И Солнце тоже...

Poets Of The Fall - Love Will Come to You (Любовь придёт к тебе)

Эй, что происходит? Что ты тут делаешь? Разве сегодня что-то не так? Помнишь ли ты, кем я решила стать? Мой лучший друг, У жизни никогда нет ясного курса. Она исходит изнутри, Cтавит тебя на место и оставляет на коже отметины. Когда смех скребёт тебе по коже, И моменты озарения кричат в тебе, Когда ты увядаешь... Любовь ждёт за дверью.

      Джинни бросает вызов всем и каждому, когда обнимает Луну прямо на людях и звонко чмокает ее в щеку. Последний гвоздь в крышку гроба материнских попыток вырастить настоящую леди, привить манеры. Прахом, видимо, дочь угодила «от и до» в породу Уизли, а те по сложившейся традиции идут самолично выбранными дорогами. Ничего плохого, но Молли расстроится. Ей не нравится чужое внимание к ее семье. А стоящие в коридоре ученики смотрят на них, готовые распускать сплетни, кто-то откровенно пялится, кто-то неодобрительно морщит нос. Но искры не дают подойти ближе ни тем, ни другим. Серебристые и золотые брызги сыплются на пол, выскальзывая из-под прижатой к щеке руки, ловчиха Гриффиндора готова поклясться, что это они греют ей губы и лицо, а не прилившая от смущения кровь. Такие девушки, как Джинни Уизли, не должны стесняться, показывать свою робость. Теперь, когда она, наконец, решилась, ей нельзя отступать. И если для Лавгуд случившееся — нечто само собой разумеющееся, как практически все вокруг, то для Джинни — одержанная победа над собой. Над целым, черт его подери, миром.       Луна принимает колесо событий как должное, Джинни не устает удивляться, как все умудряется идти наперекосяк.       Луна, эта «взбалмошная помешанная дуреха», всегда норовила коснуться кого-нибудь. Случайно или нет — неважно, она ведь осознанно не надевала перчаток с самого первого курса, и многие сомневались, задумывался ли ее родитель о приобретении таковых вообще. Моветон. Приличное общество озлобленно скалилось на подобных ей белых ворон, на безрассудное, как ее отец и мать, дитя. Даже не все с Равенкло были готовы оправдывать такую вольность. Глупая свобода, которая нарушает личное пространство окружающих тебя людей, а соответственно и твои принципы, что «никого ничто не должно притеснять». Положение все равно безвыходное, так почему бы не пойти путем меньших жертв? Если ты доставляешь кому-то дискомфорт, это не делает тебя какой-то там «особенной» или сообразительной, это не что-то новое… На всю школу она была такой одна. Когда Джинни впервые увидела Луну на занятиях Армии Дамблдора, то мысленно сразу же согласилась со всем, о чем болтали на завтраках в столовой. Что тебе мешает постараться быть как все? Или ты привлекаешь к себе внимание нарочно, «не такая как все»?       У Джинни ведь было множество братьев, один из которых теперь занимался с драконами, а двое других, например, негласно грозились разнести Хогвартс по камню очередной выходкой. Каждого из них любили, за исключением, разве что, Перси, но тот успел выслужиться в Министерстве и тоже имел поводы собой гордиться. Каждый из них был «кем-то». Рону тоже не нравилось, что он оставался в тени старших, он хотел оставаться не за чужими спинами, быть на слуху… О младшей Уизли никто из братьев даже не удосужился подумать. Взять в компанию во время игры? Или Рон, что ему стоило хоть разочек поговорить с ней, а не пытаться отыграть роль строгой няньки, бдящей за нравственностью сестры? Быть девочкой, которой время от времени указывают, куда надо пойти и что ей надо сделать. Девочкой в беде. Девочкой, которой рано участвовать в важных собраниях взрослых и много чего еще. Словом, быть Джинни Уизли, о которой лет до тринадцати-четырнадцати толком не вспоминали, тоже надоедает ужасно. Нет, скорее по-другому — не надоедает, это все не нравится ей с самого начала. Но Джинни училась обходиться компромиссами, выворачиваться так, чтобы слыть душой компании, доброй, заботливой, милой, чтобы отстаивать свое мнение не в лоб, и вместе с тем уметь осадить.       Пока Джинни пыталась находить контакты с другими, Луна бессознательно жгла мосты. Хлопает по плечу Гарри, задевая шею того кончиками пальцев, и герой отшатывается в сторону, так сильно сжимая палочку, что та едва не хрустит. Поттер после смерти… после событий Турнира сам не свой, и девушке кажется на какие-то считанные секунды, что волшебник готов швырнуть в подругу заклятьем. Для магглорожденных сложно принять такие особенности магического мира, но взаимодействие двух волшебников не всегда доводит до добра… часто оно провоцирует вот такие ослепительные вспышки света, крошечные фейерверки вокруг соприкоснувшихся. Красиво, изумительно красиво, захватывает дух, пугает и завораживает одновременно. И категорически не одобряется обществом. Джинни слышала, что в Дурмстранге отказ от ношения специальных рукавиц может послужить причиной для исключения учащегося… А куда тогда податься волшебнику или волшебнице? В Хогвартсе с этим, разумеется, проще.       Но за спиной продолжают шептаться, и тебя начинают обходить стороной. И одно дело Невилл, забывающий перчатки и дни тратящий на их поиски, он в такие моменты руки не вынимает из карманов мантии! (впрочем, обычно он тоже их не вынимает, от греха подальше) Поступать так сознательно чистой воды детская блажь.       Так думает Джинни, пока не узнает, как часто мать Луны в детстве высекала щелчками пальцев, столкнувшихся с ладошкой дочери, синие искры, как путались те в волосах пятилетней девочки и блестели в широко распахнутых серых глазах. Напрямую Лавгуд не говорит о своем детстве, не в чертах ее характера, а Джинни страшно спрашивать о болезненном и неприятном просто так, поэтому приходится наполовину догадываться самой, наполовину улавливать где-то между строк. Джинни уверена, что сделает подруге больно, и чертовски плохо, на самом деле, ее знает. Они говорят о самом теплом воспоминание Луны, они говорят потом еще долго, часами, каждую ночь, если удается улизнуть под близоруким надзором Филча. Астрономическая башня редко пустует в позднее время, это традиционно закрепившиеся для свиданий место, но все как-то умудряются предупреждать друг дружку и подгадывать время для встреч. Благо, оказывается мало людей, готовых ради отношений рискнуть парой десятков баллов факультета, и это откровенно смешно. Потому что у тех же Джинни и Лавгуд никакой влюбленности нет, они хорошие подруги и только, и все равно каждый раз устраивают испытание собственной избирательности. Просто, чтобы увидеть ее, просто самая заурядная подружба, ничего особенного. Уизли по обыкновению в перчатках, каждый вечер, каждую ночь и каждое раннее утро, пока плотная ткань не начинает едва ли не жечь кожу, по крайней мере ощущается так, и не надоедает уворачиваться от тянущихся к лицу бледных ладоней.       Как-то в поезде Луна говорит, что хочет возобновить занятия АД. «Мне казалось, что у меня есть друзья». И внутри что-то рвется, кричит от недовольства, потому что «У тебя всегда есть я». Слова застревают в горле, и уходит пара месяцев, прежде чем они достаточно сблизятся, чтобы произнести их, и тогда они все равно не нравятся. Голос дрожит, как у готовой зареветь плаксы, да и саму гриффиндорку весьма ощутимо трясет…       Но прежде они проводят бесконечность наедине, путаясь в своих разговорах и мыслях.       Джинни правда хочет, чтобы Луна пересчитала все эти созвездия родинок на щеках, шее, ключицах, и это уже что-то совсем не дружеское. И еще ей хочется увидеть подсвеченные магическими всполохами белые прядки… если они будут синими, то должно оказаться смертельно красиво. Но искры отблескивают в темноте золотом и серебром, и от этого сердце Уизли готово нахер выскочить из груди. Потому что это все еще самое красивое, что она могла увидеть.       Через неделю она тоже решает отказаться от ношения лишней, как кажется, детали ее гардероба, и на очередной тренировке сразу находит еще один очевидный плюс: касаться древка метлы неописуемо приятно, все эти шероховатости, покрытые поверх лаком. Ощупывая, по новой открывая мир, нельзя не убедиться в том, что у тебя отбирали половину из его приятных возможностей. Джинни обнимает свою Луну на людях, и ей до поджимающихся на ногах пальцах здорово.       Взгляд Луны больше не отстраненный, она видит в нем то, что дает силы бросить взгляд поверх взлохмаченной макушки, в которой обнаруживается пара листиков и травинка (Мерлин, как же ей не терпится аккуратно вычесать их и уложить не этой спутанной, пропахшей лесной чащей копной!). За спиной, напротив Уизли, так много знакомых лиц, не сразу удается выбрать то, к кому стоит обраться, вот только Джинни никак не может убрать эту гордую наглую улыбку.       Она гребанная игрокиня в квидич, и она устала подыгрывать.       — Не сейчас, — шепчет одними губами Джинни, глядя на строгое лицо профессора МакГонагалл, и целует свою девушку куда-то в висок. Ей кажется, что Миневра понимающе кивает и тактично ждет еще с полминуты, прежде чем выписать отработку за нарушение субординации и срыв начала ее урока…