Оправдаться сном

Холод колючей дрожью пробирается под одежду, вызывая новую стайку мурашек вдоль позвоночника. Даже тёплое хаори, накинутое на плечи поверх юкаты, ничуть не добавляет тепла. Вывожу на тонкой бумаге последнюю чёрточку иероглифа «Ожидание» и убираю кисть. Слуга, тенью скользнувший в комнату, приносит новую чашку чая и забирает пустую. Я прошу больше меня сегодня не тревожить. Поднимаюсь почти бесшумно и раздвигаю седзи. Тут же в лицо плюётся снегом порыв ледяного ветра, треплет пряди волос, беспорядочно разбрасывая по плечам, слегка распахивает полы хаори и пробирается колючими мурашками под юкату. Так и не отнимая руку от приоткрытых седзи, осматриваю сад – он весь запорошен снегом. Белым покрывалом укутано дерево сакуры, на которое я так люблю любоваться весной, едва видны из-под пушистого снега цветы, тонкой кромкой льда покрыт небольшой пруд с карпами и затянута инеем бамбуковая трубочка, едва слышно ударяющаяся о камень. Я очень люблю снег. Сколько его уже не было? Лет пять или семь точно. Я уже толком и не припомню. Но я не люблю холод. Будто в подтверждение собственным мыслям, зябко поёжившись, получше запахиваю хаори. Возвращаюсь в комнату, беру чашку горячего чая и выхожу на энгаву, садясь почти у самых седзи, впрочем, я их даже не закрываю – так мне кажется, что из комнаты веет теплом, хотя это вовсе не так. Пытаюсь согреть замёрзшие руки о чашку, но это не особенно помогает. Снова осматриваю сад – ветер успокоился и теперь не тревожит ни тёмные деревья под белыми колпаками, ни укрытые мягким настилом цветы. Ночь уже давно укутала чёрной пеленой Сейрейтей, заволокла и скрыла от посторонних глаз самые потаённые его уголки. Видимо, уже давно за полночь. Луна, яркая и большая, но такая далёкая, осветила дорожку в саду – снег засеребрился, засиял, и, кажется, стало немного светлее. Только тьма всё равно захватила себе по кусочку то тут, то там, наложив тихие чёрные тени. Ночью всегда можно позволить себе немного больше. Ночью можно набраться решимости. И сделать то, что никогда бы не позволили сделать себе при свете дня. Ночью можно поддаться искушению. Лишь при тусклом свете луны кажется, что ночь своей тёмной пеленой укрыла и тебя, и твои самые смелые помыслы. Ночью никто не увидит. Никто не узнает. С наступлением рассвета можно будет скрыть всё даже от самого себя. Глупо и неправдоподобно оправдаться. Сослаться на то, что всё это – лишь сон. Смелый, дерзкий и отчаянный сон, где ты ищешь для самого себя, спасения, высвобождения и свободы, честной и спокойной, струйками вплетающейся в кровь и охватывающей всё тело, должно быть, проникающей в самую душу, даря наконец долгожданный покой и освобождение. Но это всего лишь смелый сон. Всего лишь недопустимая слабость, в которой едва можешь сознаться самому себе с первыми лучами солнца. Это очень просто – оправдаться скрытым под покровом ночи сном. Оправдать собственные непозволительные желания, совершенно недопустимые мысли. Но ведь тёмная пелена всё скрывает, не так ли?.. А луна деликатно спрячется за серыми тучами, лишь изредка робко поглядывая, чтобы никто не нарушил совершенно невозможный «сон». По спине вновь пробегает волна мурашек, будто бы забираясь под кожу острыми маленькими иголочками. Но теперь уже это не от холода, а от тепла. Не обдавшего разом волной и не нарушившего покоя, а тепла мягкого, будто укутавшего пледом плечи, хоть и яркого. Ты выпустил реяцу специально, совсем чуть-чуть, лишь легонько поддразнил своим невыносимым теплом. Только, чтобы я заметил твоё присутствие. Тепло ушло, испарилось также быстро, как и появилось. Снова скрыл? Это хорошо. Это правильно. Нельзя, чтобы кто-то ещё узнал о твоём приходе сюда, кроме меня. Кроме нас. Послышался шелест листьев, с которых тихо соскользнула шапка снега, хруст особенно ломких хрупких веток, затянутых тонкой ледяной корочкой. А потом тихие уверенные шаги и шорох одежды. Ты присаживаешься рядом со мной на энгаве, подобрав под себя ноги, а я крепче сжимаю пальцами чашку с чаем. Удивительно, что она всё ещё остаётся горячей. Насчёт содержимого, правда, я не так уверен. Медленно перевожу на тебя взгляд и тут же сталкиваюсь с твоим. Ты быстро отводишь глаза. Интересно, когда ты стал смотреть на меня иначе? Раньше в твоих глазах была решимость – преодолеть, победить, достигнуть, добиться. Но с какой-то поры, для меня до сих пор остаётся загадкой с какой, твой взгляд поменялся. Лишь только, кажется, последнее осталось неизменным. Добиться. Достигнуть. Дотянуться. Но решимости ничуть не убавилось. Я бы даже сказал, что напротив – стало ещё больше. Думаю, я никогда уже не перестану удивляться, как же я проглядел тот момент, когда твой взгляд поменялся. Как я не заметил и не обратил внимания, что ты тоже изменился. И насколько же поменялось твоё ко мне отношение. Насколько оно стало глубже и честнее. Ты никогда не отличался хитростью или лукавством, всегда всё напрямик, всё «в лоб». Открыто и честно, совершенно откровенно, пусть немного иногда неуклюже, но ничего другого не нужно, кроме этой искренности. И в глубине души я тебе за неё благодарен. За то, что вижу её каждый день в твоём взгляде. И благодарен, что твои бурлящие совершенно невыносимым тайфуном чувства ни в чём другом ты не показываешь. Пожалуй, только ещё в том, насколько аккуратно ты теперь ставишь чашку с чаем на мой рабочий стол. Ну, или разве что в том, что в ненавистных бесконечных документах твой почерк стал ровнее и понятней, чтобы мне не приходилось перепроверять их по несколько раз. Ну, может быть, ещё в несвойственной тебе деликатности по отношению ко мне. И я снова удивляюсь, понимая, что не заметил момента, упустил, когда это началось. Новый порыв ледяного ветра припорошил твои следы на снегу, присыпавшем тропинку, взметнул твои алые пряди, тут же вновь упавшие на твою спину под тяжестью припорошивших снежинок. Ты поёжился лишь слегка, резко передёрнув плечами, но я заметил, как руки покрылись гусиной кожей. Послышался глухой стук: я поставил чашку с чаем ровно между нами, и ты тут же нетерпеливо протянул руку. Я едва успел отпустить. Смотрю на уже почти неразличимые на снегу твои следы и чувствую на себе твой взгляд. Я знаю, что секунду назад тебе было неловко, и с губ готовы были сорваться извинения. Но я спокоен, расслаблен, даже взгляд стал чуть мягче, я и сам это знаю. И это заставляет тебя вздохнуть немного свободнее. И мне нравится, когда ты чувствуешь себя свободнее рядом со мной, когда ты такой же, какой есть на самом деле: открытый, взрывной, прямолинейный, немного взбалмошный, преданный и совершенно честный. Со мной ты придерживаешься правил, со мной – всегда соблюдаешь формальности. Лишь в такие редкие моменты, как сейчас, ты можешь позволить себе немного больше свободы. Как и я. Слышу снова глухой звук: пустая чашка возвращается на место. И я чувствую, как вдоль позвоночника пробегает дрожь. Я едва сдерживаюсь, чтобы не вздрогнуть, когда твои тёплые пальцы накрывают мои, прохладные. Невозможно. Совершенно непозволительно. Я почти кожей чувствую, как ты замираешь. И я тоже. Лишь на одну очень короткую секунду. Один миг. Чтобы возмутиться, рассердиться, чуть более напряжённо выпрямить спину и нахмуриться. Перевести на тебя взгляд, потемневший, как грозовая туча. Я знаю, для тебя этот миг очень долгий. Для нас обоих. Ты тоже сводишь татуированные брови к переносице, тоже замираешь, сжимаешь другую руку в кулак и разжимаешь. И я выдыхаю, чуть расслабляюсь и перевожу взгляд на тропинку в саду: твоих следов уже совсем не видно. Я почти физически чувствую, как ты улыбаешься, и слова извинений так и остаются непроизнесёнными, повисшими в холодном ночном воздухе. За сегодня, кажется, слишком много непозволительного. Я ощущаю, как твои тёплые пальцы поглаживают мою руку совсем легко, почти невесомо, касаясь самыми подушечками. Я медленно перевожу на тебя взгляд, спокойный и внимательный, без упрёка и холода, без раздражения и укора. И тут же натыкаюсь на твой – прямой, открытый и решительный. И тут уже мне впору сконфузиться. Конечно, только про себя, только очень глубоко внутри. Я тону в этой нежности, совершенно невозможной и невыносимой. Нежности, с какой ещё никто никогда на меня не смотрел. Мне вдруг становится очень тепло, будто меня разом укутали совсем лёгким, но очень мягким и тёплым одеялом, и я уже не чувствую мороза и холода, покалывающего кончики пальцев. Мягкие и нежные лепестки цветов, падающие на корочку льда, покрывающую тёмную воду, никогда не смогут её пробить. Сколько бы их ни было, они никогда не смогут разломить или вызвать даже самые мелкие трещинки. Только это совершенно не касается человеческой души. Даже самая надёжная, десятилетиями выстраиваемая нерушимая ледяная стена начинает трескаться, таять и плавиться под напором невыносимой нежности. Твоей нежности. Твоей яркости и открытости, абсолютно всепоглощающей искренности и честности, взрывного порыва. Я перевожу взгляд в небо, смотрю на прячущуюся за тёмными тучами луну, и мои губы трогает тень улыбки. И ты сжимаешь мои пальцы своими, крепко, сильно, порывисто. Однако на удивление мягко, совсем нежно, почти деликатно. Но ведь сейчас можно. Луна тусклым светом выделит только запорошенное дерево и замёрзший пруд. Да свет из комнаты подчеркнёт тенями наши фигуры и уже совсем скрытую снегом дорожку в саду. Ночь заботливо скрывает за тучами лунное око и укрывает сад совсем беспроглядной тьмой. А уголки моих губ снова чуть приподнимаются в мягкой улыбке. Сейчас ведь всё можно. А с первыми лучами солнца, с ярким алым рассветом, напоминающим цветом твои непослушные волосы, можно будет всё оправдать сном. Можно будет убежать, можно будет скрыться и спрятаться, оставив эти мгновения под покровом ночи. Только за беспрерывно тающей ледяной стеной больше не спрятаться. Что светлым днём, ласкающим прямым твоим взглядом, что непроглядной ночью, балующей такими непозволительными прикосновениями. Спрятаться больше негде. Да и нужно ли прятаться хотя бы от самого себя?..