In the darkest place (I know that is where youll find me)

— Д-д-давай же, С-т-т-тэнли, — мучительно пытается произнести Билл; его заикание достигает пика, и он с досадой мотает головой, злясь на себя за ненавистный изъян — вот опять он все портит; спеша освободить его от этих терзаний, целую сразу, быстро и глубоко, почти грубо раздвигая искусанные дрожащие губы, чувствуя, как лопается тонкая сухая кожица в самом уголке. Его тонкие руки беспорядочно шарят по моей голой (когда он успел раздеть меня?) спине, а потом бессильно падают на кровать рядом. К тому времени, когда я достигаю угла Уитчем-стрит, и от быстрого бега мое сердце колотится где-то в горле, весь город уже знает, что маленький Джорджи Денбро мертв. Убит кем-то или чем-то, способным легко оторвать руку шестилетнему ребенку. Я толкаю незапертую дверь и захожу в притихший дом без стука. Я нахожу его на втором этаже, в хорошо знакомой мне комнате; несмотря на проливной дождь, окно распахнуто, ветер треплет тонкие занавески, и я совершенно не к месту вспоминаю, как не раз забирался через него во время наших летних ночных свиданий (мы встречались уже три месяца, а я все еще не мог в это поверить). Но лето кончилось, наступил октябрь, и вот непривычно растерянный, новый Билл Денбро отчаянно рыдает, вцепившись в мою насквозь промокшую тяжелую осеннюю куртку. — Ну что ты, в самом деле, Большой Билл, — глупо шепчу я в покрасневшее ухо, и он утыкается лицом мне в грудь; я чувствую, как быстро моя рубашка промокает от его слез. Все возможные подходящие слова утешения застревают в горле неуклюжим комком, и я просто неловко глажу его по спине. Через некоторое время он сам тянется к моему ремню, торопливо пытается расстегнуть его непослушными подрагивающими пальцами; в его красных, припухших от слез глазах плещется твердая непоколебимая решимость, и я готов помочь ему, чем смогу. В отчаянной спешке он даже не раздевается до конца, и грубая кромка его старой распахнутой рубашки щекочет меня где-то под ребрами; он так спешит, ложась на спину, торопливо притягивая меня ближе между своих длинных, умопомрачительно длинных раздвинутых ног в смешных детских носках. Меня пробирает дрожь от внезапной мысли, что он так спешит, так храбрится, потому что боится; мы никогда не заходили так далеко, и я боюсь тоже. — Д-д-давай же, Стэн, — почти обиженно просит он, глядя на меня своими честными заплаканными глазами, и я, не в силах отказать ему, неловко нащупываю нежный вход, проталкивая внутрь сразу два пальца. Он ахает, тут же прикусывая свою ладонь, прикрывает глаза и отчаянно краснеет, вновь становясь самим собой — застенчивым и серьезным не по возрасту ребенком. Билл совсем не похож на девчонку, но, пытаясь отвлечь его от неприятных ощущений, я интуитивно прижимаюсь губами к маленькому розовому соску, чуть припухшему от трения о грубую ткань, и чувствую, как тонкие пальцы осторожно зарываются в мои волосы. Когда я наконец вхожу, ему наверняка больно, но он не издает ни звука, только крепче сжимает меня ногами, острые коленки тычутся в бока; он очень узкий, и мне самому чертовски неудобно, но быстро накатывающие, раздирающие позвоночник волны жара заставляют забыть об этом; мне почти стыдно за то, что так хорошо. Я забываюсь, толкаясь чуть глубже, и Билл кричит, запрокидывая голову; я пугаюсь до смерти — сначала оттого, что точно сделал ему больно, а потом оттого, что сейчас он наверняка перебудит весь дом; Джорджи прибежит, испугавшись, что его брата кто-то обижает, а Шеннон Денбро точно не обрадуется, увидев старшего сына в постели с его лучшим школьным другом. Но потом я вспоминаю, что малыш Джорджи мертв, его родители в полиции, а до Билла, как обычно, никому нет дела. Он кончает тихо, содрогнувшись всем телом, слабо сжимая меня внутри, заставляя тут же последовать за ним; я сразу же стараюсь выйти, не причиняя лишней боли, но он не позволяет мне отстраниться, оплетая руками и ногами, словно большая уставшая коала. "О-с-станься со мной, пож-ж-жалуйста, если м-можеш", — тихо просит он, и я послушно остаюсь на месте, целуя его теплую, покрытую тонкой испариной шею. Под нежной кожей отчаянно бьется маленькая венка пульса, и я бездумно накрываю ее губами, будто хочу таким образом успокоить заполошно бьющееся сердце. Ливень за окном усиливается, и Билл снова начинает плакать, оплакивая свое первое настоящее большое горе, а я внезапно чувствую себя таким взрослым, бесконечно и бесповоротно взрослым, и, вслепую натягивая на нас смятое на постели одеяло, обнимаю его так крепко, как могу.