Неси кольцо!

1. Дом в Михайловке большой и прохладный. Он поскрипывает балками перекрытий и деревянными половицами на разные голоса, - будто рассказывает истории. Пахнет смородиновым вареньем и сушеным клубничным листом – за закрытыми по случаю жары ставнями золотисто-зеленым маревом плывет июль. За сахаром для варенья Егор с Кириллом ездили вчера вместе в сельмаг на отчаянно скрипящем велосипеде – «взрослике». Старший, Егор, крутил педали, а шестилетний Кирюха подпрыгивал на багажнике, болезненно ойкая, когда велик подбрасывало на очередном ухабе. И когда слез – долго еще потирал тощенький зад в выгоревших шортах. Шортами Кир очень гордится: они военного цвета – хаки. Баба Роза сама их сшила, прострочив на стареньком «Зингере» - ножной швейной машинке. Зингер живет в дальней комнате вместе с китайской розой, растущей из эмалированного бака и большим сундуком. В обычные дни он спит под белой кружевной накидушкой, скучает. Но стоит бабе Розе раскрыть его – начинает радостно блестеть, а потом громко стрекочет, прокладывая ровные строчки. Кир, затаив дыхание, сидит на сундуке, смотрит. У мамы в городе тоже была машинка, но совсем не такая интересная и красивая. Она пряталась в деревянном ящике с закругленным верхом на антресолях. Зингер бы там не поместился при всем желании: у него тяжелый кованый столик, кованая же педаль, ременный привод. Лакированный черный корпус с золотистой вязью узоров. Едва уловимый запах машинного масла витает вокруг. Одним словом, совершенно сказочный аппарат, - трогать его баба Роза запретила, но Киру нравится даже просто смотреть, представляя, что он – совсем крошечный лилипутик, бегущий по черной блестящей платформе. Воображение дорисовывает недостающие черты – и машинка превращается то в дирижабль, то в паровоз – а то и вовсе в один из старинных удивительных механизмов, нарисованных в книжках Жюль Верна, - Егор раньше часто приносил их из библиотеки и читал вслух. Кир читать и сам может прекрасно – научился еще в четыре года, но слушать нравится куда больше. И Егора, и маму, и пластинки на потрескивающем иглой проигрывателе. Вот только проигрыватель и пластинки остались в их старой квартире, а с мамой и вовсе произошло что-то странное. 2. Когда-то давно мир был другим. Кир уже плоховато помнит все подробности, но одна из любимых картинок в голове – теплый розовый вечер, потрескавшийся асфальт городской площади, лужи после дождя, цветы на клумбах и голуби. Целая стая. Они разлетелись с оглушительным треском крыльев – и на асфальте осталось белое перо. Брат поднял его, воткнул в волосы за ухом: «Я индеец!» - и поскакал на воображаемом коне, Кир понесся следом. А после ужина они сидели на диване втроем: Кир, Егор и их серый кот Семафор, листали книги с картинками. Там были нарисованы индейцы, лошади, дальние страны. Киру очень понравилось. И он решил, что когда вырастет, тоже будет вождем. Еще на площади стояли на длинных железных ногах большие красные щиты с портретами – прямо над клумбами. Про дядек на портретах папа сказал, что это тоже вожди. Кир тогда удивился: какие же они вожди, если без перьев?! Папа только рассмеялся. Но, как оказалось, зря. Скоро щиты убрали. Наверно потому, что все поняли: вожди ненастоящие. Но вслед за поддельными вождями стали исчезать и другие вещи: мясо из супа, голуби с площади, кот, папа, мамины улыбки. Даже свет! Хотя сидеть по вечерам при свечке было интересно. Егор принес книжку про муми троллей – читали и играли, будто под одеялом – их дом. Но потом исчезла и мама! Вот это было хуже всего. Разумеется, не так страшно, как с голубями или котом, которых «поймали и съели бомжи». И не так обидно, как с папой, который теперь «предатель». Маму никто не ел и она всегда возвращалась, пусть даже уставшая и задерганная. Долго спала, курила на балконе, а потом пропадала опять. Соседка, тетя Ира, которая приходила присматривать за ними и варить еду, сказала кому-то по телефону про маму: «Маринка в челноки подалась». Кир тогда был глупый совсем и не знал, что челноки – это те, кто торгует на рынке, издалека привозит товар. Это опять же Егор потом объяснил. И еще много чего интересного: про купцов, про путь из варяг в греки – как тащили на себе лодки через пороги на реках, показал на карте Польшу и Турцию – туда ездила мама. Книг в доме было видимо-невидимо: стояли в зале от пола до потолка. Мама раньше работала учительница в школе – и Кир мечтал, что вот пойдет в первый класс и будет видеть маму когда захочет, а не только по вечерам над тетрадками. Но теперь все-все по-другому. Мама приезжает раз в год, она тоже купец, только тащит на себе не ладью, а баулы, а в школу Кир пойдет этой осенью не в городе, а в селе. 3. Они тогда долго ехали на электричке, потом шли через поле – и в итоге оказались в доме бабы Розы. Егор сказал, что это двоюродная мамина тетя… как-то так… и теперь они будут здесь жить. Седая старуха в надвинутом на лоб платке стояла у калитки, исподлобья рассматривала жмущихся друг к другу мальчишек. - Дожили! – пожевала поджатыми морщинистыми губами. – Вроде и войны нет, а сироты при живых родителях! - Есть война! – пискнул из-под руки брата Кир. В нем некстати взыграл дух противоречия. – В Югославии и в Чечне. И еще белый дом стал черным. Я по телевизору видел! - Кирка, заткнись! – шикнул на него Егор, сердито дернул за рукав болоневой курточки. - Ишь! Какой политически грамотный выискался! Подкованный малец! – раздался за спиной надтреснутый старческий голос. Кирилл обернулся на звук и увидел козла. Дымчато-серый, он тряс роскошной бородой, ехидно косил желтым глазом с узким зрачком, но больше никаких комментариев не отпускал. Напротив – начал пятиться в кусты полыни. - Не боись, малец, Маврик не бодучий! – козла за веревку тянул сухенький старичок, несмотря на весеннюю теплынь одетый в телогрейку и шапку-ушанку, растоптанные валенки. Из кармана торчало горлышко бутылки, заткнутое газетным комком. Борода у старичка была не чета козлиной – жиденькая, свалявшаяся, зато брови, неожиданно кустистые, свисали прямо на глаза. - Интересно, почему Маврик? – удивленно хмыкнул Егор. – Мавры же черные! - А он не мавр, – хитровато подмигнул ему дед. – А Мавроди. Потому как прохвост! – со значением поднял темный узловатый палец и кому-то погрозил. – Это откель такие умники взялись? Внучата твои, штоль, Потаповна? – обратился он к старухе. - Иии… какие там мои! – из груди бабы Розы вырвался протяжный вздох. – Мои на погосте все лежат, ты же знаешь, Митрич. Так… седьмая вода на киселе со стороны покойного мужа. - Все равно родня! – радостно заключил дед, Маврик согласно закивал рогатой башкой, почесался боком о столбик калитки. – За это и выпить не грех! Давай, Потаповна, не жмись! Топи внукам баню, накрывай на стол… и мне стопочку… по такому случаю! - Я те налью! Я те так налью! – старуха вскинулась было, но тут же обреченно махнула рукой. – Проходите… чего уж тут. И ты проходи, старый хрыч. Козла свово ток поодаль привяжи, неча его орехами двор мне изгваздывать… 4. Так и прижились. Сажали и окучивали картошку, собирали щавель, бегали на реку купаться. В сарае раскопали старый велосипед и на нем покоряли окрестности. Егор только-только прочел Дон Кихота и иначе как Россинантом эту синюю двухколесную клячу не называл. Кир к велику относился более трепетно – переименовал в Росю. Вот и теперь – младший на багажнике, старший в седле, братья Васильченко несутся во весь опор по проселочной дороге. - Когда баба Роза посылает меня на велике за хлебом в сельмаг, я привязываю батон к раме! – Егор на удивление похоже изобразил голос из рекламы. – Хлеб и рама! Созданы друг для друга! – это уже хором. Метелки ковыля щекочут голые икры, стрекочут кузнечики, верный конь Роська со звоном подрыгивает, грозя рассыпаться. Сейчас дорога пойдет под уклон – и можно будет отпустить поводья, дать шенкелей – и нестись с горы во весь опор. Так, что аж дух захватывает! Кир даже взвизгивает от восторга: хоть и страшно – а здорово! Бешенная скачка замедляется лишь у самого моста через реку. Дальше начинается лес, загадочный и тенистый, окутывает грибным влажным запахом. Грунтовка постепенно превращается в две полузаросшие колеи. До заветного малинника остается всего ничего, как вдруг дорогу перегораживают два воина в кольчугах и с алебардами наперевес. Егор от неожиданности резко тормозит – рывком крутит педали назад, - но в самый неподходящий момент цепь слетает. Кир только и успевает, что отчаянно вцепиться в сиденье. Вывернув руль, брат направляет Роську в кусты, чтобы избежать столкновения с людьми, - и врезается в ствол старого дуба, - оба всадника летят кубарем. И когда встают, отряхивая с себя колючки и лесной сор, то понимают, что произошла катастрофа: переднее роськино колесо согнуто в восьмерку, на лбу Егора набухает багровый шишак, но хуже всего – разорванные шорты. За них баба Роза точно спасибо не скажет. В носу предательски щиплет, горло сжимается… Но едва только Кир собирается зареветь, как над ними склоняются воины, торопливо стаскивая с себя шлемы. - Не бойтесь, благородные сеньоры! Наше доблестное войско не причинит вам вреда! – рыцарь оказывается молодым, веснушчатым и рыжим, очень лохматым и совершенно не страшным. – О! Да вы ранены! - И конь ваш тоже, - второй сочувственно качает головой, поправляет съехавшие на нос очки. - Это Роська. Россинант, то есть. – Кир с любопытством рассматривает доспехи. – А вы, дяденьки, кто? «Дяденьки» секунду смотрят друг на друга, а потом лихо гаркают: - Мы отважные воины дунэдайн, славные потомки нуменорцев, направляемся в западные земли, чтобы присягнуть королю Арагорну! - Ооо! – только и могут произнести братья, раскрывшие рты от изумления и восторга. - Поскольку благородные сеньоры пострадали по нашей вине, позвольте оказать вам первую помощь в нашем лагере. Кир с Егором согласно кивают, нуменорцы подхватывают с земли несчастного Роську и слаженным шагом направляются прямо в лесную чащу, лязгая на каждом шагу. Братья – следом. 5. На ходу кирово воображение рисует картины одна удивительнее другой. Он, конечно, уже большой и во всякие глупости вроде Деда Мороза не верит. Особенно после того, как случайно подсмотрел в детском саду, как их завхоз, тетя Варя, надевала в подсобке красный махровый халат и прилаживала бороду, красила помадой щеки. Дома подарки прятали под елку мама и папа, а прошлой зимой на Новый год вообще ничего не было. Только салюты за окном. Так что все с этим Дедом ясно. Он поддельный, как и вожди. «Но все же что-то такое, интересное и неизведанное в этом мире явно существует» - думает Кир, - «Например, инопланетяне, снежный человек, путешествия во времени, колдун Кашпировский по телевизору... ведь есть же он!» И начинает представлять, что вот сейчас под ногами из-под жухлых сосновых игл и мха проглянет желтый кирпич дороги, над верхушками деревьев замаячат флаги и башни старинного замка, через ров перекинется мост… И будет булыжная мостовая, чадящие факелы, запряженные в карету кони, принцесса в пышном платье… - Добро пожаловать в наш полевой стан, сеньоры! – рыжий воин останавливается так резко, что замечтавшийся Кир впечатывается носом ему в спину, - и лишь после этого осознает всю степень своего разочарования: вместо башен и каменных стен на лесной поляне обычный туристический лагерь. Брезентовые палатки, растянутый между соснами тент, закопченный котелок над костром и чьи-то мокрые штаны на веревке… И тут Кир замечает принцессу… или царевну… Такую волшебную, что просто захватывает дух. Она стоит поодаль и молча смотрит на них. В косых лучах заходящего солнца золотом вспыхивают ее волосы, заплетенные в косу – длинную, ниже пояса. Лучистые глаза и мягкая улыбка. Острые уши, длинные серьги с блескучими камушками, венок полевых цветов – как корона. Белое платье до земли… - Кир, рот закрой – муха залетит! – яростно шепчет Егор, но и сам во все глаза пялится на эту красоту… - Лутиэн Тинувиэль, принцесса Дориата, самая прекрасная из дочерей Эру Илуватара, – их проводник замечает ошалевшие взгляды братьев и берет инициативу в свои руки, - он говорит и говорит, показывая мечи, луки и стрелы, знакомит с прочими жителями этого странного становища, но Кир нет-нет, да обернется, пытаясь поймать солнечный взгляд Лутиэн. И жутко стесняется снять перед ней разорванные шорты, когда другая дочь Эру берется их зашивать. Егору мажут зеленкой разбитый лоб – он шипит сквозь стиснутые зубы. А потом сгущаются лиловые сумерки, ярче вспыхивает костер – и к огню подсаживается невысокая стройная девушка в кожаном жилете поверх свободной красной рубахи, подпоясанной ремешком. Потертые джинсы заправлены в армейские ботинки. Непослушные волосы перехвачены банданой, скрученной в жгут. Ей протягивают гитару – и с первым звоном струн в воздух взлетает сноп искр. - В истинном золоте блеска нет; Не каждый странник забыт; Не каждый слабеет под гнётом лет — Корни земля хранит. Зола обратится огнём опять, В сумраке луч сверкнёт, Клинок вернётся на рукоять, Корону король обретёт... Кир слушает, затаив дыхание. Песни как птицы взлетают над костром одна за другой, поднимаются к вершинам сосен, обступившим в сумерках лагерь. И это похоже на настоящее волшебство. Вокруг собирается народ – и уже не разобрать, где деревянные мечи, где настоящие; вспыхивает чешуя кольчуг, тяжелыми складками ложится бархат плащей, поскрипывают кожаные ремни… В каждой песне история: о дружбе, любви, о потерянном королевстве, о разлуке и еще – о прОклятом кольце, которое кто-то должен куда-то нести, но оно непременно погубит. 6. Провожать их вызвались все те же двое – рыжий Гиль и Хьюго в очках. И только благодаря их вмешательству баба Роза меняет гнев на милость и прячет за спиной заготовленную хворостину. Гиль на диво обстоятельно и толково врет, что никакие они не воины Лихолесья, а самые что ни на есть студенты исторического факультета, проходят летнюю практику. Хьюго ему вежливо поддакивает. Но Кир-то знает, кто они на самом деле! Однако тайны не выдает. Потомкам нуменорцев удается даже разжиться ведром молодой картошки – баба Роза пересыпает ее в походный рюкзак и идет кипятить воду для мытья. - Куда, скажённые?! – рявкает она, когда Кир и Егор не сговариваясь подхватываются с табуреток и вылетают из летней кухни вслед за уходящими воинами. - Стооойте! – вопят братья. Хьюго и Гиль оборачиваются – в свете луны поблескивают очки. – Мы тоже хотим жить в Лихолесье! И сражаться на мечах! И стрелять из лука! Пожалуйста! – едва переводят сорванное дыхание. Гиль качает головой. - Нет, ребятки, это удел избранных. Подрастите немного. И нужно сперва пройти испытание. - Какое? – хором. - Для начала – прочесть нашу главную книгу. - Мы любим читать! Мы прочтем! - Но еще нужен старинный доспех и оружие! - Найдем! Сделаем! – наперебой. - Какие замечательные энтузиасты! – в голосе Хьюго слышится затаенная улыбка. – Ну раз так… вот вам подарок, ребята, - он достает из заплечного мешка увесистый томик, вкладывает в руки Егора. – Если осилите – так уж и быть. Вступайте в наши ряды! Только про доспехи не забудьте! Братья Васильченко издают клич, ликующий и воинственный одновременно – и чья-то корова в сарае вторит им утробным ревом. Волшебство продолжается! 7. Дождь идет второй день, дорогу развезло. Дальний лес едва просматривается за серебристой сеткой тумана и мороси. В такую погоду не погулять, но братья этому только рады. Тихонько поскрипывает панцирная сетка кровати – пружинит под Киром. Егор сделал себе из одеяла плащ и вслух читает «Властелина колец». «Тоже мне испытание!» - думает Кир – «Не испытание, а сплошное удовольствие!» Книга очень интересная, одолели они уже больше половины. Прекрасной Лютиэн там нет, зато нашелся король Арагорн, на службу к которому собирались их новые друзья. - Может, Лютиэн там дальше? – задумчиво тянет Кир, почесывая переносицу. - Ох, не знаю, Кирка. У меня уже язык заплетается и во рту пересохло… давай перерыв сделаем. – Егор со вздохом закрывает том, заложив между страниц фантик от «мишки на севере», кладет «Властелина» на тумбочку и с хрустом потягивается. Кир выхватывает из-за кровати швабру и встает в боевую позицию: - Защищайся, гнусный орк! - Сам ты орк! – в него летит подушка. – Я Леголас, сын Трандуила! - А я Гимли, сын Глоина! – хохочет Кир. - А ну без баловства! – в дверь просовывается баба Роза, - Обоим сейчас всыплю! Братья со смехом выбегают во двор, ловко увернувшись от экзекуции, с трудом переводят дух. - Егор… То есть, Леголас… нам же еще оружие раздобыть надо. – Кир спохватывается и начинает озираться по сторонам. - Ага… и доспехи сделать… - Может, в сарае поищем? - Да нет там ничего… Только старые грабли и лопаты. Я уже смотрел. - Мммм… - Егор ладонью ерошит выгоревшие на солнце вихры. – Тогда на чердаке! - Точно! На чердак ведет приставная лестница, рассохшаяся и скрипучая. Дверь заперта на тяжелый амбарный замок, но где взять ключ братья знают: он самый старый и толстый в связке, которая висит на веранде в углу. Матерый холодильник «Океан» трясется и рычит страшным голосом – летом его мотору несладко приходится, но ребятам это только на руку: операция по похищению ключей проходит успешно. Зажав в кулаке связку, чтобы даже не звякнула, крадучись забираются наверх. В тусклом свете слухового оконца выделяется печная труба. Пахнет пылью, сухим чесноком. С балки свешиваются пучки трав и почерневшие рябиновые гроздья. Колченогий стол, рваные кирзовые сапоги, чугунки, тюки с тряпьем, рваные занавески, прялка – все это интересно, но не то… не то… не подходит на роль оружия. Егор задумчиво вертит в руках печной ухват, но потом откладывает и его. Кир сосредоточенно роется в углу: стоптанные валенки, чемодан… Чемодан падает набок, его вычурная застежка отскакивает – и по пыльным доскам пола рассыпается ворох фотографий. Старых, черно-белых, напечатанных на плотной бумаге. Братья пытаются их собрать и не сразу замечают черную лаковую шкатулку, такую же красивую, как и Зингер: по изукрашенному завитками фону скачет тройка лихих коней, запряженных в сани. - Ух ты! Клад! – радостно выдыхает Кир и спешит открыть Нутро шкатулки выложено красным бархатом и лежит там что-то маленькое, бережно завернутое в пожелтевшую газету и перекрученное для верности суровой ниткой. Кир озадаченно вертит находку в руках и по складам читает то, что сверху: «От шахтеров Печорского угольного бассейна Председателю Совета Министров Союза ССР товарищу Ста…» - развязывает нитку, разворачивает ломкую бумагу – и едва успевает поймать чуть не выпавший мелкий предмет. Разжимает пальцы – на ладони кольцо. Тяжелое. Темно-желтый металл с извилистой змейкой узора тускло поблескивает в свете косого солнечного луча – тучи все-таки разошлись. - Ух ты ж! Моя прелесть! – озадаченно выдает Егор, склоняясь, чтобы рассмотреть получше. – Похоже, старинное… А пробы нет. – брат берет кольцо двумя пальцами и подносит глазам. – Но вроде золото. – пробует на зуб, подражая кому-то из взрослых. - Надо бабе Розе сказать. Она, наверно, потеряла его. Или забыла. - А может, оно ей не нужно! – пожимает плечами Егор. - Ага, не нужно! Если золотое – за него столько деньжищ получить можно! Помнишь, мама когда свои серьги в ломбард отнесла – мы целый месяц с ножками Буша суп ели! И даже бананы один раз! Ммм! – Кир зажмуривается, вспоминая вкус бананов на языке. - Ну ладно! Мы его бабе Розе покажем – а она решит, что делать. Если что – потребуем свою долю за находку и тогда сможем оружием разжиться. Верно я говорю? - Дааа! И бананы купим! И Фанту! - Нет, лучше Спрайт! - Да! И сникерсов мешок! Я их Лютиэн отнесу! - Ну конечно! По дороге сожрешь, как пить дать! И в кустах обосрешься! Кир хохочет: - А вот и нет! А вот и нет! Весь мешок ей отдам! А когда вырасту – женюсь на ней! - Ооо! Ей тогда не сникерсы, а мерседес покупать надо будет! - Ну и ладно! Я еще один клад найду! - Пошли уже… Индиана Джонс. – ладонь брата ласково ерошит кировы вихры. – А то баба Роза выдаст нам… и клад, и склад, и волшебный пендаль в придачу. 8. Едва завидев кольцо, баба Роза бледнеет как полотно – только губы фиолетово-синие мелко трясутся. Она отшатывается от стола, где на фарфоровом блюдце лежит находка. Тихо охнув, натыкается бедром на комод и суетливо крестится, шепчет слова молитвы, а потом вдруг хватается за сердце. - Бабушка! Что такое? Что случилось? – перепуганные братья едва успевают подхватить старушку под руки и усадить на табурет. - Ничего… ничего… я сейчас… - она медленно приходит в себя, обмахивается ладонью, тяжело дышит. Потом поднимается и капает себе корвалол – по кухне плывет резкий тревожный запах. Баба Роза выпивает стакан залпом и, вытерев рот тыльной стороной руки, мрачно выдавливает из себя севшим голосом: - Так, значитца. Сидайте, диты. Не хотела я про то сказывать, да видно, придется. Давно это было, еще до войны. Отец мой, царствие ему небесное, Потап Лексеевич, сам с Черниговщины. Хозяин. На земле крепко стоял, работы никакой не чурался и семью свою держал в строгости. Шестеро нас у него было. Три брата, три сестры. Минька, Герка, Колька, Дуняшка и Татка. А я меньшАя, значитца. Но росла не балованной. С малолетства к работе приучена. В поле жала, снопы вязала, по хозяйству управлялась, скотину обихаживала. Двенадцать годков мне было, как война началась. По первости батю на фронт забрали, опосля Миньку с Геркой – как их срок подошел. Колька на завод работать подался, снаряды они для фронта вытачивали. А мы с матушкой и сестрами дом держали, мужиков ждали с войны. Дуня с дитём была грудным. Они с соседским Василём аккурат перед самой войной свадьбу сыграли, а как забрали его – даже на сына не посмотрел. Но ничего. Голодно было, холодно, однако же держались. Оладьи пекли из картофельных очистков. Тошнотиками мы их называли… - баба Роза подперла щеку рукой, взгляд ее старческих водянистых глаз стал каким-то отсутствующим и прозрачным, будто слепым. – Пескарей ловили в реке – в былые времена и кошке бы дать побрезговали, а тогда все в дело шло, каждая крошечка. И, видно, Господь нас хранил до поры до времени. Оборванцами ходили – зато живые все, не болели даже особо. С фронта письма шли. А весной сорок пятого даже посылка от бати! Вот с нее-то все и началось. Было в той посылке мыло уложено. Хозяйственное, брусками. И письмо прилагалось. А в конце его приписочка: «Ты, Глафира, - это матерь моя, значитца, Глафира-то Андреевна, - мыло зараз не расходуй, а распили его ниткой на обмылочки и бережливо с ними обращайся». Матушка тогда, как сейчас помню, осерчала даже: мол, будет еще указывать, как мне мыло беречь. Оно, конечно, тогда на вес золота было. Для помывки золой пользовались, мыльным корнем еще. А тут вона как… цельное богатство подвалило! А нам тогда одежу новую важней было справить. Совсем пообтрепались мы. Вот матушка и порешила не пилить то мыло, а снести на рынок и продать. Оставила себе один только брусок. А с остальным ящиком Татку в город отправила… Баба Роза закашлялась, с трудом перевела дух, промокнула платком уголки глаз. Кир с Егором не мигая смотрели на нее, приоткрыв от удивления рты: суровая старуха никогда ничего не рассказывала им, ограничиваясь короткими указаниями исключительно по делу. А тут… целая история! - И вот сидит, значитца, она, матушка моя, Глафира Андреевна, за столом с письмом да куском мыла в руках, а я печку белю. Тут матушка за спиной как вскрикнет – я оступилась, чуть в ведро с известью не упала. Смотрю – лежит мыло, пополам перерезанное, а в нем – золотое кольцо! Вот это вот самое! – она кивает в сторону блюдца с сокровищем. – Тут-то мы с матушкой и поняли батину задумку. Это он нам хитростью с неметчины драгоценности редкие переправить хотел. Уж бог знает, где взял. Видно, разбомбили магазин какой али хранилище. Потому как украсть не мог. Не в характере его это было. Матушка руками всплеснула. Кричит, значитца: «Дуй, Розка, пулею в город! Найди Татку на рынке, пока все не продала!» Я подхватилась – и ну бежать. Да только не успела. Облава на рынке была на мешочников, вот нашу Татку и замели. С пустыми руками домой вернулась. Но радовались, что живая хоть. Ан зря. Сгорела опосля от чахотки. И дуняшкиного мальца заразила. А как на Василя похоронка пришла – Дуня совсем умом тронулась, руки на себя наложила. Батя же аж до самого Берлина дошел, до победы, – а его шальной пулей убило, сослуживцы потом сказывали. Минька без вести пропал. А Герка вернулся, да. Но лучше бы сгинул, как по мне. Самоваром его из госпиталя привезли. Без рук и без ног, значитца. Один обрубок от парня. Крепко пил он, все пытался забыться, а все одно от боли кричал. Чудилось ему, что руки-ноги на месте, но огнем горят. Тоже, в общем-то недолго прожил. А там и Кольку, меньшого нашего брата схоронили. На заводе затянуло его под пресс. И остались мы с матерью одни-одинешеньки. Я на выданье уж была, парень один ко мне сватался, а я все на другого поглядывала. Гармонист наш, Витька с Заречной был мне люб. Вот и пошла я тайком к Галке Бычихе… гадала она хорошо. Яичек курьих понесла ей в платке, рафинад – все, как положено. А Галка меня как увидала – сразу стала руками махать: «Уходи, мол! Не скажу тебе ничего!». Я в слезы. Бычиха сжалилась тогда надо мной и говорит: «Хорошая ты девка, Розка. И семья у тебя была справная, да только висит теперь над вами проклятие, да не простое, а бесовское, с чужбины завезенное. И кто проклятия того коснется – и себя погубит, и всех близких своих. Потому и помочь тебе не могу. Не обессудь…» С тем и расстались. А я шла и все думала, откуда то проклятие взялось и что за бесы такие. Тут-то про кольцо и вспомнила. Матушка его хранила как последнюю память об отце. Но, выходит по всему, оно и есть причина всех бед. И задумала я тогда в колхозный пруд его кинуть, чтоб никто не нашел. Вот только не дошла до пруда. Бреду – а навстречу мне Стешка соседская. Бежит и кричит: «Ой, Розка, беда! Мамку твою жаткой задавило! Насмерть, мабуть!» Тут я и пала. Одна осталась, одна как перст. А кольцо то проклятущее все держала при себе. Однако же замуж вышла, как без того. Думала, может проклятие только над моей кровью силу имеет, мужа не тронет. Так и было. Жили с Витюшкой душа в душу, он все на гармони играл. Вот только с детишками у нас никак не ладилось. Одного за другим трех мертвеньких выкинула. Вот тогда Витюшка от меня к другой бабе и ушел, да там и спился. Только я все же не думаю, что от кольца. Водка – она почище любого проклятия мужиков наших губит. Однако же всякий раз, как пыталась я от цацки этой избавиться или даже просто доставала ее – что-то да происходило. С соседями, с ближними, со скотиной даже… Я и зареклась. Спрятала от греха на чердаке. Ну и вас не хотела к себе брать. Потому как вы хоть и дальняя, и не кровная, а все же вроде как родня. Мало ли. Но так уж Марина просила за вас, так плакала… Не выдержала я. Повелась на уговоры. А оно вон как повернулась. Собирайте-ка манатки свои, браты-акробаты, сегодня у Митрича переночуете, а завтрева я вас в город направлю, пока ничего не стряслось. Аккурат ваша матерь вернуться должна, звонила она надысь, что едет с товаром из Турции, гостинцы вам везет. А кольцо я спрячу от греха, вдруг пронесет все же... Снова бесконечная череда крестных знамений, жаркий шепот молитвы. А братья сидят, ошарашенные и придавленные свалившимся на них чужим горем. Про войну с фашистами они, разумеется, слышали. И фильмы смотрели. Старые еще, черно-белые. Но именно сейчас от неживых прозрачных глаз бабы Розы, уставившихся в одну точку, от ее застарелого горя им становится по-настоящему горько и страшно. Особенно Киру. Всхлипывая, он обнимает старуху, утыкается по-котячьи ей в колени, покрытые старым фартуком, обнимает и гладит согнутую спину, обтянутую желтой вязаной кофтой. - Бабулечка, не надо! Мы с тобой останемся! Будем беречь, помогать тебе! Слушаться будем! – слезы прорываются и Кир плачет навзрыд, аж заходится. Егор тоже подозрительно шмыгает носом, отвернувшись к окну. На веранде раздается стук в дверь. Быстрый, тревожный. Открывать идут все трое. На крыльце, растрепанная и вспотевшая, стоит почтальонша, тетя Лена. Ее велосипед валяется поодаль, прямо на мокрой траве, сапоги и юбка забрызганы грязью. - Роза Потаповна… - женщина с трудом переводит дух, судорожным движением убирает за ухо выбившуюся из-под косынки прядь. – Звонили… сейчас… в сельсовет. Ваша родственница, Марина Сергеевна Васильченко… - Что с ней?! – хором. - Автобус загорелся и потерял управление. Она сейчас в реанимации. - О господи… Баба Роза начинает медленно оседать, хватаясь судорожно сведенными пальцами за дверной косяк. Тетя Лена пытается подхватить ее под локоть, но сил худенькой почтальонши не хватает, чтобы удержать грузное обмякающее тело. Голова с глухим стуком ударяется о порог. - У бабушки сердце больное! Ей врач нужен! Тетя Лена пытается нащупать пульс, потом отрывисто командует: - Зеркало принесите! Кир в ужасе пятится в глубь веранды, Егор же спохватывается и бежит на кухню, срывает со стены большое круглое зеркало над умывальником. Почтальонша криво усмехается, увидев его: - Ты бы еще трельяж сюда приволок! – она держит зеркало над белым морщинистым лицом – и блестящая поверхность остается незамутненной. – Не нужно ей уже никакого врача, ребятки. Отмучалась. – женщина возвращает зеркало Егору, достает из кармана пачку «Примы», закуривает и долго надсадно кашляет, давясь дымом. - А нам что теперь делать? – растерянный Кир жалобно смотрит снизу вверх, жмется к брату. - Бегите к Митричу, расскажите все как есть. Он займется. А я в сельсовет. У вас еще какие-нибудь родственники есть кроме мамы и бабушки? Кому позвонить? Братья отрицательно мотают головами: - Тетя Ира была. Но она в Америку уехала. И папа. Но где он – мы не знаем. Он предатель. Алименты не платит. Почтальонша выдает непечатное и отрывисто бросает: - Собирайте манатки. Пойдете ко мне. 9. Ущербный месяц скалится в окно. Звонко тикают ходики. Тети Лены нет – она там, в пустом доме, где посреди кухни на двух табуретках стоит свежевыструганный гроб с бабой Розой. Братья жмутся друг к другу на разложенном кресле и все никак не могут уснуть. - Егорка… я вот что думаю… - наконец выдает шепотом Кир. – Это все из-за кольца. Оно злое. И у Горлума тоже было кольцо. Может, это то самое? Если из-за него люди умирают. - Ох, не знаю, Кирка. Я за маму боюсь. Тетя Лена говорит, из больницы вчера звонили – «состояние тяжелое, но стабильное». Может, обойдется еще. - А что если не выкидывать и не продавать кольцо, а расколдовать его? Ведь может же быть способ. Например, Кащей в сказке. Все говорили: «Бессмертный, бессмертный…» - а Иван Царевич взял – да убил. Вдруг и мы сможем… ну, чтобы не умирал больше никто! - Интересно, как?! – Егор хмыкает. - Может, Гиль и Хьюго знают? Или еще кто-нибудь у них в лагере. Они же большие. И умные. Вдруг помогут нам? - Все может быть, – брат рывком поднимается с постели, наощупь нашаривает свитер и штаны. – Одевайся, Кир! Пойдем прямо сейчас! - Может утром лучше? Там темно и страшно в лесу! – голос похож на мышиный писк. Киру самому делается противно. По спине разбегается холодок мурашек. - Глупый! Нас могут в интернат отправить. Тогда точно ничего не успеем сделать! А темноты не бойся. Мы фонарик возьмем. Кир согласно кивает, поспешно натягивает на себя одежду. На цыпочках выходят на улицу, неслышно притворив за собой дверь. Из сарая выводят тихо динькнувший звонком велосипед. - Попадет нам! – испуганно шепчет Кир. – Тете Лене утром почту развозить. - Успеем до утра, не ссы! Держись крепче! – Егор подсаживает брата на багажник, проходит несколько шагов, упираясь вытянутыми руками в руль – и сам перекидывет ногу через раму, жмет на педали, медленно набирая скорость. У горизонта темной зубчатой стеной высится лес. Палаточный лагерь удается найти не сразу: ночью все кажется другим, пугающим и незнакомым, да и привычные ориентиры не видны. Желтый луч фонарика выхватывает то корень, то корявую валежину, то совсем незнакомый спуск. - Мы сейчас заблудимся и тоже умрем! Нас медведь съест! Или волки! – Кир подвывает тихонечко. - Тсс! Будешь реветь – точно съедят. А вообще – нет здесь никаких волков. Дедушка Митрич говорил. - А кто тогда… - Тссс! Кажется, дымом пахнет. И корягу я вот эту узнаю! Точно! Мы пришли! – Егор отводит от лица колючую ветку, шарит светом фонаря по земле. Лагерь на поляне выглядит мертвым, безлюдным. Палаток существенно поубавилось. Почти до земли провис отвязавшийся тент. Валяется поломанное оружие, бутылки, тряпье. От погасшего костра тяжело веет холодным, застоявшимся пеплом. Под пологом начинается возня, раздается глухое невнятное мычание. - Мне пло-охо! - Ээй! В палатке только не блюй! На улицу ползи! - Да они пьяные тут все! – с отвращением шепчет Егор, прижимая к себе Кира. – Пойдем лучше… назад. Никто нам тут не поможет. В груди нарастает глухое отчаяние. - Пацаны, вы откуда здесь?! – на плечо ложится чья-то теплая ладонь. Кир испуганно дергается, оборачивается рывком – и напряжение отпускает: в свете фонарика вспыхивают знакомые очки. Хьюго заслоняет глаза рукой, подслеповато щурится. - О! Знакомые все лица! – из темноты показывается Гиль. – Какими судьбами? В столь поздний час! Егор зыркает исподлобья: - Бабушка Роза умерла. Мама в больнице. И тоже может умереть, если мы не обезвредим одну штуку, которая убивает всех. И это не сказка, а взаправду. Кир, покажи им! Кирилл вытягивает из-под ворота свитера веревочку: рядом с крестиком на ней висит злополучное кольцо. - Ну-ка, ну-ка… дай-ка посмотреть… - Гиль хмурится, вглядываясь в причудливые изгибы узора. Потом вскидывает взгляд. – Вы где это взяли? - На чердаке у нас было спрятано. Папа бабы Розы из Германии прислал. Он там воевал с фашистами. - Охрене-ееть! – выдыхает Хьюго. – И оно все эти годы там пролежало?! Нетронутое?! - Да. Мы его случайно нашли. Когда хотели оружие себе сделать. И вот что получилось. - Так. Благородные сеньоры. Идите сюда и рассказывайте по порядку. Все, что знаете про бабу Розу, фашистов и это кольцо. Гиль, а ты разожги костер и свари нам кофе. И Сауроныча разбуди. - Так точно, сэр! И братья рассказывают. А Хьюго слушает. Очень внимательно, не перебивая, лишь кое-где вставляет уточняющие вопросы. Очки сердито поблескивают. И когда к разгоревшемуся огню подсаживаются Гиль и девушка, которая пела под гитару – на этот раз она одета в пятнистую военную форму, лишь легонько кивает. Кофе закипает в котелке. Уставшие братья трут глаза, жмутся друг к другу. Их обоих с головой накрывают чьим-то плащом. - Назгул тебя раздери! Но это же просто невероятно! В голове не укладывается! – Гиль нервным движением откидывает рыжие лохмы со лба, трясет головой. - Ты думаешь о том же, что и я? - Ну да! А что же это может быть еще?! Если, конечно, череда смертей не дурное совпадение… - Ну, хрен его знает… Так-то за уши что угодно можно притянуть. - Но все же… В разбомбленном Дрездене весной сорок пятого года погибла или была похищена крупнейшая в мире коллекция золотых украшений с раскопок поселений древнегерманских племен. И с тех пор о ней ни слуху ни духу. - Да в Дрездене что только не погибло от налетов бравых союзников! Одна картинная галерея чего стоит! А кольцо… ну да, стилистически похоже на работы готских мастеров времен Эдды. Но без экспертизы и углеродного анализа мы все равно ничего не можем сказать. - Стойте-стойте-стойте! – растрепанная Сауроныч фыркает в кружку с кофе. – Вы что, хотите сказать, что вот это вот, - она тычет пальцем в кольцо на груди Кира. – То самое сокровище Нибелунгов?! Из мифов?! И оно реально убивает?! - Ну да! - Да вы с ума сошли! Оба! - А если кольцо не Белунгов, то чье тогда? – подает голос Кир из-под плаща. На секунду воцаряется молчание, а потом - дружный ржач. Отсмеявшись, Сауроныч склоняется к братьям, машинально что-то чертит на земле подобранным сучком. - Нибелунги – это древний род карликов. Согласно преданиям, они жили возле реки Рейн и были хранителями древних сокровищ. Бог Локи однажды поймал карлика по имени Андвари и потребовал все золото, которое у него было. Андвари отдал все, что имел, кроме волшебного кольца, которое приумножало богатство. Но Локи забрал и его силой. Тогда карлик разгневался и сказал, "что то кольцо будет стоить жизни всякому, кто им завладеет". Локи посмеялся над проклятием Андвари, забрал золото и удалился. И вот с тех пор это кольцо убивает всех своих владельцев одного за другим. Но это легенда. – Сауроныч печально разводит руками. Братья зябко ежатся под плащом. - А как его расколдовать? - Проклятие богов – страшная штука. А обиженных карликов – тем более. - На обиженных воду возят! – раздается заспанный голос из ближайшей палатки. – Валите спать уже! Достали со своим военным советом! - Я ща на тебя воду вылью! Горячую причем! Так что утухни! Лежи и помалкивай себе, пьянь несчастная! – девушка запускает сосновой шишкой в темноту. - Все равно. Огульно нельзя делать никаких выводов, тем более таких скоропалительных. Экспертизу мы можем произвести в городе, в лаборатории нашего института. Если подтвердится хотя бы временной период… это же будет колоссальное открытие! – воодушевленный Гиль подскакивает с земли. - Хьюго, мотоцикл на ходу? - Да, но… - Кольцо нельзя отдавать чужим! Иначе снова все умирать начнут! – Егор тоже встает, придерживая плащ у ворота. – Мы с вами поедем! Гиль с сомнением оглядывает братьев, чешет в затылке. - Ладно. Мотоцикл с коляской, так что все поместимся. К утру как раз доберемся. Сауроныч, тащи нам шлемы! 10. Вместо мотоциклетных шлемов – настоящие рыцарские. У братьев даже дух захватывает от восторга. Кир прячет веревочку с крестиком и кольцом обратно под свитер, поправляет съезжающий набок шишак с кольчужной сеткой на затылке. У Гиля так и вовсе полное боевое облачение – только меча не хватает. В свете костра поблекивают наручи, нагрудник и латные рукавицы. Сауроныч и Хьюго с натугой выкатывают из кустов на дорогу Урал с коляской. Кир с Егором помещаются в ней вдвоем. Гиль седлает мотоцикл и лихо выжимает сцепление. То и дело подпрыгивая на корнях и ревя мотором, железный зверь несет своих седоков через лес. Потом вылетает на трассу, резко набирая скорость. Упругий ветер ударяет в лицо. Мотоцикл то и дело заносит на поворотах. Вцепившись в борта люльки, братья взвизгивают. Но по-настоящему они орут когда с боковой дороги выруливает невесть откуда взявшийся джип с тонированными стеклами. Гиль с трудом уводит тяжелый мотоцикл от столкновения, но при сложном маневре теряет равновесие – и вылетает из седла на дорогу прямо под колеса грузовика, едущего по встречной. Визг тормозов, рев сигнала. Потерявший управление Урал проезжает еще метров двадцать по трассе, а потом сворачивает в придорожные кусты, намертво застревая в них. Самое поразительное – на братьях нет ни царапины. Они выбираются из коляски и со всех ног бегут к остановившемуся у обочины грузовику. Закованное в доспехи тело лежит на асфальте сломанной куклой, страшное в своей неподвижности. И когда Гиль вдруг шевелится, медленно встает и бредет к дорожному указателю, лязгая и пьяно пошатываясь, Кир с Егором не верят своим глазам. Радостно матерится бородатый водила, - он потом и везет в своем кузове в город всех троих, высадив на первой остановке. - Звиняйте, ребята. Мне на карьер. И так начальство не погладит за опоздание. А вы не парьтесь – скоро автобусы начнут ходить. Он уносится, выпустив сизое облако выхлопного газа, а Егор вдруг спохватывается: - Кирюха! А кольцо-то хоть на месте? Кир лезет за шиворот – веревочки нет. И крестика. И кольца. Холодея, он шарит под свитером, в складках, карманах, штанах, под ремнем и даже в кроссовках… ничего. Собирается было зареветь, но ладонь Егора успокаивающе ложится на макушку. - Это хорошо, что потерял. Волшебное кольцо испугалось науки и само от нас ушло. Проклятие работало только тогда, когда хозяин сам пытался от него избавиться. А тут… нет кольца – нет проблемы. И мы все живы! Гиль чешет в затылке. - А что… логично! Когда я с Урала летел – думал все… кранты… Видимо, тогда и был момент истины. Вполне могли погибнуть. Жаль, конечно, проебали такой артефакт. Но жизнь дороже. О! А вон и автобус! Айда ко мне – мыться, жрать. А потом вашу маму навестим, если к ней пустят… Над городом на полнеба жидким золотом разливается ясный рассвет. *** Осень в этом году выдалась ранняя. В августе зарядили дожди, а в сентябре вдруг распогодилось, потеплело даже – и резко пошли грибы. Танюшка едва поспевает за матерью, набравшей полную корзинку боровиков. Ей все интересно в лесу: и мох, и необычные листья, и ягоды – то и дело останавливается, чтобы как следует разглядеть. И уже у самой дороги замечает в жухлой траве что-то странное: будто искра вспыхивает. Наклоняется и с тихим восторженным возгласом поднимает находку с земли. - Мама! Смотри, какое колечко!