По левую руку, по правую руку

Шерлок ненавидит чего-то не знать. То, что для других всего лишь неудобство, ему кажется жестокой издевкой судьбы. В девять лет он подкупает Майкрофта, чтобы тот взломал полицейскую базу и прочитал файлы Джона Уотсона и Джима Мориарти. Фотографии обоих удручающе нормальны. Оба невысоки, хотя Джон даже в таком молодом возрасте крепче Джима. На школьной фотографии у Джона на лбу пластырь — как Шерлок вычисляет, из-за футбольной тренировки. Он часами пытается решить, аргумент ли это за или против. Джон атлетичный — это полезное качество, неплохой показатель стремления работать в команде и напористость. Но вдруг ему придет в голову, что Шерлок будет выходить с ним на пробежку или заниматься какой-нибудь подобной чепухой? А травма может говорить о безбашенности в спорте — первый признак недальновидности и плохого поведения. По фотографии Джима можно понять еще меньше. У воротника его рубашки потертые края, она на последнем издыхании, думает Шерлок. Мальчик из бедной семьи. Значит ли это, что он будет старательнее работать, чтобы компенсировать такое детство, или вырастет из-за него озлобленным? Он может стать как отморозком, так и социальным работником. Каждый раз, принимая ванну, Шерлок проводит в ней, по меньшей мере, пятнадцать минут, медленно потирая кожу. Аккуратно написанные на руках слова упрямо отказываются исчезать. *** Через три недели после десятого дня рождения Шерлока парламент наконец-то одобряет меру, контролирующую доступ к сведениям о гражданах. Теперь его можно получить после того, как на явно выраженном согласии в письменной форме и бланке заявления появляется печать. Обязательно даже для юридических лиц. Личные файлы засекречены. Говорят, что так будут прекращены злоупотребления и повышена национальная безопасность. Но все знают, в чем настоящая причина. Хоть это и заняло долгое время, но парламент наконец признал, что во второй половине двадцатого века взломать полицейские базы может и ребенок. После назначения суровых наказаний, связанных с нарушением закона, подавляются последние искорки жизни черных рынков, предоставлявших удостоверения личности, клиентами которых были те, кто хотел отследить нужные имена; кто-то из них — ради любви, а другие всего лишь хотели нанести удар первым и не оставлять возможности для контратаки. Майкрофт находит Шерлока в обломках того, что было его муравьиной фермой — впечатляющей, многоярусной установкой, скорее империей, чем фермой. Шерлок сидит в окружении битого стекла, песка и медленно роящихся черных точек. *** — Тебе легко, — говорит Шерлок обвиняющим тоном, возможно, слишком резким для такого случая. Майкрофт хмурит брови. Видеть такое выражение лица у тринадцатилетнего подростка довольно странно. Взрослые уже начали отмечать, как по-взрослому Майкрофт поступает. Шерлок так же умен, но ведет себя как ребенок. — Неужели? — Ой, ну правда. Грегори Лейстред и Будайл Шиа-Агиль. Очевиднее не бывает, Майкрофт. — Возможно, ты ошибаешься. Возможно, твое предположение необдуманно. Шерлок смотрит на потолок. — Или, возможно, — насмешливо продолжает Майкрофт, игнорируя выражение лица Шерлока, — я бы предпочел незнание. Это тебе в голову не приходило? Шерлок кривит губы. *** Каждую весну и осень мамочка покупает ему перчатки. Они всегда классические, из мягкой кожи, и скользят между пальцами, как масло. Иногда он воображает, что, если их купила мама, значит, по ним прохожие, у которых есть хоть маломальские мозги, не узнают о нем совершенно все. В конце концов, Шерлок может многое выяснить по перчаткам проходящих мимо людей. Белый сатин, потертый на кромке: элегантно и чувственно, без слишком излишних затрат, перчатки добросовестно залатанные, значит, женщина заботится о них больше, чем можно предположить по ее виду. Черная кожа, металлические заклепки на костяшках, жесткие, по царапине на заклепках над указательным и средним пальцем понятно: обладатель этих перчаток недавно ввязывался в драку. Чистый хлопок — настоящее заявление — попытка выглядеть мятежным, но при этом и скрыть уязвимость: подросток, который напускает на себя важность, но смелости важно действовать у него не хватает. Но он смотрит на свои руки: шоколадная кожа, шоколад — новый черный, легкая матовость на кончиках пальцев, указывающая на частое использование, химический ожог возле большого пальца, богатые родители, уважение к ним ослабевает, растущий интерес к точным наукам, сомнительная привычка хрустеть пальцами, и... Шерлок резко отводит взгляд. Ему просто придется положиться на глупость человечества. *** В мире бытует много теорий, как это всегда бывает: они на время задерживаются в умах какой-то группы людей, обсуждаются, но со временем пропадают в море идей, пока кто-то другой не выудит их и не заполнит пробелы. Самая популярная теория заключается в том, что на правой руке имя родственной души, а на левой — заклятого врага. Она в ходу уже буквально тысячи лет. Этимологи говорят, что латинское слово «sinister», когда-то обозначающее просто «левый», именно по этой причине со временем приобрело значение «зловещий» и до сих пор используется в английском в этом смысле. Другие группы избирают более тонкий подход: доминирующая рука человека носит на себе имя его родственной души, а другая — имя врага. Шерлок настроен скептически. Единственные имеющиеся данные по теориям варьируются между экспериментами и колеблются около шестидесяти двух процентов с довольно широкими стандартными отклонениями и высокими Р-значениями. Даже в этом случае он не способен проследить причинно-следственную связь и подозревает, что более высокая вероятность вызвана скорее человеческим самовнушением, чем реальными фактами. Шерлок публиковал свое мнение в Интернете, причем весьма недвусмысленно сформулированное, но, кажется, никому до этого дела не было. *** Мамуля никогда не снимает перчатки. Разумеется, на людях и даже в кругу друзей этого не делает никто, но дома, с семьей, обычно ходят без них. Даже Шерлок снимает перчатки за столом и ест голыми руками. Столовое серебро кажется странно прохладным — так бывает только после того, как Шерлок целый день проводит в перчатках. Но мама их никогда не снимает, даже за обедом. Шерлок ни разу не видел ее с непокрытыми руками. Иногда, когда мысли уже совсем путаются перед сном, он задумывается: не потому ли это, что ни одно из имен у нее на руках не принадлежит его отцу. Но это смешно, они женаты столько лет, и он бы знал. Разве нет? *** В пятнадцать Шерлок крадет мамин запас наличных из вазы династии Минь. Напяливая толстовку (такую, в которую он не хотел бы быть одет, если бы когда-нибудь нашли его труп), он меняет походку, чтобы та казалась похожей на широкие шаги хулиганов. Он покупает билет через всю страну. Дом Джима в точности такой, как он ожидал. Маленький, шаткий, не в совсем ужасном состоянии, но выделяется по сравнению с соседними. Шерлок стоит на тротуаре, когда голос позади него окликает его: — Шерлок Холмс, я полагаю, — губы говорящего медленно вытягивают гласные, как будто пробуя каждую на вкус, пока они срываются с языка. Шерлок быстро оборачивается. Джим Мориарти, стоя на другой стороне дороги, наблюдает за ним, держа руки в карманах. Он одаривает Шерлока долгим взглядом, осматривая с ног до головы. Шерлоку раньше не приходилось быть тем, на кого так смотрят, Майкрофт не в счет. Он не может перестать пялиться на Джима, разгадывая все, что может, испивая знания о нем, словно человек, месяцы бродивший в пустыне. — Мне было интересно, когда ты появишься, — Джим улыбается, и в его голосе, как Шерлок и ожидал, слышен едва различимый северный акцент. — Пятнадцать лет. Довольно много даже для тебя. Совсем не любопытно? — Не то чтобы. Был занят. Джим разочарованно вздыхает. Ни один не делает ни малейшего движения, чтобы пересечь улицу, но друг за другом они наблюдают как ястребы. — Ты... — начинает Шерлок, но замолкает. — Гораздо лучше того, что ты ожидал? — на лицо Джима возвращается ухмылка, в этот раз шире и острее. — Совершенно гениален? Удивительно точен? — ...очарователен, — заканчивает Шерлок. Изо всех колкостей и острых комплиментов, предложенных Джимом, этот — честный и непрошенный — Джима удивляет. — Это правда, — произносит он, и его слова вовсе не хвастовство. И Шерлок это знает. *** Поезд громыхает через холмы и пустоши и, в конце концов, доставляет его в сонный городок к востоку от Херефорда. Закат растаял и исчез, и городок затих. Когда Шерлок наконец добирается до дома Джона, от оранжевых окон уже идет легкий свет, доносятся отдаленные звуки: звон тарелок и голоса. Чтобы рассмотреть дом, ему достаточно нескольких минут, но, когда он наконец стучит в дверь и представляется другом Джона из класса химии, миссис Уотсон с извиняющейся улыбкой сообщает ему, что Джона нет: уехал на экскурсию на все выходные вместе с классом. Шерлок благодарит ее и прячется, как только закрывается дверь. Когда миссис Уотсон заходит внутрь, он возвращается и наблюдает. По случайным силуэтам на шторах, еле слышным голосам и мерцающему свету от телевизора он выводит тридцать восемь фактов об их семье. На самом деле, его мало беспокоит семья Уотсонов, если не считать того, что она имеет отношение к Джону Уотсону, и это тоже дает соответствующие данные. Еще двенадцать минут, и счет доходит до сорока четырех. Он наконец уходит, потому что кто-то из соседей идет мимо — выкинуть мусор — и кидает на него насмешливый взгляд. Когда он возвращается домой, мамуля сердита настолько, что сажает его под домашний арест до Рождества. Но и по окончании этого срока за ним хорошо следят. Невозможность преследовать Джима и Джона, ехидно думает он, все усложняет. *** Может, стало бы легче, считает Шерлок, если бы дело касалось только того, что уже случилось. Но это не так. Вся проблема в том, что это касается того, что будет. Шерлок стоит вторым в списке тех, кто может рассказать о том, что было. Он просто смотрит на человека и рассказывает вам, что тот делал последние сутки, с ужасающей легкостью. Но предсказать то, чему предстоит случиться? Даже Шерлок этого не может. Ему тяжело представить, каким будет Джим или Джон через пять лет, пятнадцать, пятьдесят. Они заболеют раком? Станут миллионерами? Будут обмениваться с ним шуточками за утренним чаем с тостами? Сломают ли ему нос, когда он неизбежно подведет их? Шерлок ненавидит то, что может случиться. *** При первой встрече с Джоном Шерлок зачарован особо интересной разновидностью плесени. Он меняет объективы микроскопа, когда дверь открывается, и в обычных условиях он бы и внимания не обратил. Честно говоря, он даже не поднимает голову, но когда переводит взгляд, то замирает. Он произносит: — Афганистан или Ирак? — но его мысли скачут, словно поезд, движущийся по рельсам с безумной скоростью — тысячи километров в секунду, мозг сгорает в пламенном взрыве предположения за предположением, подсказок и полученных данных, и находок, и всего-всего-всего... Джон вздрагивает, конечно. Все так делают. Шерлок ошарашивает своими выводами, рассказывает их вслух и делает поспешный вывод, моментально сбивая с толку. И только после того, как дверь за ним закрывается, понимает, что не представился. Учитывая, что имя Джона на одной из его ладоней — и что, он надеется, его собственное имя на одной из ладоней Джона, — это вопиющий промах. Он заглядывает в комнату со словами: «Имя — Шерлок Холмс, адрес — 221Б, Бейкер-стрит», затем улыбается, наконец зная, что делать дальше, и снова скрывается в коридоре. Имя слетает с губ, а через шесть с половиной секунд дверь за Шерлоком закрывается. За это мгновение он успевает сделать массу предположений о выражении лица Джона. Тот шокирован. Он не пытался узнать о Шерлоке, ни разу, и даже не подозревал, как тот выглядит или чем занят. Несмотря на то, что Джон явно был любопытным, он сделал над собой титаническое усилие и не стал искать тех, чьи имена украшали его руки, чтобы воздержаться от поиска человека с любой из сторон, позволив событиям идти своим чередом. И в это мгновение Шерлок понимает: какая-то часть него влюблена. И все же. Это не должно ничего значить, размышляет он, спеша по коридору. В конце концов, кто-то почти влюблен в своего заклятого врага. Вот что такое одержимость — наполовину влюблен и вдвойне ненавидишь. Иногда Шерлок думает, что слишком усложняет ситуацию. А порой — что он даже не может осилить всю тяжесть положения. *** Джон думает, будто действует незаметно. Когда они дома, Шерлок ловит на себе его взгляд, когда Джону кажется, что Шерлок не смотрит. Иногда Джон кладет одну руку на другую и рассеянно поглаживает ее пальцами, сам не осознавая, что делает. Имя Шерлока на его левой руке. Конечно, Джон ничего не говорит об этом. Он вежлив и совестлив. Он и не подумает навязывать Шерлоку отношения, которых тот не хочет, и, учитывая столь малое количество намеков, которые Шерлок дал ему по поводу своей сексуальности, это значит, что Джон все еще топчется на месте. Шерлок не дает понять, что знает о своем имени, краской высеченном на коже Джона, погрузившимся вглубь каждой клетки, до самых костей. Но ему очень тяжело об этом не думать. *** В те дни, когда Джон не дома — отрабатывает смены в больнице, которые никто не хочет брать, — Шерлок спускается к миссис Хадсон и без спроса устраивается на ее диване. Иногда она причитает, наливает ему чашку чая и садится напротив. Иногда — полностью игнорирует его, разве что вопросительно смотрит. — Я всегда знала, что выбрала не того, — говорит она однажды ни с того ни с сего. Она стоит у раковины с голыми, мокрыми руками, мыльными из-за мытья посуды. Она поднимала тарелку и остановилась, разглядывая на руках имена, которые не смываются и не бледнеют, как бы сильно она их ни терла. Шерлок не спрашивает, что она имеет в виду. Он не знает, верно ли поступает, но через несколько минут она берет миску и возвращается к мытью. *** Шерлок привык к перчаткам Джона. Они вязаные, полосатые в разных оттенках коричневого и без пальцев. Теплые, скромные и в высшей степени приспособленные для действий голыми пальцами. Они чрезвычайно практичны, как сам Джон. Впервые, когда он снимает их, Шерлок шокирован. К тому времени они жили вместе два месяца, и — он считал — достигли удобного застоя в отношениях. Ему не хочется думать, что он ошибается. С другой стороны, значит, Джон считает, что они достаточно близки, чтобы обнажать даже самые интимные секреты. У Шерлока слегка кружится голова, когда он думает об этой тайне, так что он просто перестает думать. Но это не мешает ему уступить любопытству, пересечь комнату и склониться над креслом Джона, чтобы посмотреть на его ладони. На левой руке, как он и ожидал, значится «Шерлок Холмс». А вот на правой... — Ричард Брук, — произносит Джон, пока Шерлок читает имя, а потом откидывается в кресле и выворачивает шею, чтобы взглянуть на Шерлока, хотя угол ужасно неудобный. — Никогда его не встречал. — Конечно, нет, — откликается Шерлок, ведь это же очевидно. — Я просто имел в виду... чтобы ты знал. Вот и все. В ответ на это Джон удостаивается неопределенного мычания. Он уже поднаторел в переводе таких звуков на человеческий язык, но порой, когда они становятся совсем невыразительными, даже Джон может ошибиться. Он отворачивается и беззаботно продолжает, изучая свои руки: — Даже представить не могу, что он должен сделать, чтобы так меня взбесить, — он замолкает, потом уточняет: — Я всегда считал, что это будет касаться не меня одного, а меня и того, что мне принадлежит. Видишь ли, есть у меня такая проблемка. Это весьма завуалированный и тактичный способ сказать, что Джон, не колеблясь, выследит и отомстит за друга или любимого человека, но никогда и не подумает так же гнаться за тем, кто свысока взглянул на него самого. Шерлок всегда ценил это в Джоне, потому что сам жертвенностью не страдал. — А ты уже решил, что он твой враг? Ты его даже не встречал. Может, он — твоя родственная душа, — замечает Шерлок, и лишь благодаря тому, что год за годом он был вынужден повторять эти слова — «родственная душа», — они не звучат как издевка. — Нет, — задумчиво откликается Джон. — Это вряд ли. *** В бассейне душно и сыро, а запах хлорки мешает думать. И невозможно обращать внимание на что-либо, кроме Джона, когда тот бросается на Джима сзади и кричит, чтобы Шерлок бежал. И столь же невозможно подчиниться и бросить Джона. Джим быстро приходит в себя, а на Шерлока наводят лазерный прицел, отчего Джон мгновенно отпускает Мориарти. Но Джим даже не догадывается, что ущерб уже нанесен, потому что в уме Шерлок по кругу проигрывает последние двадцать секунд, повторяя их вновь и вновь, как видеозапись, которая никогда не потускнеет. И Джон, и Джим убивали за него. Это многого стоит; другой человек никогда бы и не смел просить о подобном. Но теперь Джон показал, что готов не только убить за Шерлока, но и умереть за него. И Шерлок поражен внезапной ослепительной уверенностью в том, что Джим никогда не пожертвует собой ради его безопасности. Он бы убил тех, кто посмел угрожать Шерлоку, он бы плел против них интриги и, вполне возможно, умер бы в процессе, но он никогда не выступил бы вперед, чтобы схватить пулю, предназначенную Шерлоку. И вот так заканчиваются двадцать шесть лет нерешительности. Это был Джон, это всегда был Джон — и всегда будет Джон. Джим медленно выходит из помещения — и, конечно, возвращается через мгновенье. Шерлок изумленно смотрит на Джона, а мгновенье спустя делает соответствующий вывод. Если Джон — его родственная душа, то Джим — заклятый враг. Он медленно переводит взгляд на Джима и направляет пистолет на бомбу. *** С происшествия в бассейне прошло три недели, а Шерлок так ничего и не сказал Джону. Он может блестяще объяснить все на свете. Объяснять — его работа. Каждый день он, должно быть, часами разговаривает с Джоном, и большую часть этого времени Джон действительно находится в той же комнате, что и Шерлок, а это уже достижение. Но так получается, что Шерлок наблюдает, как Джон ставит чайник в кухне... и слова пропадают. Вместо этого их удостаивает визитом Ирен Адлер. Она не носит перчатки. Ее голые руки шокируют и возбуждают, нежная матовая кожа кажется порочной в обрамлении тесьмы, кожи и кружева. На ее ладонях — татуировки, огромные черные розы, скрывающие имена. Кожа под ними покрыта рубцами: татуировки на ладонях пользуются дурной славой и быстро тускнеют, так что она набивала их уже несколько раз. Должно быть, боль при этом невыносима, но Шерлок на краткое мгновение завидует этому покрову, щиту, созданному татуировками, делающему Ирен неуязвимой, скрывающему слабые места в гуще сурьмы. А потом он смотрит на Джона. Джон наблюдает, как Шерлок и Ирен пристально рассматривают друг друга, вокруг его глаз собираются морщины грусти, а губы кривятся, и Шерлок решает, что, пожалуй, татуировка не выход. *** Джон вылетает из комнаты, и Шерлок остается один, пока его собственные, по ошибке вырвавшиеся слова звенят в ушах. «У меня нет друзей!» Так и есть. Это рациональное, разумное утверждение, которое во всех отношениях является правдой, но, как только Джон исчезает за дверью, Шерлока озаряет, что, возможно, слова производят неверное впечатление. Правда — хорошая штука, но она может сбить с толку. Он размышляет над этим, а когда, наконец, ему выпадает шанс извиниться, тщательно подбирает слова. — У меня нет друзей, Джон. Только ты. Крошечная его часть надеется, что Джон сложит все вместе, заметит, что он предпочел слово «ты», а не «один»: во втором случае предполагалось бы, что Джон — его единственный друг, в то время как в первом — что Джон — единственный, кто ему нужен. В любом качестве. Хотя Джон блистателен во многих отношениях, он не гений дедукции, и, хотя он куда быстрее понимает по-шерлокиански, чем любой нормальный человек, который когда-либо встречался Шерлоку, он так и не ухватывает суть. В раздражении Шерлок рычит: — Ты не понимаешь! — Да! Да, я не понимаю, так почему бы тебе на секунду не остановиться и не объяснить все остальной части класса, тем, кто тормозит, — огрызается Джон, уперев руки в бока. — Я никогда не говорил, что ты тормоз... — Ты вечно это говоришь. — Я не употребляю это слово... — Именно его ты и употребляешь! Это самое слово, «тормоз», ты произнес в День Святого Патрика. А еще в тот раз, когда сломал чайник. — Это был эксперимент! — Так ты тогда и сказал, — не сдается Джон. Никакой помощи. — Никакой помощи! — Да ну? — откликается Джон, хмурясь. — Что я имел в виду... — Так что ты имел в виду? Потому что, как по мне, я потерялся в этой лекции на тему «Друзей у меня нет, а ты точно не в счет». Это не так, все совершенно не так, вообще не так, как он намеревался сказать, и когда это он лишился своего красноречия? — Хорошо! Он ученый. Когда слова не помогают, доказательство, добытое эмпирическим путем, и наблюдение оказываются куда эффективнее. Он обхватывает лицо Джона руками, наклоняется и крепко целует его. Наступает долгое, затянувшееся мгновение, в течение которого прижатый к нему Джон недвижим, словно статуя. Когда же он, наконец, начинает двигаться, то сжимает кулаки и толкает Шерлока в грудь — почти удар, но не совсем. А потом пальцы разжимаются и вцепляются в ткань рубашки Шерлока, и Джон целует в ответ с силой, которая поразила бы любого, кто знает его хуже, чем Шерлок. Шерлок опускает руки Джону на плечи, позволяет пальцам скользнуть к талии, а Джон тянется к пуговицам на его рубашке. В итоге они каким-то образом оказываются прижаты к увитой плющом стене паба, и, хотя вокруг ни души, есть в этом что-то скандальное. Шерлок буквально чувствует: Джон считает, что они ведут себя, как подростки. Его это как-то не слишком беспокоит. *** Когда Джон впервые засыпает в постели Шерлока, тот лежит, не сомкнув глаз, и наблюдает. В тишине он медленно изучает каждый дюйм Джона, освещаемого тонким лучом света, сочащегося из-под двери. Шерлок берет руку Джона в свою, мягко охватывает всей ладонью и поглаживает большим пальцем свое имя. Он может лишь догадываться, случалось ли Джону когда-то в детстве сидеть в ванне и пытаться стереть имя «Шерлок Холмс» с кожи. Вряд ли. Но все же какая-то часть Шерлока чувствует, что сама эта идея ужасна — она пугает его так, как ничто и никогда раньше. И это ощущение не нравится Шерлоку больше всего на свете. Но Джон выбрал его, а он выбрал Джона, и Джим не сможет забрать это у них, даже если попытается. *** Джим пытается. *** — Я всегда знал, что все этим закончится, — говорит Джим, разглаживая пиджак от Армани. — Мне хотелось думать, что и ты это понимал. Шерлок слегка ворчит, но все так и есть. — Знаешь, есть всего два варианта. Либо ты присоединишься ко мне, либо я убью тебя. — Слабеешь, Джим. Ты теперь разговариваешь, как мультяшный суперзлодей. Джим ухмыляется, а Шерлок размышляет, почему тогда, в пятнадцать, он не заметил, какая мрачная у Джима ухмылка, какая злобная, полная ледяного огня. — Мультяшный суперзлодей? Ты всегда знаешь, что сказать парню, да, Шерлок? Шерлок продолжает, будто Джим ничего и не сказал. — «Присоединись ко мне или я убью тебя», умоляю. — Только ты знаешь, что это не все. Ты прекрасно все понимаешь. Дело не в том, чтобы просто убить тебя. Дело в том, чтобы убить твое имя. Отвратительный Шерлок, он не смог остановить бедного Ричарда Брука. И я на этом не остановлюсь. Сначала будешь ты, а потом твой питомец-доктор, а потом тот детектив, и твоя домовладелица, и твой брат, и Та Женщина, и, может, королева, просто ради прикола. Ноздри Шерлока раздуваются. — Если ты пытаешься убедить меня присоединиться к тебе, это не самый удачный способ. — Это было не для того, чтобы убедить тебя, Шерлок, — говорит Джим. Голос у него такой, будто Шерлок его разочаровал. — Вот, что тебя убедит. Он делает несколько медленных шагов к Шерлоку, не прекращая говорить. — Мы гении, ты и я. Не игрушечные гении, все эти «ох, наша крошка Салли — просто гений», а те, про кого говорят «посмотри на этих фриков, они гении», — шипит он. — Гении из разряда «как они его выносят», «все же вечно тебя ненавидят, хотя и в подметки тебе не годятся». Его мелодичный голос падает на октаву — ледяной, эхом отдающийся в подвале. — Мы бы подожгли этот мир, ты и я, Шерлок, — Джим останавливается в шаге от него. В глазах у него — странный безумный огонек, и будь Шерлок проклят, если по-прежнему не считает Джима завораживающим. — Ты это знаешь, как и я. Мы сделаем так, что служба национальной безопасности покажется ребенком с пластмассовым мечом в руках. Хочешь стать новым царем России? Ты сможешь. Хочешь построить лабораторию размером с Лондон, чтобы тестировать все, что захочешь, без правил, без ограничений, чтобы никто не заглядывал тебе через плечо, не говорил, что ты не прав? Ты сможешь. А хочешь просто посмотреть, как малыши Питер Норрингтон и Томас Харт из начальной школы истекают кровью за тот день в переулке? Пожалуйста, — он наклоняется к Шерлоку, шепчет ему в ухо, горячее дыхание обжигает Шерлоку кожу. — Я могу дать тебе все, Шерлок. На мгновенье Шерлок цепенеет, медленно втягивает воздух. — В этом нет необходимости. У меня есть все, что нужно. Джим отшатывается, лицо уродливо перекошено. — Неправда! — У меня есть Джон. И как только Шерлок произносит эти слова, он понимает — вот последний гвоздь в крышку гроба; стоит ему произнести это, и Джим никогда не простит его, что бы он ни сделал. Но он все равно говорит. Ведь Джим не упомянул третий вариант. Либо Шерлок присоединится к нему, либо Джим убьет его, либо же он убьет Джима. — Да ты не понимаешь, Шерлок! — Джим небрежно стягивает перчатки, по одной, и они падают на пол. Он поднимает обе руки, протягивает их к Шерлоку. Надпись на левой — «Шерлок Холмс». Надпись на правой — «Шерлок Холмс». — Всегда был лишь ты, Шерлок, — шепчет он, пронзительно, жалко, уязвленно и с ненавистью. — Так что либо ты выйдешь отсюда со мной, либо один из нас отсюда не выйдет вообще. — Да, — соглашается Шерлок. — Ты прав. Отряд спецназа, присланный Майкрофтом, открывает огонь из тени под потолком, и Джим падает. Шерлок не уверен, не привиделась ли ему слабый отголосок удовлетворения на губах Джима — хотя, может, он просто сходит с ума. *** Когда Шерлок выходит, снаружи нет ни мигалок, ни сирен. Майкрофт не связывается с мигалками и сиренами, он работает в тишине. Шерлок кивает ему (и в его исполнении это максимально близко к «спасибо»), а потом направляется к тротуару. Отойдя подальше от черного автомобиля Майкрофта, он стягивает перчатку с левой руки и изучает ладонь. Отчасти он ждет, что имя Джима вот-вот исчезнет — теперь, когда этот человек умер, — но, разумеется, все работает не так. Ему придется навсегда сохранить это имя на себе как напоминание, что Джим Мориарти убит, потому что он хотел получить слишком много — Шерлока, восторг, загадки, мир. И Шерлок знает, что игра никогда не будет прежней, он сам никогда не будет прежним, и внезапно он до ужаса не уверен в том, как с этим справиться. Отчасти он сомневается, рассказывать ли Джону, что случилось, а отчасти хочет, чтобы Джон все узнал, хочет показать, что Шерлок для него сделал. Как по заказу хлопает дверь кэба на другой стороне улицы, и из машины выбирается Джон. Майкрофт уже умудрился пересечь дорогу и оказаться рядом с ним, и вот он что-то тихо говорит Джону — так, как умеет только Майкрофт, оказавшись там, где он нужен больше всего, за секунду до того, как это осознают все остальные. Шерлок отводит взгляд и снова натягивает перчатку. Через несколько минут Джон подходит и нерешительно замирает возле Шерлока. Они молча стоят рядом, пока Джон, наконец, не спрашивает: — Ты в порядке? И это даже не совсем вопрос, да и не он заставляет Шерлока остановиться. Он медлит, облизывает губы. — Я нормально. Джон изучает его лицо, потом резко кивает. — Сегодня ты спас много жизней, ты ведь это понимаешь, да? — Конечно. Хотя причина, почему он сделал то, что сделал, не в этом, она и близко не в этом, но Джон всегда пытается сделать Шерлока благороднее, чем он есть на самом деле, и порой так трудно ему в этом отказать. Джон хлопает его по плечу левой рукой (и все, о чем способен думать Шерлок, — «на ней написано «Шерлок Холмс»») и ясно улыбается. — Ну что ж. Пойдем домой. Какая еда, китайская? И вот так все становится изумительно.