Правила

      У Стаса есть правила. Правила, которые он нарушает с завидным постоянством. Потом ненавидит себя, разворачивает мебель на кухне, разбивает очередную чашку. А потом эмоционально опустошенный сжимается в углу и курит одну за другой, пока во рту не становится невыносимо горько.        Первое правило: не снимай трубку. Блядь, никогда не отвечай на сраный звонок, когда в час ночи видишь знакомое имя на экране. Босс, Игорь, хуй его знает, кто окажется на том конце провода и, если не повезет, это будет бухой, бухой просто до зеленых соплей Босс, и тогда им обоим пиздец. Вообще-то, происходящее с Лавровым подозрительно похоже на раздвоение личности, но Стас, конечно, не психиатр.        — Блядь, Пемп, ты откуда за трубой шел? Со сраного Марса?        Не повезло. Не везет, сука, с регулярностью, достойной лучшего применения. Стас сжимает зубы до хруста и собирается молчать до утра.        — Стас, ты уже снял, — Босс хрипло смеется в трубку, и его голос становится немного булькающим, как и всегда от набранного в рот дыма. — Открывай дверь.        Нет, блядь. Правило номер два: не впускай его. Не впускай, или ты уже не выкрутишься из ситуации, не сможешь свести всё к тупой шутке, не сможешь спасти остатки достоинства. Пусть стоит в прокуренном подъезде до утра, ожидая ответа.        Стас распахивает дверь.        Игорь — да хуй там, Босс в своей накладной бороде и дебильной в середине лета шубе опасно покачивается, видно собираясь в самом прямом смысле ввалится внутрь.        — Ну и какого хуя ты ебешь мне мозг в час ночи, чувак?        Стас ежится от неожиданного сквозняка и потирает ступней левую лодыжку. Или это от взгляда Босса, которым тот награждает длинные ноги, словно прицениваясь? Стас всё еще хорохорится, но больше для вида, потому что эта схватка уже проиграна.        — Не впустишь друга?        Правило, мать его, номер три. Не будь ему другом. Нет, Стас не может быть двуличным, не может играть на камеру хорошие отношения, а за пределами видимости обращаться в холодного и совершенно не дружественного мудака. Он, сука, привык к Игорю, он привык к их беседам до четырех утра, когда язык уже отказывается ворочаться во рту от недосыпа. Привык подставлять свое плечо, если нужна помощь и привык знать, что ему помогут в любом случае. Но когда Босс в здании, то нет там никакой дружбы.       Стас отступает под напором двухметрового бухого мужика, отходит в угол, устало трет лицо до покрасневшей кожи. Всё идет по обычному до скрежета зубовного сценарию, и любое отступление от него невозможно в принципе.        — Пемп, детка…        Стаса словно обжигает этим обращением, его даже чуть передергивает от отвращения, и желание вломить этому обмудку вырастает в сто раз.        — Ты перепутал квартиры, мудак. Детка у тебя в другом доме.        Игорь хмыкает и вместо хоть какого-то вразумительного ответа хватает Стаса за подбородок, сжимая словно стальными пальцами. Он без очков, и от ледяного, почти физически липкого взгляда, на коже появляются мурашки. Лучше бы Босс пришел при полном параде, и тогда легче было бы придумать себе, что это не Игорь, а действительно, совершенно другой человек.        — Когда я хочу — ты моя детка.        Стас смотрит в затуманенные глаза напротив и знает, что лучше молчать, потому что они окажутся в одной постели так или иначе.        Босс — с Игорем Стас не трахался никогда, тот любит исключительно одну женщину — трахается жестко. Боль может быть различной интенсивности, от легкого дискомфорта, от слишком быстрого проникновения до полноценных рыданий от того, что нечем дышать, и пальцы на горле и не думают ослаблять хватку. Стас взбрыкивает ногами, пинает Босса в плечо, и в голове бьется в истерике только одна мысль: «Он меня задушит». Ладонь исчезает спустя мгновение, и поток воздуха, хлынувший в горло, кружит голову не хуже бухла. На шее медленно краснеют отпечатки чужих пальцев, чтобы к утру превратиться в полноценные синяки, которые будут напоминанием о произошедшем им обоим. Между ног липко, на душе тошно, во рту гадкий привкус собственной крови и слез.        И, конечно же, хуже всего тот факт, что Стас кончил даже раньше, чем Босс.        Чуть погодя, Босс уходит, Игорь остается. Стас кутается в искусственную шубу, собирая по кусочкам своё достоинство, а потом устало стонет.        — Знаешь что? Это было подозрительно похоже на изнасилование.        Игорь бросает испуганный, напряженный взгляд на свернувшегося на кровати Стаса. Во рту металлический привкус чужой крови, который не заглушает сладкий дым, спину саднит от царапин, что тот с таким остервенением оставлял на коже, а на пальцах постепенно расцветают синяки от его зубов. И как всегда стыдно просто пиздец.        — Прости, Стас, я не…        Стас морщит нос и взмахивает рукой, будто обрезая остаток обычной фразы. Напряжение в комнате постепенно тает, хотя, казалось бы, должно расти.        — Иди сюда, мудак.        Игорь колеблется пару секунд, как обычно, подходит неторопливо и даже робко, как обычно, и послушно укладывается под бок Стасу, как обычно. Утыкается горящим лицом ему в грудь и ластится легко к пальцам в своих волосах. И вот теперь, когда это уже абсолютно точно не Босс, как воспринимать происходящее? То, как Игорь бодает лбом грудь Стаса, а потом украдкой, почти невесомо, целует выступающую ключицу. Как уже в полусне подставляет губы — блядь, Конченков, какой же ты жалкий — под легкие поцелуи. Это же просто пиздец.        Игорь уйдет рано-рано утром, оставив свой запах на подушке и очередную здоровенную дыру на латанной-перелатанной душе Стаса. Тот не спеша проснется, привычно пощупает правую сторону кровати, привычно выдохнет сквозь сжатые зубы, отчаянно сдерживаясь.        И всё равно разнесет кухню, разобьет посуду, а потом ужмется в комок и будет курить одну за другой, потому что правила нарушать нельзя.