Плюшевый гризли

Мышцы Диза перекатываются на предплечье, превращая татуировки в черное море или плавное мягкое землетрясение. Диз так улыбается, что вокруг кажется солнечно. Хотя в комнате темно и пряно. Они не включают свет, прижимаются друг к другу губами, касаются, обнимаются, не спеша раздеваться. Им прикольно стоять вот так, никуда не торопиться и ощущать, привыкать друг к другу не по фейстайму, не под камерами баттла, не в аквариумном обзоре перископа, а вообще без визуала. Горячее дыхание, мягкие губы, жесткие скулы Окси под подушечкой пальца, крепкие мышцы Диза там, где заканчивается ворот футболки и над плечом – шея. Мирону не надо тянуться вверх, чтобы обнять, облапать – Диз наклоняется раньше, практически сразу, как только вошли, прижались друг к другу, вросли, заулыбались, начали изучать друг друга руками. И Мирон неожиданно – непривычно, ласково – ощущает уже себя облапанным. Жемчужиной в больших ладонях, скорлупкой ореха между волнами, клинком из стали, который ласково и мягко обнимают под него скроенные ножны. Мирон молча показывает себе на шею пальцем – сюда. И Дизастер щурится в усмешке и целует. Неторопливо, бархатно, согревая губами. А потом ведет чуть выше, к мочке уха, прикусывает зубами, смешливо порыкивая (загрызу, я большой гризли, кокни!), а потом снова вниз, почти до плеча, и каждый дюйм шеи для него – Марс, на котором должны зацвести яблони. Потом уже он показывает себе на веки, и Мирон берет своего друга за уши, подтаскивая к себе. Тот смешно наклоняется круглой башкой, как большой мишка, а Мирон согревает дыханием и тонкую кожу, и широкие темные свирепые брови (над маской они просто устрашающи, хабиби!), и короткие колючие ресницы. Целует в уголки глаз, утыкается переносицей к переносице, не отпуская. Дизастер не может не улыбаться, он как ядерная плюшевая сияющая лампа, что-то невероятное. Мирон заражается его светом, любовью, как и раньше, по фейстайму, не может не смеяться в ответ и не щелкать сложенными пальцами по выбритому виску. Диз кладет широченные ладони Мирону на талию, чуть поддевает вверх футболку: – May I?.. Мирон кивает. Отлипнуть от медведя не может (ну, и кто умудрился в Штатах найти типично рашен стереотип, а, дружище? Хотя должно было быть наоборот. И привычное: ушанка, балалайка и водка – от тебя ко мне). Свою майку Диз стаскивает сам. Под мышками густой черный жесткий подшерсток, пахнет от него потом, прошедшим баттлом, азартом и нежностью. Татуировки на предплечьях превращаются в пиратскую карту. Мирон с удовольствием изучает ее снова и снова кончиками пальцев. Ему не надоедает. А Диз покрывается острыми мурашками, как огурчик. От этого хочется валить его, высокого, тяжелого, прямо на пол, упереться коленями в широкие плечи, вцепиться в жесткую макушку, нависнуть и сказать, удерживая шутливо за волосы: бро, сейчас Израиль отыграется. А потом заставить Ливан стонать, рычать и сдаться. Дизастер гладит ладонями тело Окси. Сначала шею, потом ключицы, потом вокруг сосков, потом скользит по фарфору до русой, почти невидимой дорожки, от пупка до паха. – No, bro, – Мирон останавливает жизнерадостного, жизне-радушного медведя прежде чем. – No, no. – Y`re amazing, – все-таки говорит Башир и сам прикладывает палец к своей сияющей улыбке: молчу, хорошо, пусть будет silence. Мирон не может оторвать ладони от его круглой башки, выбритых узоров под макушкой, сильной шеи, плеч. Башир расстегивает пуговицу на его джинсах, стаскивает сразу вместе с трусами – и сам опускается вслед на колени. Его ладони накрывают бедра, обнимают, кажется, сверху-донизу, все разом, столько сдерживаемой силы и несдерживаемой нежности, и желания. Он смотрит снизу и берет член Миро в рот, не опуская ресниц и не отрывая взгляда от лица. Забирает губами сразу до корня и просто держит, поглаживая языком снизу уздечку. Фак, – едва не нарушает только что установленный обет молчания Мирон. Его дерет эмоциями, он вцепляется в голову Диза чуть ли не судорогой. И дело не в минете, которого и нет по факту. Капкан в том, как Диз смотрит, улыбается глазами, держит – внезапно серьезен, – обводит языком, не выпуская. Сильные широкие ладони держат Мирона за пояс крепко. И когда мягкие полные губы начинают легкое движение вперед-назад, от головки к паху и обратно, Окси откидывается без опаски, без вечного в голове режима: «маст контрол». Руки надежные, крепкие, и держат не просто вес – самого Мирона. Штырит электричеством и теплом, в комнате солнце, за окном в ночной темноте шорохом пальмы, их перистые тени угадываются по стенам едва, а Мирон греется солнцем Эл-А, стонет в голос, вцепляется в эти выбритые узоры, как в азбуку Морзе, в чертовы аяты, справа-налево, давайте не будем ни к месту о сурах Корана. Диз не доводит до оргазма, просто приводит долгим умелым ртом до каменного стояка. Он бы мог, наверное, и дальше, без проблем сглотнув сперму и все так же щурясь с колен: «Акси, well how, ю`р хот». Когда поднимается, Окси стаскивает с него джинсы почти рывком. Крепкие длинные ноги, смуглая кожа, жесткий волосяной покров, колется под ладонями. Мирон обхватывает лодыжки, ведет сильно, с нажимом к бедрам, сжимает задницу, хохочет от сдавленного мычания над головой: Диз очень старается соблюдать сайленс, хотя его рвет так же от эмоций. Они добираются-валятся на кровать, сдирая окончательно штаны и белье, и носки – у Мирона розовеет на щиколотках след от резинки, Диз свои стаскивает чуть ли не пятками, – разгоряченные, бесшабашные. Перистые тени листьев пальм сгорают в солнце, впечатываются в ослепленные белые стены угольным оттиском. Мирон берет Диза за яйца – уверенно и мягко – играет ими, не торопясь и обсасывая. Спешить некуда, какой, к черту, фейстайм и твиттер, дорвались до осязания, ощущения, тактильного восприятия. Обоим важно, нужно, оба на голову ебнутые на то, чтобы понимать и воспринимать руками, кожей, губами. Два тактильных одиночества, впавших в нирвану. Трогать, нежить, ласкаться. Трахать, целоваться, выгибаться от дыхания, совпадать узорами на подушечках пальцев. Я пахну тобой. Я тебя глажу. Крышу рвет мгновенно. У Диза стояк – никакого минета не надо. Под языком и умелыми касаниями Окси он рычит, извивается, почти душит своей массой. И никакого сайленс – начинает мять простыни, выкрикивать, стонать, так что Мирон хлопает сильно его по чувствительной, ставшей глянцевой от поцелуев и прилившей крови, внутренней стороне бедер. – Shut up, Bash. – No, – тот хохочет низко, горлом, – no-no!.. Одним сильным движением втаскивает Миро к себе на плечи, и они целуются совершенно crazy. Друг на друге лежать неудобно, – стояки мешают, от эрекции в башке плавится белое, без единой тени солнце. Сквозь жалюзи – горизонтальные линии, слабый свет оранжевой улицы – отпечатывается новыми татуировками на коже LA и тени перистых пальм. – Где твоя смазка, – выдыхает в рот Мирон, – и… гондоны?.. Диз ищет где-то рукой влево, неуклюже, слепо. Не оторваться, не разомкнуть объятия и дыхание. Мирон собирается его трахнуть – как привык, качественно, крепко. Целовать злыми укусами, поставить на четвереньки, стереть тому докрасна локти, и чтобы наутро на лопатках и загривке чернели синяки от зубов Оксимирона. Он оказывается на спине, с разведенными ногами, запрокинутой под поцелуи шеей, готовый принять на всю длину хер Дизастера. И на жопе холодная смазка. Он упирается пяткой в плечо, стремительно трезвея. – Нет. Диз останавливается, прекращая ласкать его колени и чувствительные щиколотки, посасывать пальцы на ступнях, целовать в плоский впалый живот. Он знает это слово. – Sorry, – извиняется искренне, спуская ноги Оксимирона с плеч. Ему трудно, это видно, надо быть слепым, чтобы не. Но держит себя в руках, контрол-л-лирует. – Надо было stop на второй базе. Мирон тяжело дышит, измочаленный, распластанный, переполненный нежностью и желанием. Понимаешь, медведь мой панда, в нашей культуре много зашкваров, понимаешь, я король и стремлюсь стать богом, я… Вцепляется в предплечья солнца. – Я узкий, – хрипит севшим голосом. Видимо, сразу на английском, раз Дизастер понимает. Сам Мирон соображает уже плохо: переходит то на родной, то на второй язык. – Левее, – командует Окси, ощущая, как задницу раскрывает головка. – Легче, – просит, ощущая, как сжимаются непроизвольно мышцы. Выдыхает, когда член Дизастера скользит по простате, и удовольствие поднимается волной от таза в обе стороны: щекочущим ощущением к пяткам и разлитой фантой к затылку. Покачивается на волнах, вперед-назад, но быстро становится чуть дискомфортно, потом хуже, потом… Мирон закусывает нижнюю губу. Башир выходит из него сразу, отстраняется, опершись на разведенные колени. Солнце меркнет, в LA наступает облачная сумеречная ночь. Диз предлагает: давай, я снизу. Он говорит: должно быть комфортно. Без его ладоней стынет тело, и разгоряченный воск превращается в панцирь. Я ранимый, не снимай с меня хитиновый покров… Привлекает к себе, и Оксимирон сидит на его шершавых коленях, обнимает за шею, смотрит в глаза. – Это не баттл, Акси, – говорит Дизастер. – Тебе не нужно… – он медлит, вспоминая, вспучивая горло под чужой язык: – P-REO-DO-L`ENIE. И это было бы смешно, если бы не было так серьезно. Мирон гладит его по щекам пальцами. Утыкается носом в нос, еврейской горбинкой к арабской переносице. – Я узкий, – повторяет. И произношение не ломается, остается акцентом Оксфорда. – Все нормально. …сними с меня хитиновый покров… Гризли, teddy bear, огромное, восточное, плюшевое мягкое солнце обнимает, понимает и накрывает собой. – Давай фингеринг? – Come on. – Мы не торопимся, оукей? – Ок. С третьего раза у них получается. Диз упирается руками по обе стороны от головы Мирона, напряженно, тяжело дышит, медленно двигает бедрами. Окси крепко обнимает его ногами, ощущая, как раздвигает стенки задницы большой крепкий хер. – Давай, – шепчет он по-русски, обнимая Башира за шею. – Давай. Но тот не торопится. От плавного спокойного движения Миро хорошо, он запрокидывает голову, упирается бритым затылком в наволочку. Длинные ресницы затеняют худое скуластое лицо. С Дизастера капает пот, солеными каплями на припухшие от поцелуев зарозовевшие губы. Миро тянется, вцепляется в Диза; маленьким чертовым коалой в ветку. Он крепкий, жилистый, сильный, но узкий, очень узкий. И Башир не может смять эту скорлупку в ладонях, стереть жемчужину песком только для своего удовольствия. Они целуются, гладят друг друга, не могут оторваться, и Диз постепенно раскачивает Миро, заходит все дальше. И простыни под ними становятся влажными. А потом Миро запрокидывает голову, подставив беззащитную шею, и стонет в голос. У него поджимаются пальцы на ногах от пришедшего, наконец, удовольствия, и он прижимает Диза к себе – больно за макушку. Дизастер сдерживается и ходит все так же осторожно, плавно, мягко. Узкий, горячий Миро сжимается еще больше – теперь уже от удовольствия. Ему хорошо, теперь – не больно. Дизастер подхватывает его под лопатки, облапливает полностью, целует жадно в губы. И начинает двигаться чуть свободнее, без внутреннего запрета на каждый новый дюйм. Сначала вниз, с оттяжкой, почти выскальзывая головкой из смазанного гладкого входа, потом – вперед, проталкиваясь и раздвигая узкие стенки мышц до упора. Снова вниз, скользя по простате головкой, и снова вверх, как корабль на волнах. Белый чумовой гребень поднимается на горизонте. Миро лапает его и стонет, словно находится на баттле – не сбиваясь с ритма. На нежной белой шее уже темнеют пятна – следы от засосов. Глаза закрыты, ресницы – куда там перистым теням пальм!.. Диз подтаскивает Миро чуть повыше, притягивает к себе, оторвав от подушек, и утыкается в плечо, насаживая уже полностью, со всей страстью, желанием, в полном отрыве. Ощущая горячие лопатки Миро под ладонями, его ребристый, ступенями, позвоночник, прихватывая за бритый вспотевший затылок. Миро просовывает руку между их животами, влажными от смазки его члена, берется за себя. Диз снова опрокидывает его навзничь, налегает, целует в шею, губы, ключицы, висок. Накрывает ладонь Оксимирона своей, подстраивается под ее движение, влипает в то, как ходят под широкой темной ладонью белые костяшки. Miro коротко, сипло дышит под ним, выгибается – и Башир подхватывает его под спиной, как излучину лука. Никакой тишины от Мирона. No silence у Диза – он шумный, громкий. Сперма Окси на смуглом животе новой татуировкой, жемчужными разводами. Дизу в Окси горячо, узко, крышесносно. И переполненный презерватив можно выбрасывать. Окси обнимает Башира за шею, совершенно придавленный его весом. Горячее прерывистое дыхание ласкает мочку уха. Диз не торопится выходить. Ему мягко и кайфово. В комнате солнце, много-много солнца на двоих и ни единой тени.