Не смотри

— Знаешь, я мог бы залечить их, — проговорил Ньют, глядя в потолок. — Твои шрамы. Убрать их совсем, если хочешь. Криденс еле заметно вздрогнул. Выражение его лица было невозможно разглядеть в темноте, но этого и не требовалось. За прошедшие месяцы Ньют научился чувствовать настроение Криденса интуитивно, и сейчас было ясно — он в очередной раз сказал что-то не то. Причинил Криденсу боль, хоть и обещал никогда так не поступать. От досады на собственную бестактность захотелось взвыть. В окно вкрадчиво светила серебристая луна, было очень тихо, но покой летней ночи был безнадежно разрушен. Криденс молчал. Тишина становилась тягостной. — Если хочешь, — неуклюже повторил Ньют. Криденс никогда не грубил и не спорил. Услышав нечто неприятное, он просто замолкал и уходил в себя. Иногда Ньюту хотелось, чтобы Криденс накричал на него, но этого никогда не происходило. Наверное, потому что молчание — и Криденс наверняка это понимал — ранило сильнее самых резких слов, сказанных в пылу ссоры. Ньют медленно выдохнул. Тело еще помнило их недавнюю близость, горячую и жадную: Криденс стал очень чувственным и отзывчивым, когда наконец поверил в то, что в плотской любви нет греха. Глупо было начинать этот разговор сейчас, когда им обоим так хорошо. Хотя, пожалуй, для подобной беседы не могло быть подходящего момента. Ньют ведь замечал все, не мог не замечать: то, как торопливо Криденс одевался по утрам, как поспешно выключал свет перед сном, как упрямо не разрешал прикасаться к своей спине. Несмотря на все эти предосторожности, Ньют успел разглядеть грубые рубцы, покрывающие тело Криденса. Ничего и близко похожего на отвращение он, разумеется, не испытал — только сочувствие и ослепляющую злость на ту, что сделала это. Однако Криденса явно тревожили эти отметины, и Ньют был готов помочь — как и со всем остальным. «Ты больше не один, слышишь? — сказал он Криденсу однажды, еще в самом начале. — Ты никогда не будешь один». Тот кивал, деланно соглашаясь, и Ньют приложил немало усилий, чтобы доказать свои слова. Вот уже почти семь месяцев он прятал Криденса ото всех, кто мог ему навредить. Ньют увез его в Австралию: на этом все еще полудиком, наполненном неприрученной магией континенте разыскать беглецов было непросто. По крайней мере, пока что им везло — или Криденса, хоть тот и был объявлен в международный розыск как опасный преступник, пока что искали не слишком активно. Австралия была прекрасна. Ньют пришел в восторг от необычных созданий, населявших влажные тропические леса, и Криденсу, кажется, тоже здесь нравилось, несмотря на полное отсутствие цивилизации в привычном виде и мучительную жару, от которой не спасали даже чары. Друг перед другом они старательно делали вид, что это просто путешествие, веселое приключение, а не вынужденное отшельничество. Ложь давалась легко, ведь им и в самом деле было опьяняюще легко вдвоем, как будто они были знакомы целую вечность. Криденс пришел к Ньюту в постель на третий месяц австралийских скитаний, и прогнать его не хватило воли. Этот жест определенно не был платой за доброту и сочувствие: Криденс дрожал от возбуждения, неумело и одновременно решительно целуя Ньюта в губы. Ночь была удушливая и дождливая, они мгновенно взмокли, беспорядочно лаская друг друга, но не смогли прерваться ни на секунду, пока не достигли разрядки. С утра Ньют проснулся, ощущая приятную усталость вперемешку с тягостной виной: он не должен был поддаваться своим чувствам, своей глупой влюбленности в того, о ком обещал заботиться. Но Криденс улыбнулся ему так счастливо, что все тревоги отступили. Потом были другие безумные ночи, но та, первая, была незабываема. Ньют постарался не вспоминать о ней, сейчас было не время. В тишине было отчетливо слышно, как громко колотится сердце Криденса. — На самом деле я хочу не этого, — медленно, точно обдумывая каждое слово, произнес тот после долгого молчания. — Не чтобы ты лечил мои шрамы. Так... Так уже делал другой человек. Не нужно. Ньют знал, кем был этот другой человек, знал и ненавидел его так сильно, как никого в своей жизни. Иногда к этой ненависти примешивалась жгучая ревность, в которой было отвратительно признаться даже себе самому. — А что ты хочешь? — спросил Ньют, сглотнув. «Я все сделаю», — прибавил он мысленно. — Чтобы ты перекрыл эти шрамы, — отрывисто ответил Криденс. — Оставил новые. Ты сможешь? Он придвинулся ближе — еще ближе — и положил голову на плечо. В комнате мгновенно стало душно. — Чтобы я оставил тебе новые шрамы. — Ньют помолчал. — Ты правда этого хочешь? Когда Криденс прижимался так доверчиво, в голове вечно все путалось, и первым порывом было согласиться на что угодно. — Ты не обязан, если не хочешь. Я бы хотел, но это необязательно. Лица Криденса было не разглядеть в темноте, но Ньют легко представил, как тот отводит глаза и прикусывает нижнюю губу. Он всегда так делал, когда огорчался. — Я не знаю, — честно признался Ньют. — Ты действительно хочешь, чтобы я причинил тебе боль? Я... Довольно сложно предсказать, как на это среагирует обскур. Да, я понимаю, с момента последнего срыва прошло уже семь месяцев, ты молодец, но... — Я могу себя контролировать, — в голосе Криденса зазвучали неожиданно жесткие нотки. — И, кажется, уже доказал это. Я даже могу колдовать, — он осекся. — Иногда. Криденсу и в самом деле удавались простейшие заклинания — не всегда, но последнее время все чаще. Ньют даже думал перейти к более сложным, но опасался, что ничего не выйдет: его палочка не слишком-то подходила Криденсу, и результат мог выйти совершенно непредсказуемым и даже опасным. — Доказал, — легко согласился Ньют. — Но дело ведь не только в обскуре. Дело в тебе. Ты... Точно этого хочешь? После всего, что было с тобой? Вместо ответа Криденс поцеловал его в шею, чуть прикусив кожу. — Я хочу, чтобы ты оставил на мне следы, — прошептал он, и его голос немного дрогнул. — Любым способом. Хочу носить их, а не... Не то, что теперь. Мне хорошо с тобой. И я хочу всегда это помнить. От горячего шепота Ньют почувствовал, что у него снова встает. В каком-то смысле это было новым опытом: прежде испытывать физическое влечение так часто Ньюту не приходилось. Но Криденс был особенным во всем, и это завораживало, намертво привязывало к нему. Сильнее, чем любые клятвы и обещания. — Если ты не хочешь, то не нужно, — снова повторил Криденс. — Не надо, серьезно. — Хорошо. — Ньют понял, что сдался еще в тот момент, когда Криденс попросил. — Хорошо, я обещаю, что обдумаю это. — Спасибо, — шепнул Криденс и прижался плотнее. Он тоже был немного возбужден. Наверное, они могли бы заняться любовью еще раз, но после такого разговора подобное казалось неправильным и грязным. Криденс мог бы решить, что Ньюту хочется причинить ему боль, что эта идея нравится ему. Это было ложью, конечно. На самом деле Ньют не желал ничего подобного. Он хотел только одного — чтобы Криденс был счастлив, и ради этого можно было пойти на многое. На все. — Спокойной ночи. — Ньют нежно поцеловал его в висок. — Спи. Уже поздно. Криденс крепко обнял его и мгновенно задремал.

***

Весь следующий день Ньют не мог не думать о прошлой ночи. С одной стороны, предложенное Криденсом было возмутительно неправильным: существовали рамки, за которые нельзя было заходить даже волшебникам. Как ни крути, люди — хрупкие создания, и кожа у них слишком тонкая. Навредить и покалечить было страшно, да и кровь не зря считалась опасной субстанцией с огромным магическим потенциалом. Играть с ней не стоило. Однако, с другой стороны, доверие Криденса покоряло. Они никогда не говорили о чувствах: то, что происходило в постели, казалось естественным продолжением их близкой дружбы, не более того. Внутренне Ньют всегда был готов к тому, что рано или поздно, когда их вынужденное изгнание закончится, Криденс найдет другого или другую. Их близость во многом стала следствием отсутствия выбора, и забывать об этом не следовало. То, что предложил Криденс... Это выходило за рамки дружбы, даже самой тесной, и Ньют бы солгал, если бы сказал, что его не тянет поддаться соблазну. Разделить такой опыт — значило укрепить связь и стать ближе. После такого, наверное, никогда не выйдет расстаться. Эта мысль отозвалась приятным тягучим теплом под ребрами. Ньют относился к собственным чувствам без трепета, но полностью подавлять их не умел. Его безнадежная влюбленность в Криденса крепла с каждым прожитым днем, и спастись от этого не получалось, да и не хотелось. Одновременно Ньют малодушно надеялся, что Криденс забудет об этом разговоре, как и о своем опасном желании, и их жизнь потечет так же мирно, как и прежде. Но Криденс не забыл. — Ты подумал о том, что мы обсуждали? — спросил он однажды вечером, почти неделю спустя. — Ты не согласен, так? — Я думал, — уклончиво ответил Ньют. — И я... Я считаю, нам определенно не стоит делать это магическим способом. Неизвестно, как отреагирует обскур. Да, ты сам можешь колдовать, но магическое воздействие — совсем другое дело. Это было не тем, что следовало говорить, это было необдуманно и неразумно. Но, если вдуматься, это был далеко не первый и не последний неправильный выбор Ньюта. — Хорошо. Как скажешь, — с готовностью согласился Криденс. — Может, тогда обойдемся простым ножом? Просто оставь на мне несколько следов. Чтобы я всегда помнил о тебе. Сердце застучало так сильно, что стало трудно дышать. — Неплохая идея, — Ньют улыбнулся и взъерошил волосы. — Значит, нож. Знаешь, у меня есть один, самый обычный, остался с войны. Держал его на случай, если с палочкой что-то случится. На нем когда-то были легкие чары, но они давно выветрились. Так вот, мы можем попробовать с ножом, он достаточно острый. Кажется, он говорил какую-то бессвязную нелепицу, однако Криденс неотрывно смотрел на него расширившимися потемневшими глазами. Никогда прежде он не глядел на Ньюта так голодно. — Да, — выдохнул Криденс. — Да, давай попробуем так. — Ты... Тебе нравится то, о чем я говорю? — Ньют немного смутился. В основном оттого, что спросил о таком прямо. Вместо ответа Криденс сделал шаг вперед и поцеловал Ньюта в губы. Они столкнулись зубами, голова закружилась, привычно и сладко, и Ньют даже не попытался отстраниться. Наоборот, обнял в ответ. Криденс всегда прижимался так крепко, словно пытался удержать. Как будто Ньют хотел сбежать от него. Как будто Ньют мог сбежать. — Я приму все, что ты сделаешь со мной, — пробормотал Криденс, переводя дыхание. — Все, слышишь? Я твой. Это были страшные слова, таких не следовало говорить никому. Он вели в темноту, где не было ни границ, ни рамок, только бесконечный голод, который невозможно утолить. — Не надо все, — Ньют слабо улыбнулся. — Правда, не надо. Мне хватит того, что есть. Но Криденс словно бы не слышал его. — Я так хочу. — Он погладил Ньюта по щеке, и тот некстати вспомнил, что забыл побриться. — Давай сейчас, хорошо? Неси нож. Что-то в его интонации показалось странным и чуждым. — Это ведь точно ты? — Ньют погладил растрепанные темные волосы. — Конечно, я. — Криденс потерся головой о его ладонь. — Кто же еще? Не то чтобы Ньют мог рассчитывать на честный ответ. Да и что считать честным ответом? Даже если это не желание Криденса, а нечто другое, порожденное темнотой, что жила внутри него, Ньют никогда не узнает. Временами его пугало то, что обскур затаился. Кто знает, каким он вернется и хватит ли у Ньюта сил остановить его. В том, что рано или поздно у Криденса случится новый приступ, сомнений не было. Все просто не могло закончиться так легко и хорошо. — Ты точно готов? — шепнул Ньют, пытаясь убедить себя в том, что он не совершает совсем уж непоправимой ошибки. — Да, — Криденс кивнул. Его темные глаза влажно блестели, и сопротивляться этому отчаянному, нетерпеливому взгляду не было никаких сил. — Хорошо. Тогда иди в спальню. Я принесу нож. На миг Ньюту показалось, что эти властные приказы отдает кто-то другой, завладевший его телом и разумом. Спустившись в чемодан, он долго рылся в старых вещах: Ньют знал, где лежит нож, но старался безотчетно потянуть время перед неизбежным. Все это словно бы происходило не с ним. Но это, разумеется, происходило с ним, и все сказанные слова принадлежали ему, а не темной одержимости. Можно было сколько угодно прятаться от этой мысли, не признаваться себе, но правда была одна: Ньют любил власть. Не ту, которая оборачивалась грубой, бессмысленной тиранией, а основанную на заботе, любви и взаимном уважении, но суть не менялась. Ньют любил власть. Он хотел власти над Криденсом и его обскуром. Нож был острым, Ньют проверил это несколько раз на собственной ладони, затем взмахом палочки остановил кровь и залечил порезы. Руки немного подрагивали, но это не имело значения. Ньют знал, что в нужный момент он сумеет собраться. Криденс ждал в спальне. Он сидел на кровати, по-прежнему одетый, и смотрел так, словно не знал, что делать дальше. «Ты же сам этого хотел», — мог бы сказать Ньют, но вместо этого произнес совсем другое: — Ты можешь раздеться. Кивнув, Криденс вскочил на ноги и начал торопливо расстегивать рубашку. В глаза он не смотрел, как будто боялся осуждения. Вопреки обыкновению, Ньют не вмешался и не попытался успокоить. Сейчас это было бы неуместно. — Молодец, — сказал он, когда Криденс аккуратно сложил рубашку на стул. — Брюки можешь оставить. Теперь сядь на кровать, повернись ко мне спиной и обопрись руками о спинку. Сглотнув, тот молча подчинился. Ньют сел рядом; это был первый раз, когда он получил возможность рассмотреть рубцы, которые Криденс так старательно прятал. Первым порывом было поцеловать их, каждый по отдельности, от самого широкого и блестящего до самого тонкого, едва заметного. — Я знаю, это отвратительно, — голос Криденса звучал убито. — Моя спина. Не смотри. — Как же я могу не смотреть, если мне предстоит ее резать? — Ньют приложил лезвие к обнаженному плечу. Криденс прерывисто выдохнул. — Мне нравится то, что я вижу, — продолжил Ньют, ведя ножом ниже, по широким грубым рубцам. — Тебе нечего стесняться. Это... Это красиво. Поддавшись соблазну, он все-таки наклонился и поцеловал крупный шрам под лопаткой. Если забыть о том, как появились эти отметины, то ими и в самом деле можно было залюбоваться. Спина Криденса напоминала полотно художника, рубцы складывались в смутные образы и символы, и разглядывать их можно было вечно. — Очень красиво, — повторил Ньют. Криденс ничего не ответил. Он весь дрожал, и Ньют с трудом поборол желание обнять его. Но сейчас, пожалуй, подобные нежности были неуместны. Покрепче ухватив шершавую рукоять ножа, Ньют провел тонкую линию вдоль позвоночника, почти без нажима. На коже остался едва заметный розоватый след. — Сильнее, — прошептал Криденс, подаваясь навстречу. — Я правда этого хочу. — Тише, — отозвался Ньют. — Не торопи меня. Всему свое время. Следующую линию он прочертил слева, по ребрам. Выступила кровь, совсем немного, такая царапина быстро заживет без следа. Криденс издал тихий гортанный стон, и Ньюта бросило в жар. Это отвлекало; на миг захотелось отбросить нож, уложить Криденса на кровать и ласкать через одежду, пока тот не попросит раздеть себя. Ньют прикрыл глаза: противиться искушению было очень непросто. К тому же, судя по ритму дыхания, Криденс тоже хотел. Хотя, скорее всего, он хотел боли, а не близости. — Не передумал? — хрипло спросил Ньют, не узнавая собственного голоса. Криденс судорожно помотал головой. — Ладно. Хорошо. На этот раз Ньют резал под наклоном и глубже, чтобы след остался наверняка. Криденс застонал громче и, кажется, не от боли. Закусив губу, Ньют провел ножом ниже, параллельно предыдущему порезу. Крови выступило больше, и он безотчетно слизнул ее с соленой кожи. Внутри все кричало о том, что он совершает ошибку, что кровь носителя обскура может быть опасна, но здравый смысл потонул в желании обладать. С последствиями можно разобраться позже. На секунду захотелось прижать нож к горлу Криденса и оставить след там, на нежной коже. Ньют представил, как Криденс вздрогнет, почувствовав прикосновение холодного металла, как откинется назад, подставляя беззащитную шею, как будет стонать... И все же это удовольствие было слишком опасным. Жадно облизнув губы, Ньют заметил, что Криденс держится за спинку кровати только одной рукой: о вторую, правую, он терся пахом. От этого зрелища в голове что-то помутилось. Ньют забыл о том, что не собирался смешивать причинение боли с их привычной близостью. Откровенно говоря, он сейчас обо всем забыл. Одним взмахом Ньют сделал еще один порез, не слишком глубокий, отбросил нож на пол и прижался к Криденсу всем телом. На рубашке останутся пятна крови, но это совершенно не волновало. — Я люблю тебя так сильно, — прошептал Ньют. — Ты даже представить себе не можешь, ты... Слов не хватало, и он положил свою ладонь поверх руки Криденса, а сам обнял его так крепко, что перед глазами потемнело от желания. — Криденс. — Ньют прикусил кожу на его бледной шее. — Ты такой, ты... Я не могу без тебя. Этого слова не следовало говорить, но жар, исходящий от тела Криденса, запах его волос и собственное возбуждение развязали язык. Ньют сам не помнил толком, о чем болтал, пока беспорядочно терся и ласкал Криденса. Кажется, снова признавался в любви и твердил, что не отпустит. Кровь кипела от возбуждения, и хотелось сделать что-то особенное. Ньют попытался расстегнуть на Криденсе брюки, но поза была неудобная, и руки дрожали. Опыта в интимной жизни как никогда не хватало. — Прости. — Ньют почувствовал себя никчемным и неумелым. — Оставь так, — выдохнул Криденс. — Так... хорошо. Очень. Он убрал собственную руку, разрешая Ньюту беспорядочно гладить себя. Кажется, этого и в самом деле хватило: Криденс дошел до разрядки раньше. На его брюках расползалось мокрое пятно, и, почувствовав это, Ньют кончил сам, даже не прикасаясь к себе. В голове было совершенно пусто. Тело окутала приятная слабость, но в то же время случившееся напомнило стыдные, мутные сны, после которых Ньют неизменно просыпался усталым, с ощущением беспредметной неудовлетворенности. — Спасибо тебе, — поблагодарил он, толком не понимая, за что. Криденс развернулся вполоборота. Его щеки покраснели, влажные губы дрожали, глаза все еще казались слишком темными. — Я тоже, — произнес он тихо. — Тоже люблю. Ньют осознал, что улыбается, глупо и широко. Вместо ответа он прижал Криденса к себе и поцеловал в губы. На миг все случившееся показалось ослепительно правильным. Но только на миг.

***

— Не думаю, что следы останутся надолго, — заметил Ньют, обрабатывая спину Криденса дезинфицирующим раствором и борясь с искушением использовать заживляющую мазь. — Кажется, я порезал тебя недостаточно глубоко. Извини. — Но мы ведь можем повторить? — спросил Криденс, повернув голову вбок. На его обычно бледных щеках все еще горел румянец. Ньют не знал, как ответить. Какая-то его часть хотела, чтобы это никогда не повторилось: терять над собой контроль и действовать на инстинктах было опасно, особенно с ножом в руках. Но в ушах все еще звенело тихое «я тоже», и это решило все. — Да, конечно. — Ньют поцеловал Криденса в плечо. — Мы можем повторить. Обязательно.