Удушье

Марк мечется по своей комнате загнанным зверем. Он сделал такое с Леоном, с мальчишкой, который снится ему в самых развратных снах. Сны, после которых Марк избивает боксерскую грушу и до остервенения отжимается, рвет волосы, а в конце концов обессиленно падает на кровать и укрывается одеялом, чтобы предаться греху. Марк стоит в ванной, обдирает до крови клейкие, грязные руки, чтобы смыть с себя все упоминания о своих снах. Но мысли все равно пробираются в его голову, окутывают липкой паутиной, швыряют его на пол в костеле с такой силой, что ноют колени. И Марк, глава отряда самых яростных и безжалостных служителей Христа в А-тауне, рыдает, молит о прощении. Об этом не знает даже его духовник. Отец Себастиан. Марка рвет на части от такого. Он нарушает Таинство исповеди. Еще один грех. И Марк готов убить Леона, мальчика, из-за которого его душа грязнет в разврате. Марк не понимает, что отворачивается от Бога сам. Он винит Леона. А еще пуще этого задохлика-велосипедиста из третьего округа. Джек, так зовут того, к чьему плечу доверчиво прижимается Леон. Его Леон. И тут же Марк дает себе пощечину. Леон. Ле-он. Ле-он. Кровь стучит в висках от седьмого по счету отжимания вниз головой. Руки не выдерживают. Марк падает. Охает, стонет от боли и тут же спохватывается: слишком неприлично, гадко, греховно звучат эти звуки в полумраке его комнаты. Он на коленях подползает к распятию. На Марка смотрит Иисус. Это распятие, где Христос смотрит прямо на язычников, не с вызовом, а с ясным пониманием их грехопадения и сочувствием к падшим. Марк склоняет голову до земли. Смотрит с надеждой и видит укоризну точечек-глаз, в которых отсвечивает уличный фонарь. — Прости, прости, — Марк начинает кашлять, задыхается. Ищет ингалятор. Марк забывает о всем. Он хочет дышать. Ему нужен кислород. Господи, помоги, помоги достать! Скрюченный, уже посиневший хватает баллончик. Вдыхает из последних сил. Будто оживает. Лежит. Дышит глубоко. Смотрит на детские светящиеся звездочки на потолке. Сколько раз он думал, что их сорвет? Много. Надо бы сорвать. Хотя красиво. Красиво. Он повторяет это много раз. Красиво. Леон тоже «красиво». Леон. Он резко обрубает мысли. И снова в нем просыпается неистовый дракон религиозных догм. Но внезапно Марк понимает, что ему все равно. Все равно на его грех. Он даже забывает о том, как просил Бога спасти его. Леон — красивый. Он приходит к этому спустя год. Год мучений и истязаний себя. Марк смеется. Смеется грустно, хрипло, с лающими звуками. На что он надеется? На благосклонность этого мальчика? После того, как он избил его? А потом его велосипедиста? Сейчас Леон в больнице. У него сотрясение. Многочисленные ушибы. Сломаны ребра. Чудом не задеты легкие и не порваны внутренние органы. Лицо он помнит застывшей кровавой маской, скрученной в гримасу боли. Он даже плюнул в него, чтобы запомнить. Его перекосило тогда. Леона. Словно змею увидел. Больно, как же больно. Даже когда ум не тревожит религия, Марку плохо. Марк помнит легкую фигурку Леона, лежащую на окровавленной траве. Что он может сделать? Марк сжимается в клубок на полу. Сворачивается. Думает. Страх сжимает горло от внезапной идеи: навестить Леона в больнице. Марк лежит, размышляет. А что, если Леон его прогонит? Марк живо представил, как заходит в белую больничную палату, где медленно пикают аппараты, присоединенные к Леону. А Леон видит его и вызывает медбрата. Тот утаскивает Марка. И еще Марк ведь наткнется на Джека. И Джек увидит его позор. А еще хуже… Марк опять изобьет этого велосипедиста. И Леон будет потерян. Марк бросается на полу, как раненый волк, так же воет и царапает руками, ногтями пол. Ударяется головой о ножку кровати. Забирается на нее. Закутывается в одеяло. Чувствует тепло, которое разливается по всему телу. Руки сами собой тянутся вниз. Укоризненно отсвечивают глаза-точечки на распятии. Марк злится. Тапок сбивает распятие. Марк охает от собственного святотатства. Но волна возбуждения заставляет забыть обо всем, кроме Леона. На утро Марк просыпается в липкой постели и сам загружает белье в стиральную машинку, чтобы никто не узнал о его ночном грехе. Он стоит под душем. Клянет себя. Марку мучительно стыдно. Как он так пал, чтобы забыть о Боге? Как? Марк проходит в комнату и замечает отсутствие распятия в углу. Смотрит на пол. На расколотую надвое деревянную статуэтку. Поднимает ее. Смотрит в половину лица Иисуса. Марка захлестывают эмоции. Он в детстве очень гордился этим распятием. Здесь Иисус был живой и сильный. Не мученик, а воин. Сильный, несломленный. В сознании. Это распятие вырезал ему дядя. Сколько часов он провел перед ним в отрочестве, пытаясь забыться в молитве. В организации он слушал напряженно, внимательно, стараясь не пропустить ни слова, спастись от побоев отца и пьянства матери. Ему казалось, что устами отца Себастиана говорит Бог. Что геям нет места в этом мире, что радужный парад должен быть разогнан. Подростком он забыл про Библию и милосердие. А потом пришло это. Вначале был Томас. Но Томас уехал. Марку было страшно, что узнает его отряд и отец Себастиан. Он ведь тоже грешник. Потом появился Леон. Леон прочно поселился в голове. Сейчас это распятие, бывшее символом его веры, разломилось, как и сама вера. Марк за одну ночь лишился жизненного ориентира. Марк пытается вспомнить о Боге, о грехе, о молитве. Но чувствует только пустоту. Пустоту. Ничего. Марку страшно. Он не может бросить всю свою жизнь, организацию, отряд. Но теперь вместо пылающей верой души у него — уголек. Марк не умеет притворятся. А ребята будут мстить. Так, понимает Марк, называется «вразумление брата отрекшегося». Он собирается в колледж, как робот. Отказывается от участия в сегодняшнем собрании: — У меня мама заболела. Надо навестить. На попытки призвать Марка к порядку, тот отмахивается. В конце концов авторитет Марка непререкаем — парни отвязываются. В коридоре на перемене его прожигает взглядом велосипедист. Марку все равно. Марк знает, в какой больнице Леон. Пары заканчиваются. Марк бредет к автобусу. Маленькому синему с бледными буквами: «Are u OK?», Марк усмехается, но садится. Билет покупает словно в тумане. В голове: «Are u OK?», а, Леон? Что с этим мальчиком? Мальчик. Леон ведь младше него всего на год. В колледже поздравляли его пару месяцев назад. Он смеялся. Такой легкий, маленький, прижимался к плечу велосипедиста. Марк сжимает лямку рюкзака. — Ненавижу… — шепчет он Джеку. — Велосипедист. Сукин сын. Расслабляется, представив Леона, его улыбающееся лицо. И накатывает волной стыд и отчаяние. Он избил Леона. Он предал веру. Он… Марк закрывает лицо руками. Слезы пытаются вырваться из глаз. Но он усилием воли сдерживает рыдания. Больница. Марк выпрыгивает из автобуса. В приемном покое девушка кокетливо смотрит на него и спрашивает к кому он. Марк отвечает, не замечает ее ужимок. — Он только из реанимации, не тревожьте его. Вы его друг? — Я его… — Марк глотает. Девушка понимающе улыбается. Марк сжимает зубы. И бегом на третий этаж. У палаты он замирает. Леон спит. Дежурный врач строго смотрит на здоровенного парня с заплаканными глазами и мягко кивает: — Проходите, юноша. К мистеру МакГрегору можно. Марк кивает немного испуганно. Подходит к двери с множеством узеньких полосочек жалюзи и тянет ручку на себя. Садится на стул возле койки-бокса. Смотрит. На тонкую смуглую руку с катетером. Смотрит на капельницу из которой мерно вытекает прозрачная жидкость. Марк едва сдерживает слезы. Слезы? У него слезы? Отчего? Внезапная вспышка злости заставляет Марк врезать по стене. Леон вздрагивает. Марк тут же успокаивается и ругает себя. Леон ерзает на постели. Одеяло сползает с плеч. Обнажает огромный кровоподтек на груди, белую повязку на ребрах. Марк молчит. Кладет ладонь на лоб Леона, дышит прерывисто, надрывно. Леон просыпается, шепчет: — Джек. Марк моментально отрывает руку. Опять он о своем велосипедисте. Леон фокусирует взгляд на Марке. Вздрагивает. Страх. Потом ярость. — Уходи, — тихий голос. — Не уйду. — Позову врача. Тебя выпрут. Дрожь в сжатом кулаке усиливается. Он себе представлял эту сцену десятки раз. Все так и происходит. — Выслушай. Пожалуйста. Леон лежит, сопит, думает, сверкает единым видимым глазом. Маленький. С разбитым лицом. Кровь ему аккуратно смыли. Но ватный тампон на глазу и сшитая бровь нисколько не умаляют вины Марка. Даже увеличивают. Марк сжимается на стуле, сейчас от решения Леона зависит очень много. — Говори, — произносит мальчик и натягивает здоровой рукой одеяло до подбородка. — Я… Я… Я… — Марк хрустит пальцами, ковыряет носком ботинка пол. — Леон, прости меня! — резко говорит он. — Прости, я всегда над тобой издевался… — Марк умолкает, набирает полные легкие воздуха и со свистом выдыхает. — Я… Я… Не мог… Сказать… Сказать что… Сказать… — Марк с надеждой смотрит на Леона. Дверь с хлопком открывается. Марк дергано оборачивается. Велосипедист. Черт. Джек переводит взгляд с Леона на Марка. Видно, как в нем нарастает ярость. Тихий голос Леона прерывает начало бури: — Джек, не смей. Не здесь. — Что. Он. Здесь. Делает? — Я не знаю. Марк только попытался сказать, как ты вошел. — Я слушаю, ублюдок, — голос Джека холоден как лед. Марку хочется залепить в эту небритую физиономию, сломать правильный нос, разодрать в клочья его шапку и вырвать серьгу из уха. Он уже сжимает кулаки, но Леон здоровой рукой хватает его за рукав, морщится от боли. — Не здесь. Ясно? Хотите драться — на улице. Но я не позволю вам друг друга покалечить. — Леон, он избил тебя, — Джек сжимает зубы. — Джек, он избил тебя, я бы тоже ему врезал, — мягко говорит Леон. — Но ради Бога, — он выделяет последнее слово, будто это сигнал велосипедисту. — Прошу, не сейчас, — лицо велосипедиста расслабляется, смягчается, будто он что-то понимает. Марк едва сдерживается. Но ради Леона надо терпеть. — Выйди, он не причинит мне вреда, — Леон приподнимается, по скривившимся губам видно, что ему больно. — Джек? — Хорошо, — велосипедист выходит. — Марк? — тихий голос выводит Марка из яростного созерцания фигуры в коридоре. — Да, — Марк теряет настрой говорить, хочет закончить разговор, но понимает: или сейчас, или никогда. Со злостью пинает тумбочку, та жалобно скрипит. Леон молчит. Марк достает телефон, с третьего раза вводит пароль, открывает заметки и пишет: «Яс ткбь люблю», удивительно, но только последнее слово выходит ясно. Показывает Леону, сжавшись как перед ударом. Потом закрывает приложение, яростно долбит пальцем по экрану. Смотрит на мальчика во все глаза. Тот лежит, не понимает, что ему делать, нервно теребит край одеяла. И снова. Их прерывают. Врач зло говорит Марку: — Выметайся, больному нужен покой. Если бы Марка не оставили силы, он ни за что не послушал бы. Выходит. Натыкается на злого, как черт, Джека. Их сопровождает дюжий санитар, наблюдает, чтобы вышли за пределы больницы. По дороге Марк закашливается, незаметно прикладывается к ингалятору. Он ненавидит свое тело за слабость. — Идем, — внезапно говорит Джек. — Разберемся. Марк не против почесать кулаки о велосипедиста с его дружками и идет за ним. Они проходят мимо линий электропередач. Мимо очистительной станции. Мимо кованного забора. Выходят на площадь. Идут через дворы старых домов. Ярость и ненависть как-то утихают. Марку это не нравится. Он больше не чувствует азарта, не чувствует желания калечить. Опустошение. Столько моральных сил он истратил сегодня. Что приходит пустота и усталость. Усталость. Марк тяжело дышит, пытается вызвать ярость. Но нет. Ничего. Они спускаются по узенькой тропинке между деревьев и Марк задает вопрос, выплевывает сквозь зубы, имитирует злобу и показывает настоящее презрение: — Куда ты меня ведешь? К своим дружкам? А сам не справишься? Джек не оборачивает, перепрыгивает через два камня, образующие ступеньки и оказывается на ровной площадке под деревом. Марк нависает над ним. — Справлюсь, — велосипедист резко толкает Марка к стволу дерева, вжимает его в него своим тщедушным тельцем, целует. Мягкие губы, вкус шоколада и жвачки, теплая ладонь, крепко сжимающая его, жилистое тело, которое жмется к Марку доверчиво, рука, гладящая по саднившему от недавней драки боку. Возбуждение накатывает на Марка резко, внезапно, он его не контролирует, сам сграбастывает Джека в объятия. Сказка прекращается. Джек отступает резко, поистине звериным прыжком оказывается на огромном валуне и спрашивает, глядя в помутневшие от злости и возбуждения глаза Марка, тоже зло и возбужденно: — И что в этом плохого?! За что ты преследуешь таких? Тебе же самому было хорошо сейчас. Зачем, Марк?! Марк прыгает на камень, пытается достать Джека, тот легко соскакивает с другой стороны в опавшую листву. Чертов велосипедист ловкий, изворотливый, двигается по склону, как горный баран. Марку сложно. Он крупный, высокий, тяжелый. Камни осыпаются у него под ногами, листья скользят. Будто сама природа не желает, чтобы Марк догнал противника. А Джек гибким движением наклоняется и пробегает под веткой, но поскальзывается и падает, скользит вниз по мокрой листве. Марк злорадно ухмыляется, меняет направление движения, резко снижается, хватается за ствол молодого деревца, руку прошивает болью — акация. Нога подворачивается и он летит следом за Джеком. Два тела сталкиваются, Марк инстинктивно хватается рукой за куртку противника и они оба врезаются в кусты. Марк приходит в себя первым и бьет Джека в «солнышко», как тогда, в лесу, тот скрючивается, надрывно кашляет и бьет в ответ, Марк не успевает увернуться, удар оглушает его на какое-то время, льет кровь из рассеченной брови. Еще один он пропускает. Тоже в «солнышко». Марк звереет. Боли не чувствует. Бьет в челюсть. Понимает — Джек ослаблен. Бьет еще раз. За то, что ему принадлежит Леон. Еще раз. За то, что свободный. Еще раз. За растревоженную фантазию. Еще раз. Просто от распаленной злобы. Марк смотрит на свои окровавленные руки. На тело под ним. На разбитое, превращенное в месиво лицо. На руки, прижатые к груди. На разорванную футболку. На живот, на котором разливался кровоподтек. Он видит, как Джек улыбается. Неожиданно спокойно и тепло. Марк смотрит на него. И что-то внутри него разрывается. Рушится. Как день назад перед расколотым распятием. Непреодолимый кашель сдавливает грудь и горло, приступ сильный, легкие с первых секунд начинает выворачивать наизнанку. Он падает на Джека. Задыхается. Скребет руками куртку в надежде найти ингалятор. Его нет. Как обычно. Джек соображает быстро. Он видит белый баллончик в метре от себя и выползает из-под тяжелого Марка. Тело болит. Каждый миллиметр дается с трудом. Он шипит, слезы выступают на глазах, когда растянутые до предела мышцы в попытке дотянуться до лекарства взрываются болью. Пальцы крепко сжимаются. Марка трясет судорога. Джек прижимает его к земле, засовывает в приоткрытый рот ингалятор, нажимает на клавишу. Марк успокаивается, постепенно затихает. Лежит. Весь лоб в бисеринках пота. Ему плохо не только от приступа, но и от того, что помог ему не кто иной, как Джек. — Зачем ты меня бил? — тихо спрашивает Джек, падая на листья рядом, тело отзывается мучительной болью. — Такие, как ты, не должны жить, — рычит сквозь зубы Марк, не чувствуя уверенности в своих словах. — Да? А тебе же понравилось. — Заткнись, — проклятая слабость! — Я-то заткнусь, а ты сам не будешь это вспоминать по ночам? А как ты посмотришь в глаза своему пастору? — Заткнись. — Подумай, Марк, может, хватит уже? Ты испытываешь всю боль тех людей, кого бьешь сам. — Нет, — а ведь он прав, уже год Марк раскаивается в том, что избивает «грешников». — Да, — тихий голос, как у психолога, начинает раздражать. — Марк, хватит, — теплая ладонь сжимает его руку. — Прими себя наконец. Хватит прятаться за религию. — Заткнись. Ты ничего не понимаешь. — Я знаю. Ты любишь Леона? — Да, — скрипя зубами отвечает Марк, дурак! — Зачем ты причиняешь ему боль? «Не знаю! Отвяжись от меня, сукин сын! Откуда ты такой взялся?!» — хочется заорать во весь голос. Но молчит. Джек тоже умолкает. Только сжимает крепко его руку. Марк не мешает. Слабость проходит, он поднимается. Смотрит на Джека. Совесть шепчет: «Он тебя спас, а ты оставишь его здесь?». Не по-христиански, не милосердно. Но Марк делает несколько шагов. «Он — грешник, Бог меня простит». Тот стержень, что рассыпался ночью, не восстановился, но религия продолжает, по привычке, жить в его уме. Нет. Марк разворачивается, подходит к Джеку, обнимает его за плечи и поднимает. — Идти можешь? — Могу, — улыбается разбитыми губами мягко и тепло. Святой какой-то, его избили, а он улыбается. Марка это злит. Но он не подает виду, подавляет в себе ярость. Они выходят на дорогу, благо упали прямо у грунтовки. Медленно бредут, Марк пошатывается от приступа и тяжести опершегося на него тела, а Джек вот-вот потеряет сознание от пары крепких ударов в голову. Слышит шум машины за спиной. Вишневый «Форд» останавливается возле них. Высовывается из окна чернявый парень. — Ребят, подвезти? — Да, — Марк с надеждой смотри на водителя. — Залезайте. По дороге водитель не задает вопросов, оставляет их у дверей травматологии и не берет деньги. Избитого Джека Марк оставляет в травматологии, а сам сидит в коридоре. Кусает и без того разбитые губы. Врач выходит из операционной. — Твоему другу повезло. Только внешние повреждения, печень чудом не задета. Но ему придется провести пару дней в стационаре. У тебя есть контакты его родственников? Перед глазами у Марка все плывет. Его тошнит. — Эй, парень! — слышит он голос подбегающего врача. * * * У Марка сотрясение мозга, об этом ему говорит Леон, который лежит на койке напротив. Джек располагается рядом. Но Марка выписывают раньше, чем Джек просыпается. Марк уходит, кусая губы и глядя на этих двоих. И уже забирая свои вещи, он понимает — он так ничего и не сказал Леону, а Джек не сообщил, кто его избил. Не приходит за ним полиция ни на следующий день, ни через неделю. В колледже он появляется нескоро, как и в костеле, как и на собраниях. Он пропускает воскресную проповедь совершенно осознанно. Не испытывает потребности. Это его страшит и радует одновременно. Марк штудирует интернет на предмет объяснения природы его влечения к мужчинам, читает и испытывает небывалую свободу, которая сменяется приступами какой-то звериной тоски по чему-то утраченному, по отсутствию чего-то родного и близкого. Он приходит в колледж. Марка сразу оглушает шум людей. Его радостно встречает его отряд, парни наперебой спрашивают, когда он придет, чем он болел, почему ничего не сообщил. Марк отвечает, честно и прямо: — Я не буду больше ходить на занятия, — с его плеч срывается первая скала. — Да ты шутишь! — Андреа толкает его в плечо. Марк отрицательно качает головой: — Нет. Ему не верят. Смотрят недоверчиво. Марк знает: когда поймут, что это не шутка, он будет избит. Но Марку все равно. Он выпрямляется и с прямой спиной идет к Джеку с Леоном, которые сидят на подоконнике. Подходит. Его решимость исчезает. Он злится, ругает себя последними словами. А парни смотрят на него. В глазах Леона нет страха, а Джек как обычно мягко улыбается. Марк стоит, смотрит, бьет себя по колену. — Ребята… Ребят… — Марк кусает губы. — Простите… Меня. — Мы тебя давно уже простили, — отвечает за обоих Джек. — Главное, чтобы ты себя сам простил. Чтобы ты понял. — Что понял? — кажется Марк смутно понимает. — Бог есть любовь, — этот странный взгляд. И молния прошивает Марка изнутри. Ему становится легко. На нем больше нет вины. И ясное теплое чувство окутывает его. Марку не надо причинять боль другим людям ради своей веры, Марку не надо посещать занятия, чтобы доказывать веру, Марку не надо слушать проповеди, чтобы искренне молиться. Марку надо только любить. Марк медленно прислоняется к стене и смеется. Слезы выступают у него на глазах. Его руки сжимают две ладони: одна меньше, вторая больше, шершавее. Его привлекают к себе два человека, они его обнимают и он обнимает своих бывших врагов в ответ. Марк стоит, положив голову на макушку Леона, блаженно улыбается. Момент. Момент, который надо запомнить и которым надо себя греть, когда будет плохо... Его сжимают еще крепче с боков и Марк внезапно смеется, запрокинув голову назад, а ему вторят новые друзья.