5:26
Доброе утро. Из-за спешки хлебнул кофейной гущи с дна чашки. Мелкие горькие крупинки приходится дожевывать вместо завтрака. Купить джезву, бросить тупую девушку, вернуться в прошлое и не становиться копом. Последнее как-то вообще не кстати, потому что работа хоть и не волк, но дохрена важная и нужная. И пускай по всем правилам справедливого мира рабочий телефон ну никак не должен звонить в воскресенье в пять утра, на работу нужно идти, бежать, мчаться. Он, Чон Чонгук, не претендует на все презенты мира, но блин, воскресенье, серьёзно? Да и задания такие вообще не входят в его специализацию. Он коп, младший офицер полиции. А там парень на крыше 20-тиэтажки. Свесил ноги. Прыгнет ровно в 12. И Чонгук должен это как-то ликвидировать, убрать, исправить. Сейчас 5:26. Доброе утро.5:42
— Младший офицер полиции Чон Чонгук для выполнения невыполнимого на место ещё не происшествия прибыл, — кисть руки резко метнулась к виску. Тяжелый взгляд капитана явно без намёков обещает, что ещё одно слово и младшего офицера полиции Чон Чонгука просто не будет больше существовать в этой вселенной. Да и не только в этой, в любой. Юнги может, будь уверен. — Тебе весело, клоун? — голос начальника из-за усталости был больше похож на хрип умирающего. — Вверх посмотри. Чонгук смотрит, сначала ничего не видит из-за плавно выплывающего солнца, а потом замечает слабое движение на крыше. Вижу цель, вижу препятствия, выхода нет.6:00
«Давай, удачи» прошептала сладенькая Лиззи, когда дверь на крышу тихо закрылась за его спиной. Команда спасения осталась позади, ведь чем меньше народа, тем спокойнее должно быть парню. Хотя вряд ли можно почувствовать спокойствие, когда почти висишь на чертовски большой высоте. А может только тут и существует такое понятие как спокойствие. Чонгук не знает, Чонгук не выспался и кофеинки до сих пор неприятно горчат на языке. На крыше остались только два психолога. Их лица выглядели так уныло, что Чонгуку захотелось пристрелить всех прямо на месте. Но Юнги это, скорее всего, не понравится. Вдох. Шаг. Пара внимательных глаз. Ни шагу больше. — Я же ещё не умер, откуда тут ангел, — мгновение и совершенно безумная улыбка на пол-лица. Ну да к чёрту. Шаг, ещё один. Как близко ему можно подойти? Глаза смотрят внимательно, но спокойно. Ещё вперёд, вот уже почти можно будет ухватить его за руку в случае… — Ближе не надо, если только не собираешься рушить мои планы задержаться здесь до полудня. Понял, тихо. На корточки. Создаем непринуждённую атмосферу и смотрим на небо. Все чёртовы заготовки фраз из головы вылетели. Пиздец, Чонгук, честно. — Ты новенький что ли? — внимательные глаза бьют все рекорды по внимательности, — ничего страшного, не волнуйся, всё будет хорошо. Чонгук услышал как за его спиной зашептались психологи. Ну и видок у него сейчас, наверное. Будущий суицидник просит офицера полиции не переживать. Это честно пиздец, Чонгук. — Чонгук, — надо с чего-то начать. — Очень рад познакомиться, хотя мелодика имени какая-то грубая, не находишь? — задумчиво виляет ногой. У Чонгука сердце виляет в такт этой ноге. — А ты не представишься? — Тебе разве не надиктовали всю мою биографию? — насмешливые чёртики в глазах. Твою мать, как он не похож на суицидника. Похож на белое игристое вино. Серьёзно, Чонгук? — Не успели, я спешил очень, — как-то расстроенно пожал плечами офицер. — Ладно, скоро всё это будет неважно, — парень отзеркалил движение. — Спасёшь меня, Чонгук?6:33
— Так жаль, что ты не в полицейской форме, Чонгук. — А у тебя фетиш или что-то вроде того? — верхняя губа дёргается, оголяет ровные зубы. — Уже да. Ты наверное в ней чертовски круто смотришься, — смешинка у глаз. — В следующий раз приоденусь специально для тебя, если хочешь — разговор вообще уже не там, где должен быть. Офицер Чон десятки раз проходил инструктаж и безошибочно знает что нужно говорить человеку, который свесил ноги с 20-этажного здания. Но в этот раз всё пошло по-другому. В этот раз всё пошло к чертям. Чонгук не хочет с ним говорить. Не хочет пытаться. Потому что… Потому что вы видели его глаза? Чонгук видел, смотрит сейчас, смотрит и молчит. Этого парня нельзя потерять. Категорически нельзя, потому что потом на крыше будет сидеть уже сам Чонгук.7:05
— Лиззи, сбегай-ка за двойным эспрессо для меня и… американо с корицей для моего друга, — девушка пулей примчалась на зов, но выслушав просьбу до конца, удивлённо уставилась на Чона. Потом её взгляд испуганно скакнул на парня-самоубийцу. Аура страха была уже почти осязаема, поэтому офицер рявкнул. — Сейчас грёбанных семь утра, Лиззи. Принеси кофе или я сам свалю в булочную завтракать. Такое заявление напугало её ещё больше, поэтому в течении трёх секунд громкие каблучки унесли Лиззи на выполнение особо важного задания. — Кто тебе разрешит-то в булочную, офицер? — Чонгук, пряча расползающуюся улыбку, обернулся на низкий, хрипловатый голос. — Ты сейчас вроде как занят. — Точно эту работу, но ещё более эффективно, я мог бы выполнять в булочной, — давай, мальчик. — Со мной? — С тобой, — само собой разумеется, солнышко. В булочную, кино, ресторан, домой. Да, домой. Да, это свидание. Только перекинь хоть одну ногу обратно. — Я люблю булочки с маслом, кофе и корицу, но не в этот раз, Чон Чонгук.7:50
Солнечные лучи медленно вытекают на крышу. Всё становится оранжевым и каким-то артхаузным. Было бы замечательно снять такое кино: поднимается солнце, заливает всё светом, конец. Идеальный фильм, никаких напрягов, даже без хэппи-энда. После этого фильма захочется выйти на улицу и жить. Чонгук, даже будучи человеком, который сталкивается лицом к лицу со смертью несколько раз в неделю, про эту самую смерть думает не часто. Она для него как коллега по работе. Только вот всегда прибывает на место происшествия раньше Чона, но ведь у всех свои недостатки. А вот сегодня офицер первый раз успел раньше и он не представляет что с этой властью делать. «Властью не данною мне прошу — не убивай себя на моих глазах». Звук каблучков бьёт по нервам не хуже музыки Моцарта. — Офицер Чон, можно ли попросить вас на минутку спуститься к капитану? — натянутая вежливость Лиззи зависает облаком над многоэтажкой. — Не волнуйтесь, за нашим другом присмотрят. Парень рядом с Чонгуком тяжело вздыхает и сбрасывает почти полный кофейный стаканчик с крыши. Предчувствую нехеровенькое такое волнение сейчас внизу из-за этого. — Он тебе не друг, рыбка. Так что, будь добра, отплыви до буйков-психоврачей и не вздумай нарушать личное пространство не нашего друга. Не обращая внимания на ошарашенные взгляды Лиззи, психологов и даже слегка удивлённый «не друга», Чонгук медленно поднимается, приглаживает воротник рубашки и уже направляется к выходу, как вдруг в долю секунды разворачивается и молнией преодолевает расстояние оставшееся до парнишки. Кончики пальцев покалывает от желания схватить за худое предплечье и оттащить от края. Но нога парня всё ещё опасно свешена, можно не рассчитать. А колкий взгляд уже прошивает насквозь, испуганно, но в полной готовности к действиям. Чон успокаивающе поднимает руки, наклоняет лишь голову. Медленно-медленно, сантиметр за сантиметром, пока личного пространства у ошарашенного мальчика почти уже и не остаётся. — Никуда не уходи, ладно? — лёгкий шепот почти на ухо, ответом которому служит судорожный выдох.7:52
— Нет, но так будет лучше. Ты правда замечательная. И нет, дело не во мне. Нет, не в тебе. Да, прости, я понимаю, что звучит не очень. Сола, давай сходим на ту выставку с разбросанными гаечными ключами и стеклом, где надо думать и многое понимать. Ну, ты позавчера говорила. Да, я тебя приглашаю. Да, так правда будет лучше. Я так рад, что мы знакомы. Спасибо.8:10
— Ситуация проясняется, становясь при этом ещё более запутанной, Чонгук, — Юнги говорит нехотя, еле приоткрывая губы. Видно, что за час настроение у него не улучшилось ни на йоту. Вдруг происходит что-то уж совсем запутанное, чего задумавшийся Чонгук не ожидал. Его словно накрывает огромный балласт, который через несколько тяжёлоопускающихся секунд оказывается объятьями какой-то женщины. — Офицер-офицер, вы спасли его, да, верно? Где Тэхён-и? Спускается? Чего так долго. Вечно он копается. Нам надо уже ехать, позовите его, будьте так милы, мой мальчик, — мутный запах дорогой помады и истерический, слегка походящий на визг, голос напоминают Чонгуку почему его работа иногда кажется пиздецки раздражающей. — Мать, — коротко, но доходчиво сообщает капитан. Перенасытившиеся ботоксом черты лица кажутся знакомыми, он точно видел их то ли по телевизору, то ли в кошмарном сне. Сон сном, но когда Чонгук видит позади женщины, осматривающего высотку, губернатора, ситуация проясняется, при этом оставаясь не менее запутанной. Всё как говорил Юнги. И, знаете, чёрт побери всю эту хрень в тени 20-тиэтажки. Чонгуку вообще сейчас на всех находящихся внизу неприлично сильно поебать. У него всё ещё горчит на языке и на душе. Надо возвращаться. Он уже готов развернуться на задниках кроссовок, вдавить в них всё раздражение и обиду на несправедливость этого воскресенья и быть таковым. Как полицейский он должен бы что-то сказать родителям, минимально доложить обстановку, успокоить. Собственно, ради этого Юнги и приказал ему спуститься. Но как же не хочется открывать рот, чёрт побери. И тут случается нечто прекрасное. Сначала он видит коричневые брызги на белых замшевых туфлях ботоксовой леди, а потом прослеживает взглядом отскочивший стакан, который при более внимательном рассмотрении оказывается его экс-эспрессо. Чонгук моментально вскидывает взгляд вверх, даже быстрее чем леди в туфлях начинает визжать, а до этого спокойно переговаривающиеся полицейские расправляют спасательный брезент и напряженно ждут дальнейших указаний капитана или же самой судьбы. Буквально несколько секунд заставили добрую сотню полицейских и утренних зевак подумать о вечном, пожалеть молодую жизнь и пообещать себе позвонить родителям вечером. И только у Чонгука в голове одна мысль «Всё понял, солнышко, сейчас буду». Теперь он действительно разворачивается, никого и ничего не ждёт, потому что пускай Юнги сам разбирается, чёрт бы побрал это утро. Пожалуйста, сэр, только в этот раз. Чонгуку надо наверх. Там чужая хрупкая жизнь, и чем ярче разливаются лучи осеннего ленивого солнца, тем яснее становится Чонгуку, что эта жизнь нужна ему больше своей.8:45
Офицер не может скрыть улыбки и в спешке приземляется рядом чуть не нарушив границу выстроенную мальчиком раньше. Но его даже не удостоили взглядом. Смотрит в противоположную сторону и явно не собирается обращать внимание на вернувшегося Чона. — Эй, Тэхен-и, я вернулся. Парень вздрагивает и медленно поворачивает голову. Можно даже не присматриваться чтобы заметить в глазах разливающуюся тоску и сожаление. — Они здесь, верно? Родители. Вот почему ты так долго, — улыбаться больше не хочется. — Мама требует чтобы я спустился на лифте, а папа не против чтобы я перестал ломать комедию и спустился сразу на асфальт, да, верно? — Тэхён не дольше секунды позволяет себе подождать негативного ответа, но потом грустно улыбается и отворачивается. — У папы, наверное, сегодня деловая встреча. Плевать, что воскресенье. И ему явно не хочется торчать там внизу, на виду у будущих избирателей. На его месте я бы не портил себе настроение и завтракал с пресс-секретарём. У него имидж какой-то хиленький, не доработанный, — воздух в лёгких закончился, голос дрожит и ломается, но Тэхён быстро-быстро делает новый вздох, чтобы Чонгук не успел ничего сказать. Тэхён не хочет, чтобы он что-то говорил. Тэхёну стыдно, что он сейчас болтает без умолку про такие пошлые и скучные вещи. Но остановиться он не может. Первый раз в жизни он говорит постыдные вещи, которые ему говорить не позволено, но перестать и замолчать не получается. — Я за него вообще не голосовал, представляешь, офицер? Он знает об этом, так что пользы от меня нет никакой. Можно прыгать, папа разрешает, — воздух ещё есть, но ни одно слово не желает быть произнесённым, не хочет быть таким горьким и болезненным. Даже слова не хотят боли, так почему Тэхён должен терпеть? — Чонгук, — Тэхён слегка расфокусировано, но удивлённо смотрит на парня. — Зови меня Чонгук, ладно? Не офицер. У меня сегодня выходной. Один взгляд всё ещё горький с плещущимся удивлением, а второй твёрдый, но как бы просящий. И обоим ясно, что просит этот взгляд не только за имя, а ещё за много-много всего. Просит так осторожно, так с опаской, что Тэхён ничего не может с собой поделать сейчас. Он хочет смотреть на Чонгука и видеть в его глазах себя, но без примеси этого грустного беспокойства. — Думаю, если бы я дожил до понедельника, то всё так же называл тебя Чонгуком. Имя, конечно, грубоватое, но, будем честными, офицер из тебя не очень. — Это ещё что? — даже сам Чонгук сейчас слабо понимает обижен он или делает вид. Кажется, обижен. За имя. «Нормальное имя. Не Мин Юнги, но нормальное, ладно, да? Нормальное!». — Ты знаешь меня меньше пары часов, а я уже никакой? — парень напротив коротко хохочет и смотрит не отводя взгляд. Даже в глазах видно этот хохот. Как будто зрачки резко превратились в озёра смешинок и теперь переливаются себе радостно веселя хозяина и сводя с ума Чонгука. Да он сходит с ума. От глаз, от недооценённости его офицерской сущности, от желания схватить Тэхёна, прижать к себе крепко-накрепко и показать каким он может быть нежным, не смотря на грубое (ну да, есть немного) имя.9:58
— Пойдёшь со мной ужинать в понедельник? — Чонгук, я… — Это свидание. Забавно как слово может прозвучать раньше чем говорящий и слушатель способны его уловить и осознать. Кажется будто произошёл сбой в матрице, грёбанное дежавю, чёрная кошка ходит туда-сюда, беспорядочно так. Слово как будто все слышали, но никто на сто процентов не может быть уверенным. К тому же, слово было настолько неожиданным и неприемлемым в той или иной ситуации, что ну никак нельзя переспросить или повторить. Да, это забавно. Но ни Чонгуку, ни Тэхёну сейчас не весело. «Я бы хотел ужинать с тобой. Я бы хотел готовить для тебя. Я бы ел с твоих рук, если бы ты захотел меня кормить» -…я прыгну в 12.10:15
Иногда слова вылетают неконтролируемо, а временами их нельзя выдавить из себя даже под прицелом. Ни одного слова. Тогда и осознаёшь всю власть и безграничность тишины. Эта царственная тихоня очень редко обращает своё внимание на вечно орущих, затыкающих уши и сердца людей. Но когда она наконец замечает кого-то, то он будет её рабом столько сколько нужно. Она вымучит, не позволит ни говорить, ни слышать. Будет казаться, что слова на самом деле никогда и не существовали, а глухота была врождённой и человек никогда не слышал ничего вроде музыки или голоса любимого человека. Пускай даже рядом мчится поезд или разрывается битовой энергией сабвуфер. Тебе будет тихо. На периферии мелькает Лиззи и несколько психологов, но Чонгуку откровенно плевать. Он знает, что молчать не входит в его рабочие обязанности. Он учил теорию и использовал на практике «метод разговора». Страшно подумать, но людям, стоящим на краю обрыва, иногда нужно всего лишь поговорить. Но как он чёрт возьми, может говорить, если нога Тэхёна всё ещё находится за границей безопасности. В силах Чонгука только иногда пристально и долго смотреть на Тэхёна, а Тэхён отвечает ему такими же долгими взглядами. Кому тут нужны слова если «я так хочу спасти тебя/себя». Какие к чёрту слова, но всё же… — Почему в 12? — Предлагаешь сейчас? — Тэхён отвечает так быстро и с готовностью словно и не было этой тишины длинною в вечность. Он улыбается и продолжает, не нуждаясь в сердитом ответе Чонгука. — Просто, а когда ещё? Не в 11:58, правильно? Хотя, время смерти, наверное, всё равно зафиксируют где-то в 12:10–15. Или даже в 12:30, если мне конкретно не повезёт и мои размозженные части всё ещё будут пытаться функционировать. Организм такая интересная штука. В нём всё работает на выживание. Бактерии там разные, знаешь, на самом деле могут быть полезными и убивать плохие штуки, которые мы запихиваем в себя. То есть твой мозг может мечтать о саморазрушении, а тело упрямо будет крошить твои зубы сообщая «Чувак, мало кальция, давай жри творог», — запинается, смотрит на Чонгука так не весело, так беспомощно. — Когда же, по-твоему, а, Чонгук? — Давай не сегодня? — В 11:58 это было бы верхом идиотизма, — не хочет слышать. — Но самое тупое это знаешь как? — смешок вперемешку с болью. — В 14:00, — неконтролируемый заливистый смех. Тэхён даже слегка наклоняется над высотой, не в силах перестать смеяться, а Чонгуку хочется сигануть в высоту первым, чтобы не видеть как больно Тэхёну даётся этот смех. — Это же… это же как… грёбанный перерыв на обед, понимаешь? В 14:00!10:55
— Если честно, я сам сомневался на счёт времени, так что мне почти нечего тебе сейчас ответить. Просто 12 такая красивая и идеальная цифра. Ты так не думаешь, Чонгук? 12 ночи и 12 дня это самые идеальные моменты суток. Мне всегда кажется, что в эти минуты что-то произойдёт. Например, время остановится, и всё так и останется как было в этот самый момент. И больше не будет ничего. Но потом случается 12:01, и я понимаю, что всё осталось по прежнему и надо с этим смириться. — Сегодня в 12:00 всё может быть по-другому, Тэхён. И я говорю о булочной, если хочешь. Тэхён смотрит слишком серьёзно и слишком пристально. — Всё можно поменять не заканчивая, Тэ, я тебе клянусь. Тут, на этом месте, я тебе обещаю, что всё будет иначе. Только ты должен дать мне шанс. И себе тоже. Слышишь? У них уже нет времени на тишину, поэтому Тэхён позволяет себе сказать: — Мне кажется, что это будет поражением. Ты просто не знаешь почему я здесь, а я не хочу чтобы ты знал. В моей голове всё правильно и всё решено. — короткий взгляд на офицера. — Знаешь, офицер Чон Чонгук, я всегда довольствовался чем-то средним. С малых лет, кстати. Сколько себя помню, всегда считал себя недостойным идеального. Только то, что на троечку. Только троечка мне подходит. Троечник Ким Техён всегда мог получить только одну оценку. Как от мира, так и от себя. Даже люди вокруг этого Техёна были на троечку. Такое чувство, будто лучше он не заслуживал. Всё 23 дерьмовых года. Знаешь, что самое отвратное в этом? Что Техён даже не мог возразить. Жизнь была на троечку, любили его на троечку, нужен от был на троечку с минусом. Но самое обидное, что он всегда с этим соглашался. Оставался тройкой и был этим доволен, ведь это ж не двойка, да? Значит так надо, быть таким, быть не больно нужным, быть не особо любимым. Мне очень нравится игристое вино, Чонгук. Чонгуки. Так уже не очень грубо. Но только красное. Очень больно, когда не можешь купить себе вино за 30 долларов, потому что оно уже на пять. А ты всё ещё три. И так со всем. Есть миллиарды вещей и людей на пять. А я, Чонгук, грёбанное, слабое и ненужное три. Так что 12:00 это единственный экзамен, который я способен сдать на отлично. И, слушай, я не упущу этот шанс. Чисто для себя. Ладно? Хорошо? Чонгук? — Не ладно, Тэ. Если ты ждёшь одобрения, то у тебя его нет и не будет. — Чонгук зол совсем не по уставу. Его тренировали говорить суицидникам совершенно другие слова, зазубренные клише. Они, на первый взгляд, дурные немного, но очень правильно действуют на расшатанную психику в критические моменты. Но сейчас такой момент у самого Чонгука, и он не позволит. — Вообще не по-офицерски, — есть обида, но не надо её показывать. Слишком мало времени осталось. — Тэ… придумал тоже. — Красиво звучит это Тэ, — к чёрту клише. — Слишком красиво. Как и ты. Знаешь, я хочу заняться с тобой любовью, — нет времени на вдох. — Хочу любить тебя до обессиленности. Чтобы тебе было хорошо со мной, слишком хорошо. Я знаю, что только со мной тебе будет так хорошо, Тэ. И здесь уже нет места твоим грёбанным тройкам. О чём ты вообще говоришь. Ты видел себя, ты слушал себя? Ты самое красивое… — из янтарных, залитых карим полуденным солнцем, глаз Тэхёна катятся слёзы. Нет смысла их скрывать. Чонгук видит больше чем Тэхён собирался показать. И хочет он тоже намного больше. — Ладно, знаешь, даже если забить на то, что ты охуенно красив. Твоя душа прекрасная, слышишь ты меня? — ещё одна слеза и Чонгук сам расплачется. — Если кто-то когда-то посмел вбить в твою прелестную пшеничную голову эту ересь про тройки, я убью его нахер. Понял ты меня? Ну? Тэ? — Было бы глупо спуститься с моей Голгофы ради секса, Чонгуки, — где-то между слезами и истерикой выдавливает Тэхён. — Не смей говорить мне про секс. Ещё раз повторяю. Я хочу чтобы мы занялись любовью, Тэхён. Любовью. Тут твои тройки, двойки, нули не значат ровным счётом ничего. Потому что я хочу тебя любить. Послушай меня. «Я больше без тебя не могу» Бывает так, что тишина не имеет никакого отношения к прекратившемся словам. Случается, что они сами исчезают. Ты силишься говорить дальше, но не можешь потому что понимаешь, что что-то уже не так. Что-то из сказанного было слишком. Что-то было криком скорее не к Тэхёну, а к маленькому школьнику Гуку, который никогда не позволял считать себя чем-то выше двойки с минусом. Чонгук задыхается и в ужасе смотрит на Тэхёна. Как можно спасти единственного человека, который мог бы спасти тебя? Тэхёну нужна секунда чтобы прочитать всё в глазах напротив. Он вздыхает. Такие вздохи вообще не дают воздуха. Они лживые. Должны дать кислород, а на самом деле отбирают его остатки. Вторая секунда уходит на то, чтобы вернуть ногу на твёрдую поверхность крыши. Последняя секунда теряется, потому что щека Чонгука ощущает на себе мятно-лёгкое прикосновение пальцев, а через несколько секунд (не секунд, а чёрт знает чего ведь это сранное время не имеет никакого грёбанного смысла) — губ. Тэхён елё касается его щеки. Это похоже на лучик солнца, который будит себя утром, или на крылья бабочки, которые пропорхнули в опасной близости от огня. И может Чонгук когда-то был двойкой, плохо решал задачи по физике, но сейчас, когда Тэхён почти отстраняется, его сиюсекундно возвращают назад, усаживают себе на колени и вжимают в себя до хруста. Губы чувствуют губы, как и было завещано при основании этого мира, чёрт побери. Ощущение сладостной влаги, медового тепла чужого рта накрывает Чонгука и он не понимает как заслужил это всё. Губы несдержанно раскрываются на встречу друг-другу забывая про этикетные правила первого поцелуя, а Тэхён забывает сдержать стон. Тело уже само диктует правила, никто из них не замечает, когда Тэхён оказывается на Чонгуке, прижат так крепко нуждающимися руками, что нет сил вдохнуть кислород. Так что приходится дышать Чонгуком.11:56
— Мне так жаль, что они прислали тебя, — не говорит, а выдыхает прямо в Чонгуково сердце Тэхён. — Пора отпустить меня, Чонгуки, — не говорит. Смотрит. Секунды, минуты, тишина.12:00
Можно ли спасти бабочку, которая уже успела обжечь себе крылья?