Занавес кислых дождей

- Стой,.. дура!.. Хриплому голосу Дании глухо вторили росшие по бокам лысые деревья. Ему вторила узкая, неровная, влажная от ноябрьских дождей дорога, окаймленная потрескавшимся бордюром. Ему вторили тяжелые свинцовые облака, готовые обрушить занавес косых кислых дождей на все, происходящее внизу... И затхлая сырость оврагов, что неподалеку, ему тоже вторила - казалось, всё, всё вокруг призывало ту худую шаткую фигурку вдали не уходить. В эхо слышались слова, но в нем не отдавалось чувств, разрывающих горло и грудь молодого паренька. Он стоял, не двигаясь, он отупел от накатившего чувства безысходности; его мятую, такую нелепо красную рубашку, ярким пятном выделяющуюся среди мертвой серости, трепал северный ветер. В осеннем сумраке его яркие блондинистые волосы казались серыми, как газетная бумага, они лезли в глаза, словно умоляя его не смотреть на удаляющийся силуэт впереди. Он хотел бежать. Шла, не собираясь вдруг остановиться и развернуться – медленно, так оскорбительно равнодушно... Стук коротеньких каблучков черных туфелек, обрамляющих крохотную ножку, отдавался в висках Дании тупой, ноющей болью, от которой хотелось разбить голову. Клетчатая юбка до колен изредка оголяла жилистые коленки, тонкие плечи укрывал фетровый пиджак, а длинные и сухие, словно солома, волосы трепал и спутывал порывистый ветер. Он бил Норвегии в лицо, но не мог сбить походки – она продолжала идти вперед ровным, размеренным шагом, словно бы показывая тем самым, что ничто не сможет ее остановить. Дания и сам удивлялся, как такая хрупкая фигурка до сих пор не сбита порывами ветра. Норвегия никогда никого не жаловала сантиментами. Ее мраморно-белое лицо редко выражало какие-либо чувства, а тонкие вишневые губы никогда не расплывались в лучезарную улыбку. Максимум, на что вы могли рассчитывать, - легкий смешок, чаще всего – саркастический. Глаза ее напоминали бездонные фьорды, окаймленные редкими, светлыми ресничками, и в этих фьордах часто плескалось то, что не находило места на ее лице – радость и любовь. Дания, с детства росший с нею вместе, давно подметил эту особенность своей подруги и поэтому бессовестно вторгался в потемки ее души, только лишь глядя в глаза. Он и сам не знал, откуда такая к ней привязанность. Ничего в ней нет – костлявая красота, презрительная недосягаемость, надменное, а то и просто безразличное отношение ко всему окружающему. Но только было что-то еще, жизненно важное, то, без чего жить будет уже нельзя. Углядел во фьордах искорку, решил разжечь, да и забыл себя где-то там, за звонким стеклом хрустальных глаз. Дании показалось, что Норвегия замедлила шаг, а то и вовсе остановилась. Долго думать не стал – сорвавшись с места, он побежал за нею, спотыкаясь, тяжело дыша, разгоняя застилающую глаза бархатно-черную пелену, тщетно пытаясь усмирить бившееся в агонии сердце. Подбежав совсем близко, он вдруг отпрянул. Теперь их разделяло всего несколько шагов. - Куда ты идешь?! Он хотел кричать, но не мог. Обветренные, кровоточащие губы с трудом излагали какие-то слова, а голос был сиплым и подрывающимся. В нем ясно слышалось давящее отчаяние. Она ничего не ответила. Но и уйти уже не пыталась. … Норвегия повернулась к нему, и опять два целенаправленных взгляда встретились и пересеклись, прерванные мгновением позже косой завесой проливного дождя, хлынувшего без всякого предупреждения. Непривычно теплые капли ударяли об асфальт, о сухие ветки деревьев и выцветшую сухую траву, создавая милый слуху шепот своих шелковых штор, и только холодный завывающий ветер одиноко гулял средь стволов. Норвегия сделала шаг, не опуская головы. Длинными костлявыми пальчиками заправив нависшую влажную прядь, она сделала второй шаг, приблизившись к жалкому мальчишке вплотную, продолжая смотреть в эти глаза, глаза, не выражавшие ничего, кроме жалкой растерянности. Ее тонкие ледяные пальцы прошлись по его шее, чуть зайдя за ворот рубашки и пустив по телу легкую волну мурашек, а по губам вновь скользнула легкая полуулыбка. Чувство, на мгновение взявшее верх? - Как же я тебя ненавижу, - протянула Норьге и протянула вторую руку вверх, чтобы запустить ее в волосы своего нерадивого собеседника. Холодные пальчики зарылись в уже совсем вымокшие светлые пакли, создавая контраст теплым слезам серого неба. - Я тебя тоже… - промолвил Дания после пары секунд оторопелого молчания. Сквозь свинцовое отчаяние в его глазах стали пробиваться лучики светлой нежности, а губы изобразили несмелую полуулыбку. «Зеркала души» снова заблестели и приобрели некий игривый прищур; сильные руки в прилипшей к коже мокрой красной рубашке осторожно обвили тело Норвегии и прижали к себе. – Я тебя тоже ненавижу. Очень-очень! Только небо оставалось все таким же мрачным и беспристрастным, продолжая поливать все земное кислыми слезами. А Дания понимал, что прижавшаяся к нему тонкая холодная фигура никогда не сможет согреть его тело, но лучшего огонька, чем того, что пылает в норвежской душе, не найти для озябшего датского сердца.