Уже убегая, показал пальцами на перчатку и подмигнул. Каминари закатил глаза и махнул рукой. Он никогда не даст узнать Киришиме, что за перчаткой кроется тот же рисунок, что и у него самого.

***

Тодороки позвонил в дверь по указанному в сообщении адресу. Он, порядком запыхавшийся, уперся рукой в стену, чтобы перевести дыхание. Позвонил еще раз, потому что открывать дверь, видимо, не торопились. У Шото кровь стучала в висках, поэтому он не сразу различил шаги в квартире. — У тебя ключей, что ли... Дверь распахнулась, и перед Тодороки предстал Бакуго, злость на лице которого сменилась удивлением, перетекшим в раздражение. — Какого черта ты здесь делаешь? Шото попытался пройти в квартиру, но Катсуки толкнул его в плечо, не пропуская. — Тебе Каминари позвонил? Блять, так и знал, что он натворит херню. Он не выглядел так, будто недавно напился вусмерть. И алкоголем от него не несло, как представлял себе в красках студент. Даже запаха сигарет не чувствовалось — Тодороки знал, что тот может выкурить несколько после попойки с друзьями. У Тодороки не возникло затруднений при сложении двух и двух. Каминари обязательно нужно поблагодарить. — Нам нужно поговорить. Катсуки презрительно оглядел его с головы до ног и потянулся захлопнуть дверь перед ним в очередной раз, но Шото успел выставить вперед ногу и вломиться в квартиру. Вообще, это вторжение в частную собственность, но сейчас это не имело значения. — Блять, свали отсюда!! — Я не свалю никуда, пока мы не поговорим. Бакуго ненавидел это и едва сдерживал себя, чтобы не врезать обнаглевшему ублюдку по лицу. Сдерживал он себя, к слову, не дольше пары секунд, но кулак остановился в сантиметрах от лица студента, успевшего перехватить его и крепко сжать. У Бакуго искры из глаз едва ли не сыпались, готовые поджечь Тодороки (а заодно и всю квартиру, чтобы уж наверняка). У Бакуго в голове сотня мыслей взметнувшейся стаей птиц проносилась. У Бакуго участился пульс, и Шото, не отпускавший его запястье, чувствовал это и желал, чтобы это было не из-за злости. Он хотел, чтобы это было из-за него и, блять, готов был душу за это отдать. — Черт, — прорычал Катсуки, вырывая татуированную руку из его татуированной руки и отталкивая Шото к деревянному шкафчику. — Если не свалишь, я выкину тебя отсюда по частям, но перед этим расхерачу твою голову об стену! — Я поговорил с Мидорией, — Тодороки нахмурился из-за глухой боли в затылке от удара. — Мне же это дохера интересно! Двумордый, у тебя совсем мозги отшибло от счастья?! — Катсуки вскинул подбородок, его губы дрожали от клокочущей ярости, а в глазах, в которых полыхало зарево, пряталась режущая заточенным ножом горечь. — Сказал, что не могу быть с ним. — Зачем ты мне об этом рассказываешь?! — Потому что хочу быть с тобой. Шото пришлось сжать зубы, зажмурить глаза и опереться о стену, чтобы не дать слететь глухому стону с губ. Татуировка прожигала кожу насквозь, и Тодороки не решался взглянуть на руку, по ощущениям превращавшуюся в кусок мяса. — Я понимаю, что мы с тобой... не соулмейты. И что будет тру... — Ты кретин, — тихо произнес Бакуго, смотря в дощатый пол. Спесь, сочащаяся в его голосе, растворилась в воздухе. Он был бы рад сейчас сам раствориться в воздухе. — Свали нахрен, Шото. — Что? Катсуки прислонился спиной к стене, сложил трясущиеся руки на груди и скрестил ноги, не поднимая пустого взгляда. Внутри у него свирепствовала буря, разверзалось небо и гасли звезды. Солнце, лучи которого проникали в коридор, скрылось за горизонтом. Квартира погрузилась во мрак. — Я пиздец польщен. Но ни мне, ни тебе это не надо. Иди к Деку, скажи, что ты долбоеб, у которого мозгов нет, извинись или что... — Я же сказал, что не хочу быть с ним, — Тодороки, не чувствуя пальцы правой руки, отлип от стены и вплотную приблизился к Катсуки, всматриваясь в серьезное лицо, в острые скулы и поникшие глаза. Катсуки не был его соулмейтом. Он, в общем-то, просто был, просто раздражал, но за несколько лет стал роднее всех людей вместе взятых. У Шото в груди бешено стучало сердце, а татуированная рука продолжала взрываться сотнями бомб, но ему было плевать. — Он твой соулмейт! — Бакуго резко выпрямился, в очередной раз отталкивая парня от себя. — Заканчивай нести чушь. — Мои чувства к тебе — не чушь. — О каких чувствах ты говоришь, мать твою?! — У Бакуго внутренности скручивались и дрожали колени. Еще ныла рука, но эта боль за последнее время превратилась в фоновую. — Неделю назад ты думал о счастливой жизни со своим соулмейтом! Тот нахмурился и вновь приблизился, вжимая его в стену. Катсуки немного дрожал. Шото, кстати, тоже. — Я не думал об этом. Они соприкоснулись носами. — Это ты так решил. Их сбитое дыхание смешалось. — Так что это у тебя нет мозгов, если ты не можешь понять таких элементарных вещей. Они утонули в глазах друг друга. — Ты мне нахер не сдался, — прошипел Катсуки в приоткрытые губы Тодороки и, вцепившись в воротник его рубашки, поцеловал. У них под ногами разверзлась земля, и тысяча солнц взорвалась над головами. Это был их первый поцелуй и личный конец света. Потом Тодороки держал его за руку и сцеловывал слезы с щек, когда вбивал в диван в гостиной. Катсуки говорил, что это по-бабски, что это какая-то ванильная хрень, но сам не отпускал и стискивал длинные бледные пальцы. Шото упирался лбом в его плечо, на котором смешивались кровь из прокушенной губы и собственные слезы от боли в раздирающейся руке, и стискивал в объятиях.

***

В тату-салоне с большими окнами и светлыми стенами играла тяжелая музыка. Бакуго сидел в кресле, листал ленту в социальных сетях и поглядывал на ладонь правой руки, черный рисунок которой изменился. Дверь в помещение открылась, пропуская в него молодого худощавого парня с темными волосами до плеч. Тот, поздоровавшись с кассиром, сел на диван рядом с Бакуго, закидывая ногу на ногу. — В первый раз пришел? — обратился к нему незнакомец, казалось, с ног до головы забитый татуировками. Катсуки, недовольно повернувшись к нему, молча кивнул. — Э-эх, а я уже со счета сбился. Это такое дело. Набьешь одну, сразу вторую захочешь, а потом уже не замечаешь, как половина тела в тату. — Если ты не можешь остановиться, это твои проблемы. Незнакомец засмеялся и согласно кивнул, вытягивая вперед руки, чтобы размять затекшую спину. На левом запястье выделялась именная татуировка с надписью «Серо». Бакуго вздрогнул, увидев на чужой ладони (не)свой рисунок и выпрямился. Он ощутимо напрягся, даже зубы неосознанно сжал, прожигая взглядом рисунок. Парень, заметив его негодование, вскинул бровь. — Что-то не так? Дверь напротив открылась, и из комнаты вышел Тодороки, недоверчиво посматривая на изменившиеся черные линии. — Нет. Катсуки поднялся, запихнув телефон в карман, и направился к выходу из тату-салона. — Если захочешь наколоть еще, то начинай бить рукава. Тебе пойдет! — крикнул ему вслед незнакомец перед тем, как они вышли на улицу. — Это твой знакомый? — спросил Шото, смотря на секунды на светофоре и неосознанно потирая ладонь. Катсуки фыркнул. — Никто. И взял его за руку.