«Ш»

Сердце колотилось как проклятое, и казалось, его стук слышен по всей парадной, отражается от стен, дробится о ступени, и никак не скрыться, не спрятаться. Она тихонько выдохнула и так же почти неслышно набрала воздух в легкие. Голую поясницу холодила штукатурка. Совсем рядом хлопнула дверь, и мужской голос выругался. Она замерла, не двигаясь и почти не дыша, молясь всему, что только существует: лишь бы ее не заметили, не увидели, не нашли. До квартиры оставалось всего два пролета, но ни за какие коврижки бы она сейчас не вышла из небольшой ниши в парадной, где обычно тусовались подростки. Она скрестила пальцы, услышав, что мужчина идет по направлению к выходу, но выдохнуть не решилась, лишь осторожно прижалась спиной к стене. Из заднего кармана стареньких джинсов с невероятно громким звоном выпал ключ от ларька. Она зажмурилась от ужаса, но входная дверь хлопнула, закрываясь, и она с облегчением сползла по стене. Практически ничего не слыша из-за грохочущей в ушах крови, зашарила в темноте по полу в поисках ключа. Однако вместо узкой холодной железки рука наткнулась на тряпичные кроссовки и грубую ткань джинсов. Если бы она могла, то непременно бы завизжала от ужаса. Но горло перехватило спазмом, и не удалось выдавить даже позорного скулежа, когда пахнуло потом, и сильная мужская рука вздернула ее вверх и притиснула к стене. Молча она пыталась отбиваться, когда та же рука в кромешной тьме больно вцепилась в волосы и с силой ударила головой о стену. Из глаз посыпались искры, затылок заныл болью. Она беззвучно охнула, когда мужчина рванул ей на груди куртку, прищемив молнией волосы, — и, когда что-то острое скользнуло по шее, как бы рисуя букву «Ш», захрипела, жутко булькая горлом и воздухом, из последних сил ощущая, как заливает грудь, живот, руки горячая кровь. Ее собственная кровь. Мужчина зло выругался, когда она завалилась вперед всем телом, падая на него, и машинально слизнул с губ несколько теплых капель. Ногой он отпихнул упавшую девушку и, выматерившись, ушел через черный вход. Клаудиа Шиффер соблазнительно улыбнулась и потрясающе медленно обвела верхнюю губу языком. С хрупкого плеча соскользнула бретелька красного шелкового платья, которое практически не оставляло простора воображению. Под платьем, кроме пояса чулок, кажется, тоже ничего не наблюдалось. Клаудиа накрутила светлый локон на указательный палец, кокетливо стрельнула глазками. Острые соски проступали через тонкую ткань, больше показывающую, чем скрывающую что-либо. Шиффер еще раз улыбнулась и что было мочи забарабанила по невесть откуда взявшемуся железному ведру. Ларин застонал и прикрыл голову подушкой. Стук не стих, а наоборот, сделался еще настойчивее. Ларин трусливо накрылся покрывалом и понадеялся, что Клаудии надоест барабанить по ведру, и тогда они перейдут к более интересной части программы. Стоп. Какая еще Клаудиа? Какое ведро? Ларин нехотя откинул покрывало и разлепил, казалось, намертво сцементировавшиеся веки. В хлипкую дверь стучали ногами. Он попытался вспомнить, что было вчера, и схватился за голову, осознав, что вчера они с ребятами пили. Только ребята разъехались по домам, а он, прикинув, что в темной и холодной квартире его уже никто не ждет, остался спать на мстительно колющемся пружинами диване, подперев для верности дверь в кабинет шваброй. — Андрюха, твою мать, открывай давай! — матерился Дукалис, пиная фанерную дверь. Ларин вытащил швабру из дверной ручки, и в пропахший перегаром кабинет ввалился до омерзения жизнерадостный и непохмельный Дукалис. — Ты на часы глянь, Андрюх, щас наши придут, а ты тут дрыхнешь. — Дукалис, продолжая сокрушаться, распахнул заевшую фрамугу. В кабинет ворвался свежий морозный воздух. — Вставай уже. Ларин сел на диван, запустив руки в волосы. Проснуться отчаянно не получалось. До смерти было жаль несостоявшегося приключения с Шиффер. — Зараза ты, Толян, — от души зевнув, хрипло сказал Ларин. — Мне такой сон снился, а ты всю малину обломал. — Это почему же я зараза? — обиделся Дукалис. — Я его бужу, значит, а он еще ругается. Ларин слегка устыдился. Но только слегка. Голова болела, словно в нее зачем-то за ночь напихали железных опилок, и теперь они отчаянно пытались вывалиться изо всех отверстий. Во рту будто куница насрала, а руки слегка подрагивали. Желудок трепыхался где-то в горле. С трудом изобразив лицом что-то вроде запоздалого и неубедительного раскаяния, Ларин сказал: — Спасибо тебе, конечно, но я б еще лучше поспал. — Потом выспишься, — буркнул непривычно хмурый Казанова, заходя широким шагом в кабинет. — У нас тут труп. С самого утра. Харэ разлеживаться. Ларин похмельно-вяло удивился. Кажется, кто-то поменял местами Дукалиса и Казанову. Обычно именно Дукалис по утрам бывал суров как памятник самому себе, а Казанова — весел и порхал, будто бабочка. Ну, разумеется, насколько это сравнение вообще могло быть к нему применимо. Представив себе бабочку со знаменитым носом Казановы, укутанную в не менее известный щегольский красный шарф, Ларин невольно прыснул. Казанова немедленно перевел на него суровый взгляд. — Хуле ты ржешь? Собирайся давай. Ларин нахмурился. Это далось ему заметно легче, нежели удивление. — Да что с тобой, Казанова? Какая муха тебя с утра пораньше укусила? — Ларин с трудом подавил зверский зевок. — Девушку мою бывшую, судя по всему, убили, — выдавил Казанова и вылетел на улицу, от души жахнув дверью. Ларин застыл было с открытым ртом — не зевать так и не вышло, — но отмер, нехотя натянул почти стоячие носки и зашнуровал ботинки. — А я и не знал… — протянул непритворно огорчившийся Дукалис. — Ну что, Андрюх, идем? Ларин молча кивнул, надевая свитер поверх растянутой майки и быстро застегивая затем куртку. Идем так идем. Надежда на то, что это или недоразумение, или банальная бытовуха, испарилась, стоило зайти в парадную. Нестерпимо пахло кровью. Она была на стенах, ступенях, перилах, дотекла до самой входной двери. Уже успела запечься, конечно, но брызг и потеков было много. Сама убитая лежала лицом вниз, в луже крови. Светлые пряди на концах потемнели и, кажется, прилипли к заплеванному полу параднячка. Глаз отчего-то резанула полоска белой кожи между задравшейся курткой-дутиком, кусочком выглядывавшего цветного топа или футболки и поясом уже не модных светлых джинсов. Убитая девушка от этого почему-то казалась еще меньше и трогательнее, что ли. Ларин вопросительно покосился на недавно прибившегося к ним молоденького судмедэксперта Микаеляна, получив утвердительный кивок, присел на корточки, стараясь не наступать в кровь, и перевернул девушку. Все лицо ее было выпачкано в крови, даже невидяще раскрытые серые глаза. Рот слегка приоткрылся изумленным «О», а на шее виднелся разрез, напоминающий букву «Ш», и перекладины у этой блядской буквы были до отвращения прямыми. Где-то в стороне резко выдохнул и матюгнулся Казанова. — Наташка, — сказал он. — Наташка Семерикова. Мы с ней… Она жила тут, этажом выше. Одна, родители на даче до первого снега. В ларьке работала. Смотреть на него было страшно. Знаменитый нос выступил вперед, глаза сухо и жутко блестели. В руках он комкал, кажется, даже не осознавая этого, довольно неуместный тут красный шарф. Ларин отвел взгляд. Видеть опустошенного Казанову было на удивление некомфортно, и, судя по всему, не одному ему. Соловец неловко прокашлялся и, приобняв его за плечи, сказал: — Вовчик, может, ты отгул возьмешь на сегодня? Мы сами пока… — Какой, блядь, еще отгул? — просипел тот, передернув плечами. — Пока я эту падлу не найду, что Наташку убила, ни отгулов мне, ни отпусков. Соловец пожал плечами, отходя, и опустил глаза. Формально Казанова теперь, конечно, по этому делу проходит как свидетель, но все же понимали: он бульдогом вгрызётся, чтобы отстранить по-настоящему, его надо пристрелить. Здесь делать уже было особо нечего. Дукалис и Волков отправились в обход по квартирам, Ларин ушел опрашивать жильцов соседнего дома. Каразия терзал плюгавого мужичонку-собачника с третьего этажа, который и нашел Наташку поутру, когда повел выгуливать пуделя. Пудель, кстати, наполовину оправдал свое название и, не дождавшись полноценного выгула, пока хозяин бегал звонить к соседям, оставив его у перил, напудярил лужу не отходя, как говорится, от кассы. Потом-то его довыгуляли, конечно, пока дожидались приезда опергруппы у парадной, но теперь, помимо крови, воняло еще и собачьими ссаками. Мужичок ничего странного, кроме мертвой девчонки, в парадной не видел, ночью спал крепко, ничего не слышал и сейчас порывался вернуться домой вместе с собакой. Каразия плюнул и отпустил одинаково унылых мужичонку и пуделя, когда понял, что от них ничего путного не добиться. — Олег Георгиевич, ну что ж это такое! — Соловец оторвал взгляд от Наташкиного тела и перевел его на сердитого Микаеляна. — Ну тут же затоптали все, кровью изгваздали, разве ж тут что найдешь? Соловец пристально на него посмотрел. Микаелян был упакован в спецкостюм, больше похожий на дождевик с китайского рынка, и несколько взвинчен. — Артур, — устало сказал Георгич, — лично я тут ничего сделать не могу. Место мы уже огородили, а дальше идет твоя работа. Дальше косяком пошли свидетели, чьи показания ну никак не сходились, кто-то даже указал на Микаеляна (не зря же говорят в народе, мол, врет, как очевидец), и Соловец занялся ими. Уже в отделе хмурый, злой и опиздошенный Казанова стукнул о стол бутылкой «Столичной» и выдохнул: — За помин души. Ларин мрачно подумал, что рано или поздно заработает себе трудовой цирроз или как минимум выговорешник за пьянство на рабочем месте, но вслух ничего не сказал. Зато высказался Соловец: — Вовчик, за такое нас Мухомор сам понимаешь что. Давай-ка лучше после работы завалимся ко мне. Людка с девчонками как раз к матери в область уехала, так что самое то. На том и порешили. До того Ларин, конечно, пару раз забегал к Георгичу в нерабочее время, но на посиделки зван не был. Юлька, жена Соловца, не шибко жаловала коллег мужа и частенько его пилила. Все как у всех, все как у людей. Георгич жил в обычной двушке с узенькой кухней-пеналом. Собрались они в итоге в зале, Соловец выволок на середину комнаты журнальный полированный столик и расставил вокруг него разномастные табуретки. Дукалису стула не хватило, поэтому он по-царски восседал на кресле. Правда, в некотором отдалении от стола, зато на колени к нему увалился пушистый рыжий кот с хвостом-ершиком, любимец детей Георгича. Ларин сноровисто нарезал закусь — сало из морозилки, черный хлеб да соленые огурцы, Каразия молча разделал селедку, не плача порезал лук и сбрызнул все уксусом и постным маслом. Георгич достал из холодильника холодную вареную картошку, но греть или разжаривать ее не стал — и так сойдет. Первую выпили молча, не чокаясь. Казанова помолчал, невидяще разглядывая некогда дефицитный ковер на стене напротив, перевел взгляд на сервант с чешским хрусталем, пожевал губами и без особого вступления начал: — Наташка хорошая была. Восемнадцать недавно стукнуло. В ларьке работала. После десятого класса не поступила в институт, то ли русский завалила, то ли математику, и пошла в ларек, чтоб у родителей на шее не сидеть. Предки у нее колоритные, конечно. Она вообще-то мало жаловалась, больше смеялась, а тогда, видимо, ее достало. Говорит… Говорила, мол, родаки совсем кукукнулись, ушли в мутную секту, по субботам поют в каком-то спортзале гимны, по средам молятся. Ну я обычно как-то мимо ушей пропускал, а когда она зареванная была, сходил. Щас же гур всяких как собак нерезаных развелось. Эти вообще бывшие физруки оказались. Не в управдомы переквалифицировались, а в гуру, значится. Да, — Казанова помолчал, махнул стопку, не закусывая, и продолжил: — Ну я поговорил с ними, конечно, корочки типа невзначай засветил. Они вроде прониклись. Наташка потом радовалась, что родаков из ихней секты выперли ссаными тряпками. Типа, не огуреть вам до нужной степени, раз у вас менты в знакомых ходят. Ну мы с Наташкой недолго были, конечно. Она строгая сильно... была, до свадьбы, мол, ни-ни, и вообще по любви надо, а не так, как ты, убери руки. Я к ней иногда забегал погреться-потрындеть, пацанву временами от ее ларька гонял, если сильно борзели. Были б у нее враги, я б знал. Ебаный насрал! Она ж вообще ни на что не жаловалась! Узнаю, кто сделал, — сам убью! — он с силой грохнул кулаком по столу. Рюмки тоненько задребезжали, одна повалилась. По блестящей полировке потекла тоненькая струйка недопитой водки. Волков педантично поднял упавшую рюмку и поставил на место, заодно стер рукавом пролитую водку. — Так, может, ее родители сами того? Ну типа чтоб в секту вернуться и все такое. Казанова мрачно на него посмотрел. — Слав, как бы они это сделали, если на даче в области были? Волков не нашелся, что ответить, и молча зажевал водку салом с огурцом. — Я, кстати, ходил к ним сегодня, — сказал Ларин. — Мать ревет, конечно, отец матерится. Ничего особенного они не сказали. Дочка, говорят, работала в ларьке у армяна какого-то, но там все хорошо было, — Казанова кивнул, подтверждая. — С ментом каким-то путалась, ладно хоть в подоле не принесла, а то он и убил, ага, — Ларин похоже передразнил Наташкину мамашу. Казанова скрипнул зубами, но промолчал. — Видимо, Вовчик, они крепко на тебя злы за секту. — Соседи тоже ничего не видели, — подал голос из кресла наглаживавший прибалдевшего кота Дукалис. — Даже бабки не в курсе и собачники. То есть, Наташку-то твою они знали, само собой, но никого чужого или подозрительного не видели. — Выходит, это свой кто-то, из района, — мрачно резюмировал Георгич. — Ладно, завтра уже посмотрим. Вы как, мужики, по домам или вам тут на полу стелить? Оставаться с ночевкой у начальника было как-то не по чину, и они все-таки разошлись. Ларин шагал домой, лавируя между лужами, и думал, что Наташку, конечно, жалко, жить да жить бы девке. Надо бы поговорить еще с армяном-ларечником и пошерстить местный контингент. Самое блядское, что ее даже не ограбили, просто зарезали как куренка и все, безо всякого мотива, будто так и надо. Ну и смотреть на серого Казанову было не по себе. Ларин сотоварищи напряг всех «барабанов», но сколько-нибудь пристойного оркестра ожидаемо не вышло. Никто ничего не видел, ничего не знает. Армян из ларька тоже ничего определенного не сказал, только пожалел Наташку. Даже не столько ее саму жалел, сколько сокрушался, что честной продавщицы, чтоб не воровала, сейчас днем с огнем не найти. Наташка была именно таким редким товарищем. Расследование ее убийства несколько притормозило. Казанова страшно ругался, вечерами пил, но никаких новых зацепок найти не мог. Так бы оно и тащилось, как удав по стекловате, если б их не вызвали на убийство. Второклашка, вернувшаяся с кружка по макраме, увидела в парадной лежащую лицом вниз тетю, сама подходить побоялась, позвала родителей. Родители, в свою очередь, вызвали милицию, потому что тетя, лежащая лицом вниз в такой огромной луже крови, по определению живой быть не может. Первым приехал Ларин. Потом уже подтянулись остальные, включая прибившегося судмедэксперта Микаеляна. Ларина они нашли на лавочке у парадняка. Выглядел он так, будто смерть свою увидел. Бледный, ни кровинки в лице, руки плетьми висели между коленей. — Андрюх, ты чего? — Дукалис шагнул к нему, наступив в лужу, и тронул за плечо. Ларин слепо на него посмотрел, даже, кажется, не замечая. — Андрюх? — Маша, — выдавил он, вновь опуская голову, чтобы не встретиться ненароком взглядом ни с кем из ребят. — Там Маша моя. С-с-суки, найду, сам урою, падлу! Дукалис неловко похлопал его по спине и боком отошел назад. С Машей Ларин развелся не так давно, но не терял надежды, что, может быть, еще можно помириться, сойтись и снова жить вместе. Теперь точно нельзя. Маша так и лежала вниз лицом, прижав к горлу руки. Светлый модный плащ пропитался кровью, а юбка при падении некрасиво задралась, оголив ноги в поблескивающих в тусклом свете капроновых колготках. — Переворачиваю? — хмуро спросил Соловец у Микаеляна. Тот дернулся, немного позеленел, но кивнул. Шелест его костюма странным образом действовал на нервы. Соловец поморщился, выкидывая это из головы, и сосредоточился. Мигающий свет лампочки отражался в широко распахнутых Машиных глазах. На лице ее застыла гримаса ужаса и удивления. На горле красовалась такая же буква «Ш», как и у Наташки. Только в этот раз перекладинки были кривоваты. Торопилась, что ли, эта падла. Соловец сглотнул горьковатую слюну и отошел. Девочку взялся допрашивать Волков, на то он и детский инспектор. Дукалис и Каразия пошли в обход по квартирам. Казанова взял на себя песочницу и двор с бабульками и мамашками. Сам же Георгич подошел к сидевшему, как манекен, на лавке Ларину. На припустивший мелкий дождь он не обращал ни малейшего внимания. — Андрюх, ты это… — неловко начал Соловец. Ларин перевел на него абсолютно сухие пустые глаза, и он умолк. — Георгич, — сипло сказал он. — Георгич, ты позвони жене, чтоб она не возвращалась. Знаешь, эта сука из своих. Прицельно наших... режет. Знает, кого искать. Позвони Юльке, хоть ты успей. Соловец побелел. — Андрюха, ты чего? Откуда ты знаешь? Ларин тяжело поднялся с дощатой лавки. — Не знаю. Догадываюсь. Буквы уж больно ровные, рука профессионала. Звони Юльке, Георгич. И ушел, отчего-то прихрамывая и сутулясь сильнее обычного. В тот день Ларин в отдел не вернулся. Соловец с подозрением смотрел на каждого из ребят и никак не мог поверить. Кто это мог быть? Толя Дукалис, который недавно застрял на дереве, когда снимал оттуда кота для соседской девочки? Причем кота-то он достал, а сам зацепился ногой за особо коварную развилку веток и так и висел там, как матерящийся Винни-Пух. Толя не мог. Или мог? Может, Слава Волков? Волков, парадоксальным образом находивший общий язык и с отпетыми хулиганами, по которым с малолетства зона плачет, и с отличниками, которые дрожжи в школьный унитаз кинули и попались по дурости. Или Эдик Каразия, шутник и балагур, который с женой и двумя дочками уехал из воюющей Абхазии, но в отпуск регулярно ездил в Гагры в одиночку, а по возвращении вздрагивал от резких звуков? Мухомор? Ну это уж совсем курам на смех. Казанову, Ларина и себя самого он, естественно, не рассматривал. Подозревать ребят было почти физически больно. Наверное, заподозрить даже себя самого было бы не так паршиво. Ближе к вечеру, когда все уже разошлись, к Соловцу подошел насупленный Волков. — Георгич, судмеда нашего ты хорошо знаешь? Соловец задумался, пожевал губами. — Да не то чтобы. Знаю, что родители у него какие-то шишки. Какого хера он с нами постоянно ошивается, понять только не могу. Как ни выезд, так он. — Вот и я не понимаю, — Волков невесело усмехнулся, взъерошил волосы. — Девочка, которая Машу нашла, сегодня мне сказала, что, мол, вон того дядю она уже сегодня видела, только он одет был по-другому. И пальцем на Микаеляна показывает. Георгич, может, он в том районе живет? Соловец устало потер руками лицо. Глаза под вечер начинали слезиться от тусклого света лампы и болеть. Очки, что ли, купить. Авось поможет. — Сделай запрос в отдел кадров, узнай. Завтра уже, не сегодня. Сам понимаешь, они там, в отличие от нас, до ночи не засиживаются. — Да сделать-то сделаю, не вопрос. Только что-то мне подсказывает, что он по месту прописки не проживает, — пробурчал Волков, поднимаясь со скрипнувшего стула. — Иди уже, Кассандр, — махнул рукой Соловец. — Сначала выясни, потом видно будет. Когда Волков вышел, Соловец задумался, запустив пальцы в волосы. Микаелян, Микаелян. Работал он у них где-то с полгода и ничем особо не выделялся. Особо не понтовался, может, чувствовал, что не оценят; только ездил с ними на каждый вызов и периодически заскакивал в отделение потрындеть за жизнь и вообще. Мужик как мужик, со своими радостями-горестями, не душный. Рассказывал, что жена от него ушла к какому-то клоуну (Казанова потом пошутил, что клоун, скорее всего, был настоящий, какая баба такого зануду вытерпит). Доля правды в его словах все-таки была. Микаелян был на удивление невозмутим, с глазами снулой рыбы. Раньше про таких, как он, говорили: «Характер нордический». Но на работу это не влияло, а там какие уж тараканы у человека в голове, их не касается. Или касается? Вспомнилось и то, что свидетели на месте убийства Наташки Семериковой неуверенно, но говорили, что видели похожего на Микаеляна мужчину, и девочка, которая нашла Машу Ларину, сказала, что видела этого дядю. Голова шла кругом. По уму, надо б дождаться результатов судмедэкспертизы… Стоп. А кто сказал, что они будут объективными, если все именно так, как они подозревают? Соловец с силой выдохнул, посмотрел на часы, снял трубку телефона и набрал номер. — Кирюха, привет. Георгич беспокоит. Не спишь еще? — Какое спишь, ты номера спутал, что ли? На работу же звонишь. Как раз домой собирался, — недовольно отозвался собеседник. — О как хорошо, — не смутился Соловец. — Тут такое дело. Посмотри последнюю экспертизу Микаеляна и переделай сам, а? — Что у вас за дела, Георгич? Мне час назад звонил твой Ларин и просил об этом же, — нахмурился Кирюха. — Он звонил, я напоминаю. Микаеляну об этом ни слова. Кирюха недоверчиво хмыкнул и повесил трубку, не попрощавшись. Соловец тяжело вздохнул. Как судмедэксперт Кирюха был золото, но работать с ним временами бывало непросто. Надо же, ему звонил Ларин. Додумался до того же самого? Или что-то новое нарыл? Голова трещала и наотрез отказывалась работать. Надо было идти домой. Возвращаться в пустую квартиру к одному только некормленому коту не хотелось. Юле он все-таки позвонил, упросил остаться у матери, пока он сам не позвонит и не скажет, что все хорошо. Жена, конечно, поворчала, но согласилась. Дети пока пропустят школу — с учителями он сам договорится. При одной только мысли, что их или Юльку могут найти вот так же, как Наташку или Машу, внутри все сжималось, и в горле поднималась кислая тошнота. Он с усилием сглотнул мерзкий комок и поднялся из-за стола. Пока хватит. В таком состоянии он ничего дельного не надумает. Да и кота кормить все-таки надо. Животина-то ни в чем не виновата. Когда наутро Соловец зашел в свой кабинет, там его уже ждали отвратительно трезвые и мрачные Ларин и Казанова. Даже перегаром не пахло. Ларин, казалось, за ночь постарел на несколько лет и похудел килограмм на пять. У Казановы впали щеки и обозначились мешки под глазами, да и выглядели они оба — краше в гроб кладут, как говорится. — Георгич, — осипшим голосом сказал Ларин. — Георгич, мы с Вовчиком вчера весь день думали, и ночью тоже. Свой это. Соловец со стоном осел в кресло. — Мужики, а вы нахрена Кирюхе звонили? — Микаелян это, сука, — жестко сказал Казанова. — Мы с Андрюхой покумекали, при ком я про Наташку говорил, а он — про Машу. Наши ребята отпадают сразу же. И вспомнили, что постоянно крутился рядом Микаелян. Все. И когда я про Наташку трепался, и когда Андрюха про развод говорил. Ларин прикрыл глаза и накрепко сцепил пальцы в замок, как если бы из последних сил сдерживался, чтобы не начать крушить все вокруг: и письменный тяжелый стол с полировкой, разъехавшейся трещинами, и просиженные стулья и кресла, и шкафы с папками, и мерзкие зеленые занавески, последнее пристанище моли и прочей летучей сволоты. — Я Кирюхе звонил, — просипел он. Голос его отчаянно не слушался. Соловец непроизвольно поежился. — Потому что все эти дела к самому Микаеляну и идут. — Охолоньте-ка немного, мужики, — строго сказал Соловец. — Сейчас придет Слава Волков и скажет, живет ли Микаелян у Машиного дома. Девочка, которая ее… нашла, сказала, что видела похожего на Микаеляна мужика, когда шла из школы. — И что, — усомнился Казанова, — она его прям в лицо на очной ставке узнает? Он же моль бледная, никакой и звать никак. — Ну не скажи, — Ларин изогнул губы в нехорошей ухмылке. — Шрам у него на морде приметный, как ни крути. На след от женских ногтей похож. Соловец мысленно выругал себя за невнимательность. И вправду, после убийства Наташки Микаелян щеголял с царапинами на морде, а на вопросы отбрехался, что баба в постели горячая попалась. Не улыбаться надо было, а проверять, есть ли у Наташки под ногтями что-то. В отчете-то написано, что ничего не обнаружено, но поди знай, как там на деле было. Да и кто заподозрит в таком своего? Он быстро снял трубку и набрал номер. — Кирюха, ты сделал? Это Георгич. Да знаю я, который час, не ори! Вчера надо было, когда-когда. Понял. Понял… Спасибо. Соловец с силой шмякнул трубку на рычаг. — Нет там ничего. Чисто все. Никаких следов нет. Ларин вздрогнул, как от удара, ссутулился и будто стал меньше ростом. В дверь не слишком вежливо постучали, затем в кабинет просунулась вихрастая взлохмаченная голова Волкова. — Георгич, к тебе можно? Соловец махнул рукой. — Заходи давай. И остальных зови. Долго ждать не пришлось. Дукалис и Каразия стояли за спиной у Волкова, и кабинет мигом стал тесным. В двух словах Казанова пересказал то, до чего они с Лариным дошли за ночь. Волков задумчиво почесал в затылке. — Я, кстати, вытряс личное дело Микаеляна. Батя у него генерал в главке, мать — кандидат юридических наук в ЛГУ. Ну и живет он, соответственно, не у нас в районе, а вообще где-то на Елизаровской. Так что просто мимо крокодилить мимо дома Маши он не мог. — Слав, ну не томи! — не выдержал Дукалис. — Что еще ты там узнал? — Жена у него и вправду ушла, — протянул Волков. — А еще ни за что не угадаете, что у нашего Микаеляна есть. — На жопе шерсть, и та клоками? — мрачно вставил Каразия. — Шиза у него в анамнезе есть, — сказал Волков. — В пятнадцать лежал на Пряжке, а потом типа ремисс. — Погоди, Слава, — Ларин потер покрасневшие глаза. — Я не пойму что-то, как его с шизой в анамнезе к нам в ментовку-то взяли. — Папа-генерал и мама-каюэн творят чудеса, — горько усмехнулся Казанова. — Делать-то что будем? Хер мы к нему в хату влезем, и железобетонных доказательств у нас нет. — Мужики, а я не понял что-то, — сказал Дукалис из-за фикуса. — Когда Наташку убили, там все в крови было. У него ж наверняка кровь где-то должна остаться. На одежде, на обуви, еще где-то. — Сказать тебе, где? — хмуро спросил Ларин. — Хер мы что-то у сына генерала главка найдем, пусть хоть вся хата в кровище будет уляпана. Соловец сдвинул брови у переносицы. Ой как ему не нравилось то, что он хотел сделать. Однако, стоило только представить Юлю или кого-то из детей вот так в парадняке, как Машу, как колебания прекратились. — Я знаю, мужики, — сказал он, — что нам делать. В парадной было на удивление чисто, на окнах стояли цветы в разномастных горшках и кое-где висели тюлевые выбеленные занавески. На втором этаже какой-то умелец даже выложил витраж из цветного стекла. Казанова скользнул по нему взглядом и прицокнул языком. О том, сколько такая красота продержалась бы на его земле, даже думать не хотелось. Ну да тут и поморочиться пришлось, чтобы войти в парадную. На двери стоял новомодный кодовый замок и, на удивление, сам код рядом выцарапан не был. Впрочем, байка про «идем к другу в гости чаю попить, а код забыли» сработала и тут. В каком-то смысле так оно и было, даже врать особо не пришлось. Микаеляновская дверь поражала своей чистотой, новизной и крепостью. Железная, выкрашенная в матовый черный цвет, — хоть все сокровища Форт-Нокса за ней храни. Был, конечно, и существенный недостаток: не выбьешь ни ногой, ни плечом. Пришлось поступить по старинке — постучать, хоть и не очень вежливо. На удивление Микаелян открыл сразу, будто прятался за дверью. При виде опергруппы он изменился в лице. — О, ребята… А вы тут какими судьбами? — Да вот мимо проезжали, — убийственно улыбнулся Ларин одними губами, — дай, думаю, в гости зайдем к дорогому Артурчику. Давно в отделении тебя не видели. Как жену мою убили, так и ты пропал. Микаелян попробовал было закрыть дверь, но Дукалис, втиснувшийся в проем, не дал этого сделать. — Это куда ж ты, падла, направился? — ласково проговорил он, придерживая Микаеляна за воротник и одновременно впихивая в квартиру. — К нему товарищи в гости пришли, а он двери закрывать. Нехорошо! Микаелян растерянно вертел головой по сторонам, глядя то на одного мента, то на другого. Яркий свет встроенных светильников отражался от ранних залысин. — Некисло живешь, — присвистнул Волков, протиснувшись в квартиру одним из последних. — Это ж скольким ты написал, что трупы чистые, ничего не обнаружено? — Я не понимаю, о чем вы говорите. И вообще это не ваше дело, как я живу, — высокомерно проговорил Микаелян, но губы его едва заметно приплясывали. — Я вас не звал! — Конечно, не звал, — подозрительно ласково сказал Казанова. — Нас вообще не зовут, мы сами приходим обычно. Ну что ж ты, Артурчик, даже чаю нам не нальешь? — Не налью. Покиньте помещение, — сказал Микаелян, нервно сжав кулаки. Соловец встал у дверей зала и незаметно покосился в сторону ванной, где рылся Каразия. Микаеляновские покои, конечно, впечатляли. Евроремонт, двухуровневые потолки, белый кожаный диван, огромный мохнатый ковер и японский телевизор, куда ж без него. Наметанным взглядом Соловец, однако, заметил некоторую запущенность: на стеклянном столике и кинескопе лежал толстый слой пыли, цветы завяли и облетели листьями, да и в целом квартира создавала впечатление не слишком-то жилой, явно не хватало женской руки. — Да ты садись, садись, чего как неродной-то, — радушно осклабился Дукалис, подталкивая Микаеляна к дивану. — А чайку мы уж сами как-нибудь, сообразим, вон, Слава уже пошел. Раз хозяин не слишком уж гостеприимный попался. Ларин тряхнул звякнувшим черным полиэтиленовым пакетом. — Угощение мы сами принесли, уж не обессудь, — сказал он, выкладывая на столик покрытую толстым слоем пыли стеклянную банку. На крышке ржавчина складывалась в самые невероятные узоры. — Немедленно прекратите этот фарс! — заорал Микаелян и попытался было встать с дивана, но не тут-то было: Дукалис плюхнулся рядом и вроде бы ненавязчиво приобнял его за плечи, отчего желание рыпаться куда-то пропало. Уже более спокойно он сказал: — Это еще что такое? — Варенье, — от дверей сказал Соловец. — Вишневое. Юлька лет семь назад сварила, все стояло, а тут дай, думаю, угощу кого-нибудь. Почти одновременно из кухни и ванной показались Волков и Каразия. У Волкова в руках был изгвазданный в крови целлофановый рабочий костюм Микаеляна, а Каразия брезгливо держал в руках джинсы с узнаваемыми темными подтеками снизу — видимо, рабочий «дождевик» дотуда не достал. Микаелян побледнел так, что почти слился с диваном. На побелевших вмиг щеках странно смотрелась темная щетина. — Что, руки не дошли выбросить да постирать? — поинтересовался Каразия с очень зверским видом. — Дел много было, да? Недосуг? — Это не ме… не мое! — проблеял Микаелян, с ужасом глядя на джинсы. — Конечно, не твое, — участливо согласился Волков, медленно приближаясь. — И кровь там, конечно, будет не Наташкина или Машина, и рожу тебе не Наташка расцарапала. Веточки у дерева постарались, да? Или баба горячая досталась? — Я одного понять не могу, — как бы раздумчиво сказал Ларин — воплощенное спокойствие, только жилка у глаза бешено билась да подергивалась в тике верхняя губа. — Какого хера тебе Маша с Наташкой сделали, падаль? Они ж тебя не знали даже, тварь! Микаелян молчал. Казанова не выдержал, рванулся к нему и с силой тряхнул за воротник засаленной полосатой рубашки. — Говори, сука, не молчи! Ну?! Микаелян неожиданно спокойно улыбнулся и спросил: — А вы ничего не поняли, да? Они же ушли от вас, променяли вас на кого-то, как моя. Шлюхи и шалавы, как она. Я всего лишь за вас мстил. Вы же хорошие мужики, как я. Вы ж не достойны, чтобы вас бросали. А они вот это заслужили. Казанова переменился в лице и с силой ударил Микаеляна по лицу. Тот этого будто и не заметил, просто слизнул текущую из разбитого носа струйку крови. Казанову сразу же оттащил от него бледный как мел Ларин. — Значит так, сука, — проговорил он, раздув ноздри. — Ты или пишешь явку с повинной и идешь вместе со своим шмотьем в отдел, или жрешь варенье. Что такое синильная кислота и как она появляется, думаю, тебе объяснять не надо. Ну?! Микаелян ненадолго задумался. Дукалис отодвинулся от него и посмотрел, как на дохлого, кишашего червями крота на огороде. — Зря вы так, — наконец сказал он. — Ручку с бумагой дайте. Соловец с презрением швырнул на стол чистый лист и ручку из планшета. — Пиши, падла. Слава, упакуй-ка шмотье этого, — обратился он к Волкову. Тот пожал плечами и ушел на кухню за пакетом. — И учти, экспертизу не ты будешь делать, и даже с папочкой из главка хрен ты выскочишь. Каразия тем временем вышел из квартиры, чтобы завести вредную «Волгу» Соловца. Ларин опустился в кресло и с брезгливостью посмотрел на Микаеляна. — Поверить не могу, — устало сказал он, — что из-за одного мудозвона не стало двух женщин. А буквы-то ты зачем им на шее вырезал? Микаелян оторвался от писанины и коротко ответил: — «Ш» значит «шлюха». Думал, вы раньше догадаетесь. Ларин скрипнул зубами и заледенел глазами, но промолчал, хотя больше всего на свете хотелось придушить этого говнюка прямо здесь. А еще лучше — сделать с ним то же, что он сделал с Машей. Он до сих пор не мог поверить, что ее нет, совсем нет, навсегда, не будет больше никогда, хоть ты в лепешку разбейся. — А свою жену ты часом не убил, курва? — поинтересовался Казанова, усилием воли заставляя себя держаться в стороне от Микаеляна. Тот оторвал взгляд от явки и удивился: — А вы откуда знаете? Казанова схватился за голову. Соловец мертвым голосом сказал: — Ты и об этом тоже напиши, не забудь. — Да я-то напишу, — мерзко ухмыльнулся Микаелян, не отрываясь от письма. — Отец все равно вас уволит. — А это мы еще поглядим, — выдохнул Соловец. Уже после того, как они сдали Микаеляна под белы рученьки, и когда выяснилось, что убил он не только Наташку Семерикову и Машу Ларину, а еще и собственную жену и спрятал ее, чтобы не нашли, в сортире на даче в области, Дукалис спросил Соловца: — Георгич, а там в банке правда была синильная кислота? Соловец вынырнул из очередного отчета. — А? Да не, Толян, какая там синильная кислота. Полгода варенью было. В погребе у нас сыро просто. — Слава те господи, — с облегчением выдохнул Дукалис. — А то я вишневое есть аж забоялся. — Интересно, — глухо сказал Ларин, — батя-генерал его отмажет или нет? — Да вряд ли, — усомнился Казанова, развалившись во весь свой немалый рост на диване. — Мухомор в это дело зубами вцепился, не оторвешь. Он точно не даст спустить все на тормозах. В дверь просунулась всклокоченная голова Каразии. — Мужики, — прохрипел он, — Микаелян повесился в камере на простыне! — Туда ему и дорога, — мрачно отозвался Ларин и зачеркнул в календаре еще один квадратик. До отпуска оставалось шестнадцать дней. Столько же прошло после Машиных похорон.