The War

Быстрые привычные движения. Сбитое слегка дыхание. Трепещущие пушистые ресницы. Лбом – в нагревающийся от горячей воды кафель. Грубоватые ладони на боках, болезненно-сладкий укус в загривок, жаркий выдох в затылок. Проходит дрожь. Совсем как на выступлении, когда Джонхён так рванул за волосы на затылке, сжав в сильной руке. Затылок обжигает. То ли вода сегодня слишком горячая, то ли собственный разум подкидывает такие невероятно реалистичные иллюзии, от которых, о, Господи, так божественно подгибаются и трясутся колени, а ногти медленно скребут по стене. Он не может посмотреть ему в глаза, не может ничего сказать. Может только глотать собственное сбившееся горячее дыхание, дрожать и позволять грубо подхватить под плечи, сжать. Эти звуки будто повторяются в мозгу, как заевшая пластинка, они доводят до безумия откровенностью, щеки алеют как в лихорадке, и руки дрожат, не удерживая оперевшегося на них тела. — Хён... Спина гнется. Тэмин щекой вжимается в стену, закусывает нижнюю губу. Поясницу сковало сладостное напряжение, сердце грохочет так, словно он сейчас не в душевой, а на сцене, ловит гулкие ритмы песен собственной группы. Тэмину стыдно, сладко и жарко. Тихо "хнык", мурашки ползут по бедру. Через несколько минут он выползает из ванной. Чья-то рука очень больно хватает за каштановые волосы, дергает вниз, нагибая, и тащит к стене. Тэмин успевает только толкнуть, но от этого только больнее. Сиплый вздох: сильное тело вжимает в вертикальную поверхность, знакомые темные глаза внимательно, но как-то опасно всматриваются в его собственные. Трепет проходит, кажется, по всему телу, младший затихает мгновенно, прекратив всякое сопротивление, только морщится слегка, едва дышит, но вскоре тихо зовет: — Хён?.. Чужие руки грубы, ладони сухие, немного мозолистые от тренировок, и действуют резко, неожиданно. Тэмин на мгновение даже застывает, а после дергается, вырываясь, отталкивая руки старшего, потому что чувствует, как медленно сдавливает глотку невидимая петля, как течет по венам расплавленное пламя, а бедра немеют от возбуждения. Руки старшего сдергивают с него полотенце. И... Хриплая усмешка. — Так вот что тебе нужно, Тэмин-а. Иначе никак, я правильно понял? — Джонхён... Колени очень дрожат. Сильнее, чем на дебюте. Сильнее, чем после тренировки. Сильнее, чем в душе. Он буквально сползает по стене, полыхая от стыда, а знакомые, очень теплые и очень ласковые руки швыряют его на постель, будто так и надо. И в груди заседает едкое, противное, холодное чувство. Так не должно быть. У Джонхёна очень горячая грудь и приятно-рельефный пресс. Гладкая кожа. Тэмин задушенно вздыхает, смотря на старшего, ощущая, что, вопреки плохому предчувствию, возбуждается он только сильнее, щеки становятся лихорадочно-красными, уголки губ подрагивают. Хён над ним почему-то очень жестко усмехается. Холод в груди усиливается. Бедра мелко дрожат. — Ты со всеми не против, да? Слышал бы ты свой голосок со стороны, — от каждого слова в груди больнее. Щеки бледнеют, Тэмин смотрит во все глаза, не понимая, но губы начинают подрагивать. — Как ты стонешь. О ком ты сегодня думал? Ему восемнадцать. Он взрослеет. Но сейчас почему-то с губ срывается по-детски испуганный, дрожащий всхлип, болью в груди оказывается застывшее дыхание. До безумия стыдно, до безумия страшно, до безумия непонятно. Джонхён, его теплый, его заботливый старший, на плече которого он мирно засыпал в самые тоскливые ночи, он, его тело вжимается в дрожащее, худое тело Тэмина снизу, а тот не может и слова вымолвить, бестолково шевеля губами, не зная, что сказать. Как оправдаться. — Должно быть, мои додумки верны. Извините, что прервал вашу с Онью беседу сегодня. Должно быть, вы находились в весьма интимной обстановке. Тэмин бледнеет лишь сильнее и ладонями неловко упирается в чужие плечи, вспоминает. Всего полчаса назад, устроившись в объятиях лидера, он тихо рассказывал ему о чем-то, что волновало его. О том многом, что было в голове и на душе. И о том, как сильно он влюблен и что ничего не может с этим сделать. Онью ласково перебирал его волосы и гладил по плечу и спине, замерев и только слушая, пока в разговор не вмешался вдруг появившийся Джонхён. — О, Джонхён! — Онью приветливо улыбается. Тэмин в его объятиях застывает, даже словно как-то сжимается, непонятно из-за чего испугавшись. Только что он тихо бормотал старшему в плечо что-то едва-едва связное, разглядывая мелкую вязь теплого свитера и рисуя что-то на чужой груди, и Джинки слушал внимательно, иногда протягивая негромкое сочувствующее "о-о-о" или кивая. Смущенный Тэмин только начал что-то рассказывать про человека, которого очень любит уже довольно продолжительное время и не знает, что ему со всем этим делать, лидер гладил макнэ по затылку и спине, и тут в зал вышел Джонхён, явно чем-то раздраженный, расстроенный и разозленный одновременно. Тэмин тогда дернулся, оперативно вывернулся из обнимающих рук и быстрым шагом направился прочь. — Джонхён, что случилось? Тэмин... — Все нормально. — Все нормально. — Нет, хён, прекрати!.. Глаза у Тэмина очень красивые, особенно когда нет линз, особенно когда он не накрашен. Темные, как горький шоколад, и со сладко-золотистым, медовым переливом в ярком желтом свете ламп. Очень красивые. И очень испуганные. Он силится вывернуться из крепких рук, задыхается. Нет, не так он себе это представлял. Не этого хотел. Он не хотел медлительности, долгих поцелуев, заторможенных приторных ласк, но он никогда не думал, что его первый раз, даже и с любимым человеком, будет настолько беспощадным. Жестоким. Без капли теплых эмоций. Без поцелуев, которые бы заверили, что все хорошо, что бояться не надо. Что это не насилие. Без надежных объятий и хоть одного доверчивого, взаимного взгляда в глаза. Он не думал, что это будет самое настоящее насилие. Что будет так удушающе страшно. Что все эти мысли, желания разобьются о болезненную реальность, не смягченную ничем... Глухие всхлипы. Капля крови из прокушенной губы. Судорожная дрожь. Слабые руки, уперевшиеся в плечо. Джонхён очень любит его. Слишком сильно, слишком безумно, чтобы позволять ему быть с кем-то другим. Поэтому Джонхён вскидывает голову, прижимает к постели сильнее. Тэмин и вправду очень мучается. Прячется за трясущимися ладонями, едва слышно всхлипывает от шока и боли, и поджимает ноги. У него никогда никого не было. Тэмин не кричал, не вырывался. Только принимал всю ярость, боль и страх, глотал их, ел ложками, смотря в колышущийся потолок и короткими ногтями слабо проходясь по рельефной, сильной спине. Едва все прекратилось, отвернул голову, сипло вздохнул и выполз из-под тяжелой руки, крупно дрожа. Двигаться невероятно больно. Больно даже дышать. Ноги совершенно не слушаются. Руки ослабевше трясутся и подгибаются, стоит слегка опереться на них. Горло скребет противное чувство, очень хочется пить, но из-за сухих беззвучных всхлипов и судорог, проходящих по внутренностям, он не может даже сглотнуть. Белыми пальцами кое-как натягивает непонятно кому принадлежащие свободные штаны, едва держащиеся на бедрах, и вываливается из комнаты. Все уже спят, везде темно. То ли шум в ушах, то ли где-то неподалеку в ванной открыт кран. Тэмин едва ковыляет к кухне. Дрожит. Цепляется за стены и мебель, дотаскивая ноги до тумбы, стягивая к себе кружку и наливая себе воды из графина, половину пролив на пол и тумбу. И склоняется, мелко дрожа, коротко тихо всхлипывая и жмурясь. Горло сжимает что-то невидимое и сильное, ужасная слабость не отпускает. — Тэмин? Тэмин-а, что с тобой? Его вдруг подхватывают чьи-то руки. Кибом, встрепанный, в домашней одежде, расхристанный и с зубной щеткой за щекой, придерживает его, смотря взволнованно в полные слез и страха глаза. — Тебе плохо, Тэмин-а? Его мелко трясет, он оседает в теплых руках и позволяет тащить себя куда-то. Ему и вправду очень плохо, Кибом совершенно точно почему-то угадал, как же ему плохо. Оттащил в туалет закашлявшегося макнэ и, пока того выташнивало, убежал за водой. Вскоре он уже сидел рядом на холодном полу, обтирал горящее лицо Тэмина мокрым полотенцем и подавал воду в кружке. — Пей, осторожно. Понемногу. Это чего же ты наелся, что тебя так тошнит? И пахло даже не едой, Кибом совершенно точно знал, что отравиться Тэмин не мог, за их питанием тщательно следят, но... Почему тогда макнэ так трясет от слабости, почему его тошнит, почему он весь белый?.. Парень в его объятиях молчал, закрыв глаза и дрожа. Его плечи мелко подергивались, весь он был напряжен, словно ждал чего-то, и его относительное спокойствие продлилось недолго. Вскоре он почему-то начал плакать, закрыл лицо рукой, а Кибом молчал, качая в руках младшего и смотря в стену в полном непонимании, тревоге и страхе. Что с их мальчиком? Вырубившегося макнэ он через пару часов уложил в свою постель и накрыл одеялом. Минхо на соседней кровати абсолютно спокойно посапывал в подушку, а сонный и уставший Ки сел на пол и запрокинул голову, укладывая ее на свою кровать. Сегодня ночью лучше пусть Тэмин побудет здесь. Спящий Джонхён явно ничем не поможет их заболевшему макнэ, а вот он... — Нет, хён, прекрати!.. Он просыпается как от толчка. Сухо сглатывает, широко распахивая глаза, вздрагивает от скрипа с соседней кровати и слышит: — О, Тэмин-а, ты тут откуда?.. Очень приятный, низкий тембр. Минхо. Заспанный, с отчетливым следом от подушки на щеке, он приподнимается, спускает ноги с кровати, нашаривает тапочки и встает, замечая отрубившегося Кибома, сидящего на полу. — Я... Я... — голос почему-то дрожит. — Тебе плохо было? — старший слабо хмурится. Как догадался - непонятно, но он тут же кивнул, как бы подтверждая свою догадку, и направился к двери. — Сейчас приду. Тэмин заваливается обратно на постель. Мучительно морщится от боли, трогает поясницу, закусывает нижнюю губу и закрывает глаза, всеми силами стараясь не расплакаться вновь. Рука сама находит макушку Кибома и гладит, расчесывая пальцами спутавшиеся волосы. Дверь негромко щелкает. — Ты совсем плохо выглядишь, Тэмин-а, — под боком кровать прогибается. Минхо слегка тормошит его и помогает сесть, дает теплую чашку со слабо заваренным душистым чаем, едва ощутимо гладит по спине. Зевает в кулак. — Пей. Должно быть, ты и вправду слишком много занимался в последнее время. Тэмин молча кивает, пьет чай и щекой прислоняется к чужому плечу. Минхо-хён очень спокойный. Он заражает своим спокойствием. Он усыпляет. Только в голове вновь звучит: — Так вот что тебе нужно, Тэмин-а. Ты со всеми не против, да?