Мы вернулись домой

Мерлин залпом выпивает полбокала шампанского. Елена окидывает его удивленным взглядом, и, хотя она молчит, Мерлин явно видит в ее глазах вопрос. — Слишком долго, — кое-как выговаривает он скорее для самого себя, чем для нее. — Слишком... Маленький Гарри, пока Елена отвлеклась, тянет ручку к тарелке, запускает пальцы в салат и смеется: — Мама! Она охает и принимается вытирать его руки салфеткой, начинает что-то выговаривать, но ее глаза так и искрятся весельем. Мерлин отворачивается. Он не завидует, но смотреть на чужое счастье иногда становится горько. Радостно, ведь это счастье близких людей, но все равно горько. — Папа! — радостно объявляет Гарри, когда Елена наконец спускает его на пол, и шлепает в сторону дивана. Гвейн отрывается от экрана ноутбука, и его лицо, до того усталое и хмурое, проясняется. — Ты куда, парень? — серьезно спрашивает он. Гарри осторожно забирается на диван и устремляет свой взгляд на ноутбук, копируя отца и хмуря еле заметные бровки. — Бай-бай? — предлагает он, и Гвейн переводит вопросительный взгляд на Елену. — Пойдем, — вздыхает та. Проходя мимо Мерлина, она опускает руку ему на плечо. — Осталось недолго. — Ты в этом так уверена? — без эмоций спрашивает он. Елена пожимает плечами. — Точно меньше, чем было только что, — произносит она напоследок и подхватывает Гарри с дивана. Он утыкается ей в плечо и зевает. — Ты ведь еще спустишься? — спрашивает Гвейн. — Когда он уснет. Не хочу пропустить еще один Новый год. Ступеньки скрипят, когда она поднимается с сыном на руках наверх. Гвейн провожает их взглядом, улыбаясь. — Три года! Поверить не могу. Мерлин передергивает плечами. — Вы с Еленой сходитесь в половине жизней, если не чаще, — комментирует он. — Так рано мы еще никогда не начинали, — мгновенно отмечает Гвейн. — Я иногда не могу понять, как... или, скорее, почему... — Нас тянет друг к другу, — Гвейн пожимает плечами. — Мы любим друг друга. — Вы даже не были знакомы в самый первый раз! — Может, тот раз был не первым нашим шансом, а просто одним из, и неудачным, откуда ты знаешь? — Гвейн фыркает, но, взглянув на Мерлина, почти сразу перестает улыбаться. — Осталось недолго, — произносит он. — Вы вечно это твердите, и что? — ворчит Мерлин, потирая лоб. — Никакого смысла. От шампанского и духоты его слегка мутит, и он выходит на крыльцо, слишком сильно хлопнув за собой дверью. Гвейн поймет, что он не сердится на него, — Гвейн всегда понимает, так что иногда это даже раздражает. Он не надел куртку, и зимний ветер приятно холодит разгоряченную кожу. Мерлин обхватывает себя руками и прислоняется к перилам. Еще один год... еще один длинный год прошел. Мерлин знает, что потом эти года покажутся всего лишь минутами, но сейчас они — вечные. Это зацепка, якорь, напоминание, что все не может быть хорошо и спокойно всегда. Он Мерлин. Он живет... может быть, и не вечно, нет, но он живет... и живет... и живет. Всё вокруг двигается вперед, и лишь он ходит по спирали. Он все еще живет, а его близкие продолжают умирать, рождаться... перерождаться. И он никогда не знает, в какой момент настанет час «икс». Проводить время с друзьями получается не всегда. Гвейн, например, встречает Мерлина почти в каждую свою жизнь, но для Мерлина это лишь череда встреч с одним и тем же человеком, а для Гвейна — меняющая все точка. Каждый раз меняющая все точка. Долгое время Мерлин думал, что поворотный момент происходит, когда он называет свое настоящее имя— казалось, что воспоминания возвращаются именно так. Лицо озаряется, во взгляде появляется узнавание, а на плечи ложится разделенное бремя вечности. Воспоминания возвращаются — каждый век, каждая жизнь, каждая смерть. Каждая встреча. От одного лишь звука имени древнего и одинокого волшебника. Но однажды — слишком рано, слишком давно — Мерлин встретил глухого Артура, и тот все равно... вспомнил. Долгое время Мерлин думал, что Артур будет появляться последним, когда собран весь его двор, все его друзья и враги. Это же логично, так? Если мир нуждается в короле Артуре настолько, что король Артур возвращается к жизни, то он должен быть во всеоружии. Но однажды Артур, пятилетний мальчик с чистой душой и разом свалившимися воспоминаниями о прошлых жизнях, умер у Мерлина на руках от потери крови. Долгое время Мерлин думал, что Артур всегда будет влюбляться в Гвен, что Гвен всегда будет влюбляться в Ланселота, что Моргана всегда будет предавать Артура. Что он, Мерлин, будет раз за разом допускать одну и ту же ошибку. Однажды — слишком давно, но еще не слишком поздно — Артур сказал, что подавлял свои чувства к нему в каждой жизни, начиная с самой первой. Что Мерлин не допускал ошибку, а совершал жертву. С тех пор Мерлин отказывается искать образцы, больше не вглядывается в закономерности и просто живет. И ждет. В этот раз он ждет слишком долго. И ему кажется — на этот раз их ожидает нечто... грандиозное. Артур возвращается к жизни каждый раз, когда мир нуждается в нем, но не каждый раз успевает совершить что-то. Смерть пятилетнего мальчика со взрослым взглядом не положила конец большой войне. Восстание маленькой группки офицеров не начало победную революцию. Убийство капитана не спасло маленькое судно от набега пиратов. Артур возвращается к жизни каждый раз, когда мир нуждается в нем, переворачивает жизнь Мерлина, наводя в ней этим порядок, они спасают мир — и начинается великий бег от смерти. Жизнь — это о боли и страданиях, Мерлин хорошо запомнил это еще в самый первый раз, вот только он не знал, что его личное счастье будет наполняться жизнью именно в те времена, которые приносят всем страдания. Одинокий залп салюта взмывает в воздух, разлетаясь на тысячи ярких огней и взрывая мертвую тишину, и Мерлин вздрагивает. Когда он заходит обратно в дом, Гвейн все еще сидит у ноутбука: плечи напряжены, пальцы бегают по клавиатуре, а губы нехорошо поджаты в тонкую линию. — Ну все, хватит! — заявляет Мерлин слишком громко, так что Гвейн дергается, резко выпрямляясь. — Что хватит? — Сам же хотел пораньше начать отмечать, чтобы и Гарри было немного праздника, — произносит Мерлин, — а все сидишь и сидишь... — Так Гарри уже пошел спать, — нейтрально отмечает Гвейн, но все же ставит ноутбук на стол и откидывается на спинку дивана, потягиваясь. — Ты слишком нервный, Мерлин. — Мерлин передергивает плечами и открывает рот, чтобы ответить, но Гвейн наставляет на него палец: — Если ты снова скажешь, что слишком долго, я лично напою тебя успокоительным и запру в пустом подвале, чтобы ты ничего не натворил. Раз ждешь, значит, так надо. И нечего сверлить меня таким угрюмым взглядом. Мерлин вздыхает и падает на диван рядом с Гвейном. — Нет, правда, — тот оживляется. — Ты решил отмечать с нами, потому что хотел праздника. Домашнего уюта. Так не надо все портить своими вздохами и страданиями. — Он ненадолго замолкает, разглядывая Мерлина, а потом отводит взгляд и добавляет вполголоса: — Иногда я не понимаю. Почему ты каждый раз просто... ждешь? Мерлин поднимает брови. — Что? — Я знаю, почему ты не ищешь его, и даже более-менее понимаю. Но... Ты же можешь жить, Мерлин. Проводить время как нормальные молодые люди. — Я не отношусь к числу нормальных молодых людей — никогда не относился, — подчеркивает Мерлин, — и уж точно не хочу начинать. Как ты себе это вообще представляешь? — Мы живем в двадцать первом веке, Мерлин! — в ответ на выразительный взгляд Гвейн вздыхает. — Да, я знаю, что ты в принципе постоянно живешь и живешь. Но прямо сейчас — такая пора, что... Я не понимаю. Ты можешь выходить в общество, знакомиться с новыми людьми... — У меня полно друзей, которые живут однократно и умирают как все остальные, между прочим, — бубнит Мерлин. — Но людям нужны не только друзья. Ты мог бы с кем-нибудь встречаться... просто попробовать, по крайней мере. — Я не собираюсь затевать никакие отношения на стороне, Гвейн, я не из тех, кто изменяет. — Это и не будут отношения «на стороне», господи, Мерлин. — Гвейн выглядит раздраженным. — Просто отношения. Новые. С новым человеком. — И с чего бы мне, скажи, пожалуйста, их заводить? — Мерлин щурится. У них уже был этот разговор. Много раз был. — Ничего не изменилось. Я уже... состою в отношениях, если тебе хочется это так называть. В постоянных и давно... — он невесело усмехается: — Очень давно устоявшихся. Гвейн вздыхает и запрокидывает голову, принимаясь разглядывать потолок. — Знаешь, — негромко говорит он странным тоном, — каждый раз я.... Нет, не так. — Он прикладывает руку к груди, нащупывая сердце. — Я живу. Каждый раз, когда я рождаюсь и взрослею, я не знаю, что это очередной раз. У меня другие родители. Я оказываюсь в случайном месте в случайное время. У меня есть семья, я влюбляюсь, нахожу друзей... и только потом узнаю, что это всего лишь «еще один раз». — Когда появляюсь я, — не удержавшись, подсказывает Мерлин. — Когда появляешься ты, — Гвейн кивает. — Я знаю, ты так и не выяснил, что именно провоцирует возвращение воспоминаний, но мне, честно, не так уж и важно. Я просто предпочитаю жить каждый раз, как будто не знаю, что ждет меня дальше. Знаешь, это, между прочим, очень утомительно — понимать, что начинаешь все заново. В его тоне проскальзывает нотки обвинения, и Мерлин скрещивает руки на груди. — А ты не думаешь о том, сколько раз я начинал заново? — резко спрашивает он. — Я уже стар, Гвейн, и не помню, в который раз встречаю каждого. На прошлой неделе я наткнулся на Персиваля, и он, мне кажется, кругов на пять младше, чем ты или Ланселот. Вот это все — я все это проживал, и ты об этом знаешь... черт, да ты помнишь все это, потому что я встречаю тебя каждый раз! И каждый раз все заново. Когда ты вспоминаешь, ты уже знаешь, что происходит, и мы начинаем с той же точки. Раз за разом. А потом снова... все умирают. И не одновременно, а вразнобой. — Мерлин делает глубокий вдох. — И потом точно так же вразнобой снова врываются в мою жизнь. — А ты не думал, что, может, это ты врываешься в наши жизни? Не думал, что мы, может быть, не хотим вспоминать? — Гвейн поворачивает голову к нему, прижимаясь щекой к кожаной обивке дивана. Мерлин отводит взгляд. — Есть только один способ это проверить, — произносит он. — И даже если я пытаюсь не вмешиваться... вы возвращаетесь. Вы всегда возвращаетесь, — его голос срывается, и Мерлин срывается, вскакивает на ноги. — И он вернется. Скоро! Он вернется. — Он подходит к столу, почти не глядя хватает стакан и наливает обычной воды. Залпом выливается и со стуком ставит, опирается кулаками о поверхность и закрывает глаза. Он уже состоит в отношениях — постоянных и очень, очень давно. Он уже чувствовал, переживал все, что только может пережить обычный человек, кроме, разве что, своей смерти — но и потом, обычные люди не помнят свою смерть. Он уже переживал все, что только можно. Артур возвращается каждый раз, когда мир нуждается в нем, но всегда отсутствует, когда в нем нуждается Мерлин. Когда он рядом, Мерлину больше ничего не нужно. Когда он рядом, они оба живут настоящим — да, боятся того момента, когда Артуру снова придется умереть, но все равно стараются жить настоящим. Артур и не живет без Мерлина никогда: он становится Артуром, именно когда Мерлин рядом. Мерлин живет уже шесть столетий и самим собой становится только рядом с Артуром, а все остальное время — ждет. — Мы выяснили довольно рано, знаешь? — неожиданно для самого произносит он вслух. Гвейн издает какое-то полувопросительное мычание. Он уже слышал эту историю — очень, очень много раз за все прошедшие годы и жизни — и наверняка знает, что еще не раз выслушает. На то он и Гвейн. — Сначала просто... жили, как ты говоришь. Без «очередных разов» — как мы могли знать, сколько это будет продолжаться? — Мерлин поднимает графин и пьет прямо из него, несколько крупных капель скатывается по подбородку и за воротник рубашки. — И быстро... — Начали трахаться, — подсказывает Гвейн. Мерлин, не оборачиваясь, отмахивается. — И быстро выясняли, что многое упустили в первый раз. И в каждой следующей его жизни все случалось по-новому, иногда раньше, иногда позже. Утер, Гвен, Моргана... каждый раз случалось. Несмотря ни на что. Развернувшись, он опирается на стол и берет несколько виноградин из вазочки. Они встречались, и Артур вспоминал. Его жизнь всегда была уже устроена, у него были друзья, возлюбленные, планы, мечты — а потом появлялся Мерлин. Долгое время Артур вспоминал не сразу. Они знакомились, как в первый раз, и начинали двигаться вперед вместе. Не всегда преодолевали разногласия. Не всегда начинали дружить. Не всегда проводили вместе достаточно времени, чтобы заново начать доверять друг другу. Мерлин пытался позволить Артуру проживать его жизни с нуля, пытался быть лишь незнакомцем, пытался держаться подальше, скрываясь за псевдонимами и придуманными историями жизни. Пытался дать шанс тем, кто был близок Артуру и до него. Утеру, Гвен, Моргане. Каждый раз, несмотря ни на что, они сходились, виделись, влюблялись раз за разом. Каждый раз Артур умирал, разбивая его сердце, каждый раз Мерлин ждал, слепо и безнадежно, боясь, что на этом их время закончилось и шансы истекли, — пока все не начиналось заново. А потом Артур умер, едва-едва вспомнив, совсем в детском возрасте, а на следующий раз воспоминания вернулись слишком быстро. В тот раз они признали, что до этого ходили кругами и теряли драгоценное время. С того раза Мерлин считал, что состоит в постоянных отношениях. Иногда у него возникало чувство, что он не оставляет Артуру выбора, и он пытался ограничивать себя, держаться в стороне. Дать шанс жить нормальной жизнью. Всегда Артур этот выбор совершал и приходил сам. — А дальше-то что? — вырывает его из пучины прошлого Гвейн, и Мерлин невесело смеется: — Как будто ты не знаешь. — Знаю, — фыркает Гвейн, — но тебе же нужно выговориться. Ты так почти каждый раз делаешь. Когда накопится. Мерлин вздыхает — да, водится за ним такое: вылить все, что собралось, на лучшего друга. Потом как будто дышать проще становится. — Что-нибудь новое уже пора попробовать, Мерлин, — как будто между делом добавляет Гвейн, и Мерлин закатывает глаза: — Опять ты о своем. — Возле дома миссис Призм клуб открылся, — Гвейн кивает на дверь, — они устраивают новогоднюю ночь. Сходи, развейся. И нечего отпираться, — он не дает Мерлину перебить, — я знаю, что ты иногда выходишь, даже если... не с теми целями. — Что, прямо сейчас? — скептически спрашивает Мерлин. — Почему бы нет? Начнешь год... как-нибудь по-новому. Бодро. Бодро. У Мерлина нет никакого желания пить в баре и смотреть, как веселятся незнакомцы, но ему уже так не хочется спорить с Гвейном. Ничего страшного ведь не случится, да? И ничего хорошего — в этом Мерлин уверен, — но в этот раз он готов уступить. Он выходит из дома — не на поиски приключений, не на поиски любви, а, скорее, прочь от того и другого. Окунуться, как говорит Гвейн, в простую жизнь простых людей. К новому клубу тянется очередь: охранники на входе необычно внимательны и не пропускают некоторых слишком молодых любителей развлечений. Один из них, тот, что потолще и с усами, как у моржа, так пристально всматривается в лицо Мерлина, что тому даже становится не по себе. Его документы оформлены на имя Марка Эмриса, которому двадцать четыре, но Мерлин знает, что может выглядеть моложе. — Подделка, а? — хмыкает «морж». Мерлин качает головой, подавив улыбку. Конечно, подделка. Настоящей дате рождения точно никто не поверил бы... Да он и сам ее не знает — не точную, во всяком случае. До заветной полуночи остается еще несколько часов, и за это время он успевает пожалеть о своем решении. В клубе шумно, но не так душно и людно, как он ожидал, и местечко кажется довольно приятным. Но здесь он чувствует себя совсем чужаком: смотрит со стороны и знает, чем обернутся каждая встреча, каждое слово, каждое касание. Он видел все это уже слишком много раз. Человечество не изобрело много слишком нового в любви за сотни лет. У Мерлина в голове сотни вариантов развития событий, и каждый из них он наблюдал, а в каких-то из этих событий и участвовал сам. Песни сменяются одна другой, и иногда кто-то выбирается с площадки на импровизированную сцену и выкрикивает поздравления. Мерлин не слушает: в них тоже ничего нового. Пустых слов слышал предостаточно на своем веку не только он, а практически каждый, и все об этом знают, но — и почему-то не удивлен — любому говорящему аплодируют и улюлюкают, смеясь и улыбаясь так, словно это их близкий друг попал в яблочко парой теплых пожеланий. Поддавшись всеобщей энергетике, Мерлин ступает среди танцующих. Толпа впитывает его в себя так, будто он один из них: тут же рядом с ним пристраивается девушка с кудрявыми волосами, и ее, видимо, не смущают его не слишком ловкие движения. Все здесь настолько свободно и расслабленно, что, кажется, будь на поле неповоротливый тролль — и ему бы обрадовались. Мерлину странно находиться в таком месте. Не то чтобы раньше он никуда не выходил — но здесь и сейчас он ощущает нечто странное в воздухе, почти волшебное. Вот только он точно знает, что магия тут ни при чем. Кажется. Но неясное чувство тревоги не оставляет его. Вокруг только радостные лица, а у него сосет под ложечкой, и прогнать из головы тревожные мысли, отвлечься, не выходит никак. Он практически уверен, что где-то в этом здании есть задняя комната, где особо повеселевшие ищут иллюзии уединения ради того, чтобы особенно близко обменяться впечатлениями, тело к телу, — но самого его такие развлечения больше не привлекают. Будь он молод и свободен... Мерлин чувствует себя то старцем, то юным мальчишкой среди всех этих радостных людей, полностью отдающихся моменту. Ему не место здесь. Он может притворяться, он может делать то же, что делают все вокруг, но он никогда не станет одним из них. Он одинок. Он один и в тот момент, когда на полминуты все стихает и только хор голосов отсчитывает мгновения до наступления нового года. Вокруг него немного свободного пространства — прямо слева веселится молоденький парнишка, а справа рыжая девушка повисла на качке и целует его взасос, не дожидаясь конца отсчета. Мерлин одновременно чувствует боль и чуть ли не облегчение при взгляде на эту пару. У него тоже было такое счастье, и будет потом, но сейчас — его просто нет. Ничего нет, кроме гула и чисел. — Три! Два! Один! С Новым годом!! Возле стен выстреливают бутылки шампанского, на улице гремит салют, и все взрывается, и Мерлин... Мерлин не может дышать. Мертвая тишина, и только стук собственного сердца. Тук-тук, тук-тук. Что-то меняется. Преобразуется, вырывается из-под контроля, как будто он опрокинул на пол ведро с водой и из него медленно, по одной вытекает неземная жидкость. Он пытается закрыть глаза, сосредоточиться на своем дыхании — и не может. Магия бунтует. Тук-тук, тук-тук. Тихо. И люди снова приходят в движение — медленно меняют позы, охают, стонут, парочки выпускают друг друга из объятий — Мерлин замечает это все боковым зрением. У него самого перед глазами только собственное запястье. Темно-синий рукав рубашки, под которым, прямо под пуговицами, жжет, жжет, жжет так, как будто крошечный, с ноготок, дракон выдыхает прямо на кожу, пробуждаясь ото сна. Мерлин резко дергает ткань — пуговица отлетает — и закатывает рукав. И смотрит на имя. Простые черные буквы, неаккуратные, надписанные неровной линией, как будто писец очень спешил. (Он всегда спешил, когда оставлял записки, всегда не хватало времени, потому что когда было, с кем обмениваться записками, времени всегда не хватало, а потом его становилось слишком, слишком много...) «Артур». — Мир спятил, — проговаривает кто-то в полной тишине, и после этого начались шепотки. Мир точно спятил. Мерлин проводит пальцем по первой «А», чуть более жирной, чем остальные буквы, и накрывает всю надпись ладонью. От запястья веет... жизнью, движением — как будто надпись пульсирует вместе с сердцебиением ее обладателя. Где он — Артур? Уже снова в этом мире? Мерлин обычно не чувствует его присутствие, боится принять отголосок чужой магии за тягу к известной судьбе, — но сейчас... что-то практически незаметное, легкое, подвижное, дрожащая ниточка в уголке сознания, которая ведет куда-то. Не в пустоту. С трудом оторвав взгляд от своих рук, Мерлин поднимает голову и — первым, что бросается в глаза, оказывается самозабвенно целующаяся парочка, которая танцевала рядом с ним. Они так прижимаются друг к другу, что почти кажутся единой фигурой, и вокруг их общего силуэта Мерлин видит — не глазами, а сердцем, искорками магии в душе — сияние. Свет. — Что... произошло? — громко подает кто-то голос, и Мерлин слышит ответ, не сразу понимая, что говорит сам: — Они предназначены друг для друга. Все взоры обращаются к нему, и теперь он точно — чужак среди людей, кто-то, кто знает чуть больше, кто чувствует то, что недоступно прочим. — Ну... наверное. Э-э-э… ребят? — он прочищает горло, осторожно касается плеча парня, почти желая провалиться сквозь землю. — Ау? Когда они отрываются друг от друга, то все равно не прекращают контакта. Парень обнимает девушку со спины, дотрагиваясь руками до ее рук. В его глазах свет. — У нас на коже имена друг друга, — говорит он. — Это что-то да значит, верно? Все снова стихает. Мерлин отшатывается — непроизвольно, слишком быстро, чуть не врезавшись в кого-то — разнимает собственные руки и позволяет рукаву упасть на запястье. Он сам не знает, зачем сделал это, но никто, кажется, и не обращает внимания: в центре внимания только счастливая пара. — Чушь какая. — Темноволосая женщина выбивается внутрь круга и подходит совсем близко к Мерлину. — Почему вы так решили? — у нее тяжелый, нехороший взгляд, от которого начинает сосать под ложечкой. — Если это не всеобщее помешательство, — отвечает Мерлин, — то, наверное... — у него не хватает духу закончить, но позади него говорят смутно знакомым голосом: — Волшебство. Он кивает. Он с удовольствием предпочел бы согласиться с незнакомкой: в его жизни и так все слишком сложно, а теперь еще и это. А вдруг такое случилось только с теми, кто был вокруг него? А вдруг это просто случайные имена — тех, о ком каждый думал в тот момент, или кем он был в прошлой жизни, или... Но то самое внутри, что делает его чужим, из-за чего он живет-живет-живет, подсказывает: все именно так, как он подумал. «Они предназначены друг для друга». Эти слова вырвались у него сами, он и обдумать их не успел, но уже знает, что это абсолютная правда. Магия — коварная штука. — И что же, по-вашему, нам теперь всю жизнь гонятся за этими вот... — женщина поводит рукой, но ее запястье скрыто от любопытных глаз. Мерлин мог быть прочесть имя, если бы захотел, но он совсем не хочет. Все в ней пугает его — то, как она не сводит с него взгляда, ее слова, ее манера держать себя. Даже ее попытка рационально отнестись к происходящему, хотя обычно Мерлин ценит это в людях. — А может, это всего лишь трюк владельцев? — Здесь на входе не ставят никаких отметок, мэм, — услужливо подсказывает ей все тот же голос позади. — Слушайте, это просто имена, которые сами собой взялись у нас на запястьях ровно в полночь. Если вам это не нравится, можете не обращать внимания, — и опять слова сами вырываются у Мерлина изнутри, бесконтрольно, беспечно. — Жизнь покажет, я думаю. — И он отворачивается и уходит, прекрасно зная, что спину ему жжет тяжелый взгляд. — Подожди, — зовут его, и это тот же голос, что встал на сторону Мерлина и подсказал окружающим самое важное слово: волшебство. Мерлин не хочет оборачиваться. Хватит ему сюрпризов на сегодня — и зачем он только послушал Гвейна?.. Мысль о Гвейне словно протрезвляет, и только после этого Мерлин понимает, что чувствовал себя как в полудреме. Гвейн. «Они предназначены друг для друга». Гвейн раз за разом встречается с Еленой... Мерлин раз за разом встречается с Артуром, и они предпочитают не терять времени. Значит, этому всегда было объяснение. Судьба. Не пытка, не дьявольская ирония, а судьба в самом высшем ее проявлении. — Спасибо, — бросает Мерлин не глядя. — Но более подробных объяснений или более логичных идей у меня нет. — А разве тут нужна логика или детали? — шаги, слышные даже сквозь шум: незнакомец подходит ближе, но не решается заглянуть Мерлину в глаза. Мерлин затаивает дыхание. — Вы, люди, всегда обращаете внимание на то, что особой роли и не играет. — А ты сам не человек? — незнакомец смеется. Мерлин оборачивается. Сердце камнем уходит в пятки. Он опускает голову, выдыхая. Такая мелочь — а позволил себе надеяться. Темноволосый парень подмигивает ему и протягивает руку: — Я Сантьяго. И почему-то Мерлин знает — еще до того, как коснется, потому что кого еще, не считая Артура, он мог бы почувствовать? А он чувствует, чувствует — слышит отголосок прошлого в этой фигуре перед собой. — Нет, ты Ланселот, — говорит он. «Сантьяго» моргает. Пауза. Удар, второй, сердца. Ошибся? Крепкое рукопожатие переходит в объятия. Мерлин утыкается Ланселоту лбом в плечо, делает глубокий вдох и сжимает зубы. — Привет, — шепчет он. — Давно не виделись. Ланселот хмыкает ему на ухо. — Не думал, что ты будешь в таком месте в такое время. Это для тебя нетипично, насколько я... помню? — он делает паузу, как будто пробуя слово на вкус. Для него резко все изменилось, но он подстраивается с невероятной скоростью — как и всегда. — Это не моя идея. Ланселот выпускает его и внимательно вглядывается в лицо. Он почти всегда приходит в жизнь Мерлина после Гвейна, но никогда не ставит под сомнение свое в ней значение. В конце концов, что-то же должно меняться хотя бы в их существовании. Это только для Мерлина все одно и то же, одно и то же, жизнь по кругу, лица, люди, деяния... — Эй. Мерлин отводит взгляд. Ланселот вздыхает и вдруг сует ему под нос руку. Мерлин от неожиданности пятится и чуть не падает, но Ланселот дергает его на себя за запястье другой рукой. Мерлин опускает взгляд, и — «Гвен», красиво, с небольшим наклоном, выведено по коже твердой рукой. — Гвен, — говорит Ланселот. — Не Гвиневра. Я люблю не королеву, а простую девчонку. — И?.. — Мерлин не понимает, но и Ланселот, наверное, тоже. — Просто подумал, что тебе стоит знать, — он пожимает плечами. — Если, знаешь, вдруг увидишь ее. Мерлин качает головой. — Нет, еще нет. Ланселот цокает языком: — Ну, значит, подождем. А... А? — он делает большие глаза, так что Мерлин против воли фыркает. — Тоже нет. По виду Ланселота кажется, что он готов повторить свое: «Ну, значит, подождем», и Мерлин опережает его: — Пойдем отсюда? Гвейн с Еленой, надеюсь, еще не спят, они будут рады тебя видеть... — Уже сбегаешь? — Ланселот качает головой. — Да, все-таки ты, друг мой, был обречен с самого начала. Они выходят из клуба, Ланселот поднимает ворот черного пальто и оглядывается с таким видом, будто ждет нападения откуда-то. Мерлин не винит его. Он вспомнил, он принял, но это все равно стало для него ударом. Сколь быстро он ни взял себя в руки, жизнь-то все равно перевернулась. То, что Ланселот даже не спросил про его метку, посчитав ее самим собой разумеющимся фактом, Мерлин понимает, только когда они доходят до дома Гвейна и Елены. Он останавливается перед дверьми и, вместо того, чтобы поискать ключ или открыть замок магией, оборачивается и обводит взглядом дорогу. — Ты не спросил, — говорит он. Ланселот понимает не сразу, но Мерлин поднимает руку, хлопает по запястью, и взгляд Ланселота проясняется. — Как будто мог быть кто-то другой, — говорит он. — Ни один человек не может быть связан с тобой крепче, какой бы ни была эта связь. — Думаешь, в каждой вашей жизни это один и тот же человек? — Это всегда один и тот же человек, — произносит Ланселот уверенно. — Просто теперь это еще и... записано на теле. — Мир не поймет. Мир долго будет изучать... — говорит Мерлин, запинаясь. — Отрицать, рационализировать, что угодно, прежде чем признает, что судьба действительно существует и что иногда в жизнь вмешивается магия. — У всего есть начало. И уж не думаешь ли ты, что люди будут встречать свои родственные души, только если начнут искать их? Судьба на то и судьба. Ты мог не оказаться в Камелоте, мог не стать слугой Артура — но стал же! Мерлин почему-то вздрагивает. — И никаких «что, если...» тут быть не может, — добавляет Ланселот. — Не время строить альтернативные миры. Ты Мерлин, и у тебя — уж прости меня — нет другого выбора. — Я и не стал бы совершать иной выбор, — комментирует Мерлин. Ланселот грустно улыбается. — Я знаю. Но я не об этом. Ты... ну, в общем, это в любом случае было бы так. Все, через что мы — все мы — прошли, это единственное возможное и единственное реальное. — Жизнь предопределена, хочешь сказать? Дверь отворяется, и они оба подскакивают от голоса Гвейна: — Ты же мне сам когда-то о-очень давно все рассказал — и про дракона, и про Мордреда, и Моргану. Неужели ты за столько лет не поверил? — Не пугай больше так, — огрызается Мерлин, но не зло. Ланселот обменивается с Гвейном рукопожатием, и у него по телу растекается что-то теплое. Ощущение, что он не один. — Значит, у вас тоже? — спрашивает он, когда они входят внутрь. Ланселот снимает пальто и тихо удаляется в сторону гостиной, словно хочет предоставить им возможность поговорить наедине, но Мерлин тут же шагает за ним. Они двое — самые близкие его друзья на свете, и это как раз не меняется и не должно измениться никогда. Может, они для него тоже родственные души, но по-другому. — Да, у нас тоже, — отвечает Елена, выходя из кухни, целует Мерлина в щеку и крепко обнимает Ланселота, — если ты об этом, — и машет в воздухе рукой. Мерлин ловит ее и рассматривает надпись. Слово «Гвейн» на его прикосновение отзывается легким движением внутри. Елена вскидывает брови. — Надо же! Я думала, только я почувствую. Не успев обдумать, что делает, Мерлин тащит ее за руку к Ланселоту и кладет его ладонь на ее запястье. — А сейчас что-нибудь чувствуешь? Она качает головой: — Ничего. Мерлин дотрагивается до запястья Гвейна, который с интересом наблюдает за ними. «Елена» на его руке тоже дышит. Только имя на руке Ланселота не полно жизни, и он заметно мрачнеет. — Может, она спит или без сознания, — беспомощно предполагает Мерлин. — Ага, или еще не родилась, и мы встретимся, только когда я буду дряхлым стариком. Его отчаяние почти окутывает его с ног до головы, с удивлением понимает Мерлин. Обычно он не чувствует эмоции других; может, дело в том, что в этом случае они тесно связаны с волшебной меткой у Ланселота на руке? Даже он не знает всего, хотя он — материальное воплощение магии. — Я думаю... — начинает он и осекается. Они его лучшие друзья, но их разговоры — слишком часто об одном и том же. — Мерлин? — Я думаю, Артур уже... метка реагирует, — произносит он неуверенно. — Хотя я сам не знаю, что это такая за магия, но... метка реагирует. Если судить по вашим... «Но это еще не значит, что мы скоро встретимся», — мысленно договаривает он. Но выбора у него действительно нет. На ум приходят слова пугающей незнакомки из клуба. Всю жизнь гонятся за тем, кому принадлежит его метка, кому принадлежит его сердце? Мерлин и так это делал уже... он не помнит, сколько. Всю жизнь, да. — Никто не знает, Мерлин. И никто не будет знать — наверное, очень долгое время. Мы понимаем только потому, что раз за разом переживали такие встречи, но для других, для тех, кто не помнит свои предыдущие жизни... или у кого их не было... для них это что-то странное, новое — и опасное, наверное. Мерлин обхватывает свое запястье. Даже сквозь рубашку присутствие теплого и живого на нем ощущается очень сильно, но он не может давать себе очередные ложные надежды. — Всему свое время, — он отвечает и на свои мысли, и на слова Елены. — Всему свое время... Вот только когда оно настанет? Они сидят долго: до двух, до трех часов ночи. Елена уходит первой, ей рано вставать вместе с малышом, и Гвейн быстро присоединяется к ней. Перед тем, как уйти в спальню, он молча ставит на стол полупустую бутылку коньяка. — Не дай ему разойтись, а то мало ли, — говорит он Ланселоту, и тот кивает. Они распивают коньяк, чокаясь на каждом глотке, ничего не говоря вслух, но мысленно охватывая весь мир. — Как ты думаешь, — говорит через полчаса Ланселот, — если бы Гвен... если бы Артур... Насколько по-другому все было бы? Мерлин морщится: думать он уже не слишком способен. Все кажется чересчур реальным, и его немного ведет, а он некомфортно себя чувствует, теряя контроль. Но рядом с Ланселотом он может себе это позволить, да и в конце концов: новогодняя ночь. Они молоды и могут веселиться до рассвета... То есть не совсем молоды. — Ты же сам говорил, что не время для всяких «если бы». — Мне интересно, — упрямо заявляет Ланселот. — Ты говорил, что в самом начале Гвен тебе нравилась. — Это было давно, — со смехом отвечает Мерлин чистую правду. Он, конечно, помнит, но это правда было давно. — И не только она. Какая разница, Ланс? Можно до бесконечности набивать себе шишки, причем, знаешь, и с тем самым человеком. Я вот часто нахожу свою, как ты говоришь, родственную душу — и что, это значит, что мы живем долго и счастливо? Вовсе нет, и никакая магия это не изменит. — Ты когда-то пытался разорвать круг? Мерлин поднимает глаза к небу — то есть потолку, и неожиданно обнаруживает над собой очень ярко горящую люстру. — Ты же знаешь, что мы довольно быстро решили, что будем вместе... — Я не про это. — Ланселот подается вперед. — Зайти с другого конца. — Покончить с собой? — Мерлин только усмехается. — Нет. — Нет, не пытался, или нет, не вышло?.. Но я не об этом. Проснуться и начать жить так, как будто ты просто человек? И искать кого-то нормального, а не гоняться все время за Артуром... Не то чтобы он ненормальный. — Я ненормальный, Ланс. Я по-другому не могу. А если и мог бы, то... зачем? — Зачем ты живешь, Мерлин? Для чего? Мерлин вскидывает руку, делает еще один глоток, морщится, поджимает губы. Внутренность опаляет огнем. — Я пойду спать, — произносит он, медленно вставая. — Думаю, в качестве награды за то, что пришел к нам, тебе полагается вот этот диван. Спокойной ночи. — Ты бежишь от ответов, Мерлин. Ты бежишь от себя, от того, чем мог бы быть! Мерлин плотно закрывает дверь в свою комнату и отвечает упрямо, вслух, но так, чтобы его не слышали: — Я не бегу от того, чем мог бы быть. Я уже совершил все, что можно! И сам по себе я не меньшая личность, чем с Артуром. Нужно было, наверное, сказать это Ланселоту в лицо, но он не хочет снова выходить. Не потому, что боится новых вопросов, он ведь давно задавал их себе сам. Потому, что боится не выдержать. Он не меньшая личность сам по себе, но ведь если уж проводить вечность на этой земле, почему бы не провести ее с тем, кого любишь? Иногда в голову закрадывается страшная мысль: вдруг он за время разлуки идеализирует их отношения? Сейчас кажется, что Артур — все, что ему нужно для счастья, но... вдруг это не так? И проверить он не сможет еще... неизвестно сколько. Заснуть удается быстро: он помнит, как взбивал подушку и поправлял одеяло, а в следующий момент уже сидит на постели и смотрит на светлое небо. Солнца не видно — ровная серая бесконечность прячет его за собой слишком надежно, — но даже без часов понятно, что уже не ночь. И эта картинка как будто застывает перед глазами. Первый день нового года. Второй день. Третий. Мерлин просыпается, проверяет, висит ли за окном неподвижное бесцветное небо, и ему начинает казаться, что жизнь не двигается вперед, будто он окончательно застрял во времени. Ланселот переезжает к ним. Малыш Гарри начинает кашлять. В кассире из ближайшего магазина Мерлин узнает охотника на ведьм, что приезжал в Камелот: его имя стерлось из памяти, а ужас от его появления теперь лишь тонким осадкой лежит на душе, но Мерлин все равно шарахается к другой кассе. Дни по-прежнему бесцветны. Гвейн все так же усиленно заставляет его развеяться, так что иногда даже кажется, что он выставляет Мерлина из дома. Ланселот съезжает сам, и у Мерлина такое чувство, что он живет у девушки. Не Гвен — метка Ланселота все еще молчит, и они оба ждут ее пробуждения, — а к кому-то другому. Мерлин... даже не пытается возразить или остановить. Он не понимает, но, наверное, он просто не хочет понять. Он знает, насколько сильно Ланселот любит Гвен, всегда любил ее, и не ставит их чувства под вопрос. Но если сейчас Ланселоту нужно что-то другое, если он решает не томиться в одиночестве, то Мерлин не станет ему препятствовать. — Я хочу жить, а не ждать, — напоследок произносит Ланселот, переступая с рюкзаком порог дома. Он не исчезает из их жизни, они все еще друзья, но в этот раз у Ланселота другая дорога. Тем вечером Гвейн вызывается уложить Гарри и оставляет Елену с Мерлином. Он так редко это делает, что Мерлину кажется — у такого поступка есть какая-то причина, но когда Гвейн так и не выходит, а Гарри уже давно спит, становится понятно: он просто устал и решил пораньше уйти спать. — Он мог просто пойти с вами, — говорит Мерлин раздосадовано, убирая голову из проема и закрывая дверь в спальню семейства. Елена прикладывает палец к губам и манит его за собой, обратно в гостиную. — За мной не нужен постоянный надзор. Я не сойду с ума только оттого, что... — Никто и не говорит, что сойдешь, — тихо говорит Елена. У нее в глазах грусть. — Мы просто проводим время вместе. Чего тут такого? За ее словами Мерлину слышится явное «пока можем». Чего они ждут — что он пропадет? Даже с появлением Артура он не бросает своих друзей, хотя контакты, конечно, сводятся к минимуму. Артур тоже его друг, лучший друг, был им дольше всех остальных — кроме Уилла, но его Мерлин встречает слишком редко... Он трясет головой. Артур тоже его друг, они две половинки одного целого во всех смыслах — чего тут такого? Разумеется, он не может не ждать. Елена внимательно наблюдает за ним, но, начав говорить, отводит взгляд: — Знаешь, Мерлин... У меня такое чувство, что ты иссякаешь. В последнее время ты отдаешь слишком много себя... — Я всегда отдавал слишком много себя, — бормочет он. — Ничего нового. Елена поджимает губы. — Мы беспокоимся за тебя. Утреннее небо все еще бесцветное. Артура все еще нет. Метка пульсирует, от черных букв иногда пышет жаром, и Мерлин пытается определить, связано ли это с его настроением или, может, с тем, где он находится; но ничего толкового он понять не может. Ни одной закономерности. Он знает, что на разных уровнях во всех странах мира эти загадочные метки изучают на группах добровольцев, что начинается сбор статистики, опрашивают пары, которые носят на коже имена друг друга, что происходит что-то важное и значимое для всех. Но эти метки доступны разгадке только с позиции магии, а Мерлин... не в состоянии ее предложить. Он предпочитает быть эгоистом, но начинает иногда подталкивать людей друг к другу. Для него тяга между родственными душами оказывается почти осязаемой. Искры магии, сцепляясь, повисают в воздухе, упругая лента связывает два сердца, три сердца, много сердец, и иногда Мерлин не чувствует в себе силы, чтобы пройти мимо. — Работаешь Купидоном? — смеется Ланселот. — Может, тебе агентство открыть? — Я всего лишь применяю свои таланты на новом поприще. Мне казалось, тебе нравится, когда я не сижу без дела. Смех смолкает. Мерлин не замечает этого, но его «иногда» все чаще оказывается регулярным. Он подпитывается за счет счастья чужих, совершенно посторонних людей: у них не убудет, а у него в душе просыпается ледяной огонь. Ему приятно видеть, как соединяются родственные души, приятно и больно. Он слишком хорошо знает, каково это, его собственное сердце тоже рвется вслед за лентой, начиная биться все быстрее, словно катится под гору. — Мазохизм какой-то, — морщится Гвейн, когда Мерлин, обмолвившись, говорит о боли. — Я понимаю еще, горькая нежность, когда ты смотришь на счастливых влюбленных — в конце концов, почти у каждого есть пара, за которую он невольно болеет. Но боль... — Это не боль, — убеждает его Мерлин. Это боль, но не физическая. Это укол в лоб, тяжелое дыхание, сжавшееся сердце, но все это ненастоящее и всего лишь происходит у него в голове. Ему несложно сжать зубы и перевести дух. Ведь в конечном счете он не один раз пытался сделать так, чтобы люди вокруг были счастливы... Друиды, маги, слуги, рыцари. Артур. Он счастлив, когда есть кто-то счастливее. В мире и так слишком много страданий, чтобы он мог остановиться лишь из-за себя. Бесцветное утро наливается оттенками: с приходом весны бесконечные слои гладких облаков отступают. По утрам Мерлину в спальню светит бледным золотом. Метка живет, дышит-дышит-дышит, но конечная точка поисков никак не приближается. Мерлин уверен: Артур где-то там, на этой земле, пребывает в полном неведении относительно всего, что составляет его жизнь. Но теперь и у него есть имя, к которому он стремится... надо надеяться. Мерлин прячется за длинной чередой псевдонимов, обеспечивающих ему легальное проживание со всеми удобствами, и по имени его не найти. Но раз все считают, что нужно положиться на судьбу, он так и сделает. Или сделал бы, не знай, что иногда роль судьбы играет он сам... Он подпитывается за счет чужого счастья и одновременно — Елена была права — истощается сам. Его магия не выходит из-под контроля, но она неспокойна, и дело, кажется, не в Артуре или его отсутствии на горизонте. Мерлин хочет в это верить: ему неприятна мысль, что он настолько не может управлять частичкой себя, когда речь заходит об Артуре. Неприятна, но не ошибочна, но Мерлин понимает это только в самый последний момент. Он наблюдает за этими двумя уже какое-то время: они живут в соседних домах и иногда даже пересекаются, обмениваясь вежливыми приветствиями, но не более того. Мерлин знает — видит — насколько прочна между ними связь, которую они сами пока не осознают. Но он никак не может заставить их обратить друг на друга внимание. Попав в одну очередь в кофейне, он нарочно подталкивает их друг к другу (и он не виноват, что парень в прямом смысле выливает на девушку кофе; им же лучше), но даже когда они обмениваются именами, то расходятся и глазом не моргнув. Они не верят, понимает Мерлин. Оба — не верят. В судьбу? В любовь? В счастье? У него нет ответов на эти вопросы. Люди обычно беспечны и решают попытаться, но для этой пары имена на запястьях — лишь фокус. Мерлин растерянно принимает от бариста свой кофе и думает, думает, думает. Для него желание быть с кем-то (конкретным кем-то) никогда не было под вопросом. Он для этого и... Для этого живет? Почему тогда... Он отходит в сторону, делает глоток и жмурится. Крепко закрывает глаза, со свистом втягивая воздух, и мысленно тянется. Устремляется всей душой в пространство, надеясь почувствовать. Где он — Артур? В этот раз его слишком долго нет, но он жив, он где-то рядом и просто не появляется. Еще не пора? Еще что-то должно случиться? Или в этот раз... Мерлин открывает глаза ровно в тот момент, чтобы увидеть оказавшийся слишком близко к носу пол. И наступает темнота. Бесконечная, тихая, у него ноет в каждой клеточке тела, но все вокруг слишком тихо и слишком мертво, и только пульсирующая золотая точка несется где-то впереди, маня за собой. Он открывает глаза. Белый потолок. Простыня на ногах. Рука кажется чужой, и он сгибает пальцы, придвигает ее ближе к телу, пряча запястье. — Мер...! От громкого голоса Ланселота он морщится. — Тс-с! — шипит кто-то. — Дай ему прийти в себя. Мерлин моргает. Поворачивает голову и застывает, совсем не способный пошевелиться. — Мистер Эмрис, — приветствует его мужчина в белом халате. — С вами все в порядке. Вам стало нехорошо, но сейчас все в порядке. Это было истощение и обморок на фоне стресса.... Мерлин глубоко вдыхает, пытаясь успокоить сердце. Положиться на судьбу, значит? Он точно... он практически уверен... — Меня зовут Дэмиен Торн, я ваш врач. Он удерживает себя от того, чтобы потрясти головой. Нет, не так его зовут. — Ваши друзья очень за вас волновались, — кивает врач и выходит из палаты. Мерлин резко садится, охает, прикладывает руку ко лбу и делает глубокий вдох. — Мерлин? — Ланселот подскакивает из кресла. — Это не мое нынешнее имя, — только и отвечает тот. — У меня в документах другое имя. — Да, «Марк Эмрис», — Ланселот изображает пальцами кавычки и смущенно добавляет: — Я помню, просто от неожиданности... — Что? — Мерлин отнимает руку от головы и непонимающе смотрит на него. — Чуть не назвал тебя Мерлином вслух, когда увидел, что ты очнулся... как ты себя чувствуешь? — Что со мной вообще произошло? Ланселот пожимает плечами. — Они говорят — истощение и стресс. Как по мне, так истощение у тебя магическое, а стресс... ну, да ты и сам знаешь. Мерлин не знает, но для него сейчас не так важно, на что намекает Ланселот. — Этот врач, — произносит он и осекается. Что, если нет? Может быть, это просто кто-то из старой жизни. — Этот врач. — М-м? — тянет Ланселот, снова сев и устраиваясь поудобнее. — Он не пустил нас одновременно, кстати. Не думал, что Елена может так разозлиться, но... — Она здесь? — И Гвейн тоже. Пришли, как только узнали. Ты недолго был без сознания, но это глубже, чем просто обморок — такая мини-кома, что ли? — поэтому я их и вызвал. Мерлину... никого не хочется сейчас видеть. Кроме... Дверь снова открывается. — Ну что ж, вам, я думаю, придется задержаться у нас, но ненадолго, — произносит врач. — Но говорю сразу, при вашем друге: такими нагрузками больше себя не утруждайте, это вредно сказывается на здоровье. С таким стрессом долго не живут. Мерлин, не удержавшись, фыркает. — Да, побольше смеяться — неплохая идея, но не впадайте в истерику, — улыбка практически слышна в голосе и точно проникает в глаза. Мерлин видит чужое лицо, но это маска, которую... он пока не в силах сорвать. Но... может, и не придется? Ему в голову вдруг приходит безумная идея, в которой винить можно только Ланселота. Что, если... не срывать маску? Если воспоминания не вернутся, и Артур будет в состоянии еще одну жизнь прожить нормально, как самостоятельный, полностью независимый человек? Мерлин закрывает глаза. Что за чушь. У него — если это Артур и есть — на запястье должно стоять вполне определенное имя. И он все равно поневоле будет искать, мысленно стремиться к своей родственной душе. Да и у самого Мерлина метка — не, как там, «Дэмиен». Что за чушь. Не нужно такое сложное, надуманное, неискреннее счастье — ни ему самому, ни Артуру. Если это только Артур. Если у него действительно имя Мерлина на руке, и если оно что-то для него значит. Они встречались столько раз, но кто знает — вдруг это все же... было ошибкой? Изменилось? У Мерлина в голове такой кавардак, что он не сразу замечает, как Ланселот собирается уходить. — Ты уже? — Ты вернешься сегодня домой, — заявляет он. — Я тоже приду. Там и поговорим о твоем... стрессе. Когда он уходит, Артур... то есть врач, поворачивается к Мерлину и уточняет: — Вы живете вместе? Это вопрос в лоб, и такого Мерлин не ожидал и сначала теряется. — Я живу у друзей... у женатой пары. А Ла... Сантьяго мой давний друг и тоже часто бывает у них. — Простите. Я подумал, что... — врач (Мерлин упорно отказывается использовать имя, которым тот представился) рассеянно потирает руку, но как только осознает свой жест, тут же отводит взгляд. — Вы подумали, что мы вместе, хотя у нас и... разные имена, — подсказывает Мерлин. — В этом нет ничего такого. — На него вдруг накатывают злость и досада. — Любовь всей моей жизни — не девушка, как вы видите, — он машет рукой, — и я скрывать это не собираюсь. Какие-то проблемы? Врач меняется в лице. — Нет. У меня тоже — но это если верить, что это именно то, что.... что вы сказали. — Вы не верите? — Мерлин чувствует себя глупо. Что за вопросы, что за тест? Действительно, кавардак в голове. Магическое истощение! Шестьсот лет такого не было, и вдруг... Мир определенно сошел с ума. — Я не знаю, — отвечает врач, и почему-то хочется верить в его честность. Мерлина отпускают вечером. Уже темно, он вызывает такси и сидит в ожидании в холле больницы. Его тянет назад, вверх по лестнице и в коридор — не туда, где он лежал, а чуть ниже, чуть дальше, наверное, именно там сейчас.... Хотя нет, оно — пульсирующее, родное — начинает перемещаться, придвигается все ближе, и... Такси приходит слишком рано. Мерлин медлит, но не хочется возвращаться совсем поздно, и он не любит заставлять других ждать, и... Врач — Артур, точно Артур — выходит в холл, и Мерлин срывается с места. — Мистер Эмрис? — удивление в голосе, вежливая улыбка. — Вы что-то оставили в палате? Мерлин кивает. («Тебя. Я оставил здесь тебя и не смог уехать один».) — Я хотел сказать спасибо, — и он протягивает руку. Один простой, человеческий жест. Удар, другой, сердца. Артур повторяет его движение, но медлит, прежде чем дотронуться до руки. Окидывает взглядом его запястье и вдруг вздрагивает, молча поднимает глаза, и Мерлин видит — чувствует: в этот раз прикосновение не понадобилось. — Ты... — начинает и осекается Артур. Воспоминания вернулись. Мерлин дотрагивается до его пальцев, вкладывает в его руку свою. Ладонь к ладони, кожа к коже. Запястье разрывается теплым огнем, не палящим, но приятно ласкающим, и безнадежное стремление резко исчезает. Мерлин больше не один. — Пойдем, — шепчет он. — Пойдем со мной. Артур молча сжимает его руку, тянет и прижимает к себе, и Мерлин позволяет себе расслабиться. Он дождался. Снова дождался. Оно того стоило. Он всхлипывает, втягивает носом знакомый запах и чувствует, как Артур дрожит у него в руках. Сердце заходится в стуке, неравномерном и неспокойном, волшебство ровными слоями растекается по всей душе, снова подчиняясь его разуму, и он — он в порядке. Они в порядке. — Такси ждет, — шепчет Мерлин. — Потом. Пойдем со мной. Он уже сказал это, но теперь... может повторять снова и снова, зная, что услышит в ответ. — Куда угодно. Водитель и не заметил промедления. Артур протягивает ему деньги и называет адрес, и у Мерлина язык не поворачивается остановить его. Он не готов ехать туда, где живет сейчас. Ему нужно время. Время наедине с Артуром. Они не разнимают рук, хотя Мерлин замечает, что Артур иногда нервно поглядывает на водителя, и не разговаривают. У Мерлина в голове крутится слишком много всего — вопросы, рассказы, признания — но он ждет. Всему свое время. Он дождался, и это главное. Артур живет в квартире в высотном доме. Лифт долго не открывается, и Артур несколько раз пытается заговорить, но тоже, видимо, готов ждать. Внутри все сворачивается от восторга — может, и предвкушения, и нетерпения, и страха, но они молча ждут. В лифт вместе с ними вваливается пожилой мужчина и шумно возится с ключами. Мерлин остро реагирует на каждый звук, как будто его слух резко улучшился, и ловит каждый вздох Артура. Когда они оказываются внутри и дверь за ними закрывается, Мерлин выпускает руку Артура и делает шаг в сторону, давая тому свободу движений. — Спасибо, — произносит он почти сипло. — За что? — Артур методично снимает куртку и вылезает из ботинок, и Мерлин следует его примеру. Внешне Артур кажется совсем спокойным, но от него тоже исходит волна облегчения и беспокойства одновременно — но не тревоги. — Что пошел со мной. Артур вскидывает на него глаза. — Я не мог не пойти. Ты — это... ты, — он неловко пожимает плечами. — Ты ждал чего-то другого? — Мог, — коротко отвечает Мерлин и без приглашения идет дальше по коридору. — Мог не пойти, — добавляет через мгновение. Комната налево, гостиная, очень светлая, в окне виднеются огни соседних домов и мигающая вывеска. — Мог решить, что это слишком, и неожиданно, и... Артур подходит сзади, обхватывает его руками и прижимает к себе. Мерлин закрывает глаза. Он дома, дома, на своем месте — но не может избавиться от растущего чувства вины и гнетущих сомнений. — Что с тобой, Мерлин, — шепчет Артур. — Что с тобой случилось. — В его голосе нет вопроса: ему важно, чтобы его услышали, но он не ждет ответа прямо сейчас. Мерлин поворачивается к нему лицом и делает полшага назад. Руки падают. — Все всегда бросают свои нормальные жизни ради меня, — говорит он. — Но для чего? Для чего мы живем, если ничего не меняется? Не назад и не вперед. Мы не двигаемся, а ходим по кругу, и его не разорвать — я прямо сегодня почти попытался... — он отворачивается, закусив губу. Он заслуживает счастья. Они оба заслуживают счастья. Но в этот раз он ждал так долго, что стал ставить под сомнение основы всего, во что искренне и горячо верил... и не может скрывать этого от Артура. — Мерлин... Будешь чай? От неожиданности Мерлин снова переводит взгляд на него. — Или что-то покрепче, — тут же предлагает Артур, но Мерлин качает головой: — Я хочу сохранить трезвую голову. Артур медлит. — Для чего? Ты мне не доверяешь? — подряд выдает он два слишком серьезных вопроса. Мерлин доверяет. Всегда и во всем. Он жалеет только, что не доверил Артуру свой секрет в тот самый первый раз, но кроме того — абсолютно во всем. — Потому что я хочу... — он проглатывает окончание. Поговорить, а не напиться и вспомнить, что он безумно любит Артура, и уложить его в постель? Этого он тоже хочет. — Чай. Артур хмыкает, и Мерлин не сомневается: он знает, что продолжение было другим. Пока чайник кипит, Артур достает какое-то угощение. Его жизнь налажена, и он, судя по всему, неплохо зарабатывает. Мерлин снова ворвался и внес смуту. — Я почти слышу, о чем ты думаешь, — говорит Артур. — Не надо. Об этом легко забыть, но Артур действительно хорошо понимает его, как будто выучил каждый малейший признак его тревоги или недовольства. Но не только: он... чувствует. Они не просто были вместе очень давно — на это были причины. Они ближе друг другу, чем кто бы то ни было. Мерлин выдыхает. Он помнил, но помнил как идею, как образ, а на самом деле забыл, слишком давно чувствовал, каково это: быть рядом. — Не надо думать? — пытается он отшутиться, зная, что не выйдет. Артура уже не проведешь. — Не надо думать, что ты не заслуживаешь счастья. Ты ведь так считаешь только потому, что всегда оказываешься в центре чужих жизней. Это не так. Все мы все равно эгоисты, а то, что выбираем тебя, значит — нам с тобой лучше. — Лучше? — Я бы банально умер без тебя, Мерлин, хочу напомнить, — горько говорит Артур. — Причем много раз. — Ты говоришь: мы ходим по кругу? Но ведь будь все одинаково, мы бы не говорили об этом. У тебя и раньше возникали самоуничтожительные мысли, но... — Какие? — переспрашивает Мерлин. Артур вздыхает. — Ты довел себя до предела сегодня, — говорит он вместо ответа. — Конечно, наши приборы не смогли уловить ничего толкового, но... ты чувствуешь магию, породившую метки? — Мерлин молча кивает. — Пока ты ждал, ты тратил слишком много себя на других. — Обычно все происходит наоборот, вот я и подумал, почему бы и нет — для разнообразия... — И я не предлагаю тебе перестать заниматься этим. Ты ведь тоже становишься счастливее, да? Просто перестань... выжигать себя. У тебя есть место в жизни. И в своей, и в жизни мира, и в жизни каждого из нас... хм. — Артур делает паузу: — С кем ты сейчас живешь? И кто был с тобой там, в больнице? — У Гвейна и Елены, — отвечает Мерлин. — У них есть сын. Они познакомились еще до того, как... до меня. — Но в больнице был не Гвейн. — Ланселот, — нехотя отвечает Мерлин. В каждой жизни Артур реагирует спокойно, но теперь Мерлину точно известно, какая у Гвен судьба, и он не совсем уверен... — Можно тебя попросить? Артур кивает. Мерлин подходит к нему, делает глубокий вдох и берет за руку. Кладет ладонь на запястье, не расстегивая рукава. Артур молчит. — Я пока не чувствую Гвен, — говорит Мерлин. — То есть, обычно я чувствую только тебя, но теперь, благодаря меткам.... Они с Ланселотом родственные души, Артур. — Это должно быть для меня новостью? Его тон резок. Мерлин пытается не улыбнуться: он снова видит того упрямого, уверенного в себе Артура, который считает, что Мерлин несет чушь. — И мы с тобой родственные души. — Да неужели. — И без перехода: — Ты злишься, что все решают за тебя? Такого вопроса он не ожидал. — Что? — По-моему.... Ты сам не свой, Мерлин. Такого раньше никогда не бывало, и дело не во времени, а в магии. Тебе кажется, что у тебя отняли выбор, хотя ты и раньше всегда выбирал одно и то же? Мерлин отпускает руку Артура, так и не коснувшись кожи. — Ты слишком хорошо меня знаешь, — почти с досадой признает он. Ему не нужно видеть метку, чтобы знать, что они с Артуром предназначены друг для друга. Но они всегда выбирали сами, сами шагали друг другу навстречу — хоть и договорились когда-то, что всегда будут так делать, в один миг Артур мог бы отказаться, и это было бы его выбором. Теперь у них... — Выбор есть всегда. Это не ультиматум — я думаю, мы, или любая другая пара, спокойно проживем друг без друга. Но зачем? Чтобы доказать что-то? Мерлин опускает глаза. — То ты альтруист, Мерлин, то ведешь себя как эгоист, но никому не становится легче от твоих метаний. Перестань!.. Хотя бы ради меня. «Хотя бы»? Мерлин хмыкает. — Ради тебя я готов на что угодно, и для тебя это, между прочим, давно не секрет. — Тогда пожалуйста, ради меня — будь со мной и прекрати думать, что нам было бы лучше... как-то по-другому. Я просил тебя быть собой, Мерлин. Мерлин резко вскидывает голову. У Артура в глазах слезы. — И остаться со мной. Он не выдерживает: бросается вперед и целует Артура. Жадно, нетерпеливо, обнимая за шею и притягивая к себе, ближе, ближе, больше, с жаром, чтобы перечеркнуть все «слишком долго» и каждое «что, если». Вот к чему он стремился. Вот чего ему не хватало, и эти поцелуи — торопливые, ненасытные — лучшее напоминание: это не выдумки все, а настоящее. Артур здесь, и Мерлин ждал его не потому, что вбил себе в голову что-то возвышенно-жертвенное. Они нужны друг другу. Артур пару мгновений отвечает ему, а затем начинает идти назад и тянуть на себя, не отрываясь, так что упирается в стену. Мерлин наваливается, вжимается, но его переворачивают и самого прижимают к стене сильные и уверенные руки. Артур просовывает у него между ног колено, проглатывает его полустон, дразнит языком и вдруг отрывается, делая вдох. Мерлин пытается выбраться из свитера, Артур перехватывает его руки и стягивает его сам. Мерлин вырывается, дрожащими руками расстегивает его рубашку и проводит ладонями по обнаженному торсу. Артур шевелит плечами, и рубашка летит на пол, а они оба замирают, глядя друг другу в глаза. Он дождался. У Мерлина что-то стучит в голове, отдаваясь звоном в ушах и в сердце, он сглатывает, тянется к ремню на брюках Артура и только тогда замечает — запястье. Хватает, резко потащив на себя, игнорируя удивленный вдох Артура, забыв обо всем на свете, и смотрит во все глаза. «Мерлин». Первые три буквы чуть жестче, последние чуть мягче и прямые: так звучит его имя, когда Артур произносит его с особым чувством. Мерлин пристраивает свою руку так, чтобы накрыть одним именем другое, и как только они соприкасаются — у Мерлина в голове, или глубже, в горле, под сердцем, во всем теле сразу и поодиночке, происходит взрыв. — Я... — вдыхает Артур. — Я знаю, — выдыхает Мерлин. До спальни они не доходят: диван в углу вдруг оказывается невероятно привлекательным. Мерлин теряет равновесие, ударившись о край, приземляется спиной на маленькую подушку, вскидывает бедра, избавляясь от брюк, руки Артура стягивают вслед за ними трусы. Мерлин заползает повыше, поднимает взгляд и сглатывает: Артур продолжает избавляться от одежды, торопливо и неловко (как давно-давно — как всегда), и когда он смотрит на Мерлина, у него в глазах огонь. Тот самый, пульсирующее бледное золото, к которому Мерлин всегда — всю жизнь — стремится. Огонь вдруг сменяется неловкостью: Артур растерянно оглядывается. Мерлин щелкает пальцами даже не моргнув глазом — у него в голове очень яркая картинка. Тюбик и упаковка презервативов падают на пол прямо возле дивана. — Удобно, — со смешком восхищается Артур. Мерлин неловко вытягивает из-под себя подушку и пытается перевернуться, но Артур останавливает его одним коротким: «Глаза» — на большее уже как будто не хватает. Он проводит рукой по бедру Мерлина, и тот на миг жмурится, почувствовал давление, но потом распахивает глаза. Глаза, глаза. Артур медленно растягивает его, осторожно добавляет еще один холодный от мази палец, но Мерлин чувствует пламень нетерпения у него внутри. — Слишком... долго... — выдавливает он и сам не знает, что имеет в виду. Слишком долго ждал и больше не может? Слишком долго никого не было, и лучше не торопиться? Артур нависает, прижимается губами к губам, добавляя третий палец. Мерлин стонет ему в рот, сжимая руки, оглаживая плечи и притягивая к себе. Артур устраивается у него между бедер, закидывает ноги себе на плечи и раскатывает по члену презерватив. Вскидывает взгляд: молчаливое «Готов?». Им не нужно слов, им не нужно ничего, с самого первого дня они были связаны сильнее, чем кто бы то ни было, и магией, и судьбой, и выбором. Артур входит в него. Мерлин запрокидывает голову, все тело трясет, но он не уверен — от адреналина, от осторожных, но наращивающих темп толчков, от магии? Она скользит у него по венам, кровь вскипает и приливает к коже, так что вся ее поверхность горит, жар передается Артуру, и тот усиливает хватку. Мерлин уверен, что на бедрах останутся отпечатки. Он и так принадлежит Артуру — сердцем, душой, телом, их жизни сплетены, их метки откликаются друг другу, — это будет лишь дополнительным, сладостным напоминанием. Артур опускается ниже, ниже, быстрее, пытается перехватить ноги Мерлина, и тот кое-как разводит их, пытаясь скрестить у Артура за спиной, Артур почти падает сверху — на мгновение по телу проходит волна боли, но Мерлин заглушает ее, припадая к губам Артура. Он слишком долго ждал — не продержится долго, но что-то подсказывает Мерлину, что Артур и это понимает без слов. Он обхватывает рукой основание члена Мерлина, сжимает чуть сильнее, и Мерлин охает. — Еще чуть... чуть... Все смешивается в голове — прошлое, настоящее, Мерлин уверен, что он уже переживал это, но важен только этот момент. Воспоминания тускнеют: наяву все гораздо лучше. Он запускает руку в волосы, Артур упирается локтем в диванную подушку и ускоряет темп. Его вторая рука принимается наглаживать член Мерлина, подтягивая того к крайней точке, несколько раз исчезает, как будто Артур пытается дразнить его, но не справляется с собой и восстанавливает телесный контакт. Мерлин пытается перехватить кисть Артура и переплетает их пальцы, метки снова касаются — и на этот раз взрыв заполоняет собой все пространство, он не только внутри, но и снаружи. Удар, другой сердца. Бесконечность на двоих. У Мерлина почти звенит в ушах. Он не ожидал такой яркости, такой интенсивности — но с Артуром все всегда тонет в непредсказуемости. Сквозь пелену он слышит тихое: — Люблю тебя, — и Артур выходит из него, перекатывается на бок и роняет голову ему на плечо. Мерлин неловко обнимает его придавленной рукой. — И я тебя. Им не нужны слова, но они и не лишние. Артур прикрывает глаза, и у Мерлина не хватает духу сказать ему, что еще не время окунаться в грезы. Им нужно поговорить — но они и так уже поговорили... Артур все знает — он всегда все знает о Мерлине. Мерлину не утаить от него ни единого порыва души. А это значит, что Артур знает: несмотря на сомнения, страхи и ожидание Мерлин готов ко всему, что тот ему предлагает, готов и любит. И выбирает его. Мерлин проводит пальцами по собственному имени у Артура на руке. Да, у них всегда есть выбор, и даже вмешательству магии он может сопротивляться. Но не хочет и не будет. — Артур, — шепчет он. — Артур. Тот открывает один глаз и смотрит на Мерлина. Мерлин прыскает. — Тебе придется знакомиться с сыном Гвейна, — выдает он первое, что приходит в голову. Забавный вид напрочь прогнал все серьезные слова, что у него были. — Завтра, — бубнит Артур. — Все завтра. — Ты хочешь спать тут? Артур приподнимается и недовольно заглядывает Мерлину в лицо. — Ты волшебник, ты и перенеси нас. Мерлин улыбается. В спальне оказывается еще удобнее — хотя бы тем, что можно лежать на кровати, а не друг на друге. Артур устраивается на подушке и устремляет взгляд в потолок. — Значит, отметины с именами родственных душ, — комментирует он. — Похоже на то. — Никогда нельзя оставить тебя одного, вечно в мире что-нибудь... — его голос стихает. Мерлин ерзает. — Так не оставляй, — просит он, поддавшись порыву, и на секунду закрывает глаза. Горечь возвращается легко: еще только недавно он ждал и надеялся, и несколько счастливых мгновений не способны отнять этого. Он вечно живет в страхе, что однажды Артура — снова — не станет. Артур подпирает голову локтем. — Ты живешь не для меня, Мерлин, — заявляет он серьезно. — И не для нас. Ты живешь для людей, и пока они в тебе нуждаются, ты будешь жить... я так думаю. — Во всех пророчествах речь о тебе... Улыбнувшись, Артур дотрагивается пальцем до брови Мерлина, проводит ниже, касается ладонью щеки. — Центр — всегда ты. Это пора бы уже принять. — Центр твоей жизни? — И моей, — кивает Артур. — Но и своей тоже. Не забывай об этом. — Сам по себе я не меньшая личность, чем в паре с тобой, — повторяет Мерлин. — Я это знаю. — Умом, но не сердцем. Ты способен жить и без меня — именно жить, а не то, что ты делаешь обычно. — Откуда тебе знать? — щурится Мерлин. — И вообще, к чему это?.. — Неважно, сколько в этот раз, Мерлин. — Артур мягко целует его в губы, но отстраняется слишком быстро. — Важно, что сейчас мы здесь и сейчас. Мерлин опрокидывает его и нависает сверху. Целует в шею, в ключицу, проводит по животу. — У меня есть отличная идея по поводу «сейчас». Он знает, что от страхов не убежать, но он привык смотреть им в лицо, потому что стоял бок о бок с Артуром. И он готов к еще одному разу — не последнему. Очередному шансу понять, что он счастлив.