плохая идея

злополучно, многострадально, изумительно и упруго – мы ведь скроены идеально, исключительно друг для друга

. всё это с самого начала было плохой идей. ну, просто потому, что сам соболев — плохая идея. родители просто хотели хорошо поебаться — но поебались плохо, поэтому появился николай. тоже, в принципе, плохой. но ларин сейчас меньше всего хотел думать о старческом сексе. его шатает. трясет. из рук почти падает чашка, и он, матерясь, сползает на пол, хватаясь за голову. жарко. холодно. где холодно — непонятно. тело — отдельная эфемерная субстанция. а в груди — жарко невероятно. это было плохой идей. соболев — плохая идея. плохо-плохо-плохо. а мама в детстве говорила, что с плохими людьми нельзя общаться. с теми, кто матерится, курит и трахается без презерватива (ну или просто хуёво). а отец в детстве говорил, что... сейчас бы вспомнить, что говорил ему отец, когда пинал ногами в живот. но что-то он явно говорил — может быть что-то очень даже светлое и хорошее. ну, там про религию что-нибудь... а, стойте, мы же про хорошее. а дима лежал, смотрел на стену и думал, что неплохо было бы повесить на стену картину. абстракцию какую-нибудь — чтобы в такие моменты смотреть на нее и думать о смысле жизни, а не о том, как больно-больно-больно. а сейчас ларин, на этом холодном кафельному полу, хватается за голову и думает, что неплохо бы поставить около входа какую-нибудь статую. ну, например венеру — ту, которая без рук. ну, можно, конечно, и с руками — так даже, наверное, веселее будет. потому что ларин сейчас рук почти не чувствует — только пальцами шевелит кое-как, и без рук совсем не весело. венере без них, наверное, тоже не весело. бедная венера — думает ларин. — ты что здесь забыл? туалет направо. ввалившийся в кухню соболев заставляет диму подумать, что бедный тут только он, а не венера. хотя бы потому, что дима тоже без рук сейчас. и без мозгов. и без нормального восприятия действительности. а венере на руки, наверное, глубоко похуй. — отъебись. ларин встает, пошатываясь, хватаясь длиннющими пальцами за стол. тошнит. перед глазами плывет. соболев похож на одно сплошное плохо. ларин похож на одно сплошное "пошёл нахуй". — не умеешь ты веселиться, — глухо вдыхает николай, подходя ближе. руки у него почти не дрожат, но радужки из-за зрачка не видно. кажется, что у него черные глаза. а ещё кажется, что он ебанутый. ларин опирается ладонями о тумбу. он смотрит на свои пальцы. их семь. или восемь. или пять. он не знает. — сколько у меня на правой руке пальцев? ларин учтиво спрашивает только про правую, потому что на левой их нет вообще. соболев смотрит на правую руку. рука как рука. обычная рука с пятью пальцами. — пять, — кивает сам себе николай, пересчитывая пальцы. — надо было меньше тебе давать, совсем тебе хуево. блевать будешь? ларину кажется, что он блеванет. но ларин знает, что ему нечем блевать — даже желчью. а смыслом своей жизни и сущностью блевать он ещё не научился (хотя сейчас это хотелось как-нибудь из себя вытянуть). а вместе с этим ещё и воспоминания про эту картину на стене, которую он так хотел повесить, пока отец бил его ногами. отец — какое громкое слово. николай тоже, в принципе, какое-то слишком громкое слово. — не буду, — качает головой ларин. он хочет врезать соболеву за эту хуевую — даже уже не плохую — идею. или там самого его у стены поставить. тоже, кстати, без рук. или тоже с дозой переборщить. но вместо этого он цепляется своими пальцами за его плечи и жмётся крепко-интимно. соболев обнимает его в ответ. вообще-то, это не так работает. так вообще ничего не работает. у ларина в голове, кстати, тоже ничего не работает. совсем. — я тебя ненавижу, — шипит сквозь зубы ларин, вжимаясь в что-то теплое, сильное, уютное (даже не верится, что он сейчас льнет к соболеву, слишком хорошо для него, соболев это же ведь напрочь все плохое). — да ладно, я думал тебе понравится. ларин хочет спросить, что из этого дерьма ему должно было понравиться. кажется, он слышит ритм своего сердца в горле. ощущает в кончиках пальцев. этого стука так много — кажется, что он везде — что хочется вырвать сердце к чертовой матери, лишь бы не стучало. лишь бы перестало отдаваться этим мерзким стуком в его теле. н е с т у ч и. з а м о л к н и. т ы н а х у й н е н у ж н о. (как и твой владелец, конечно). — мне вообще ничего не понравится. соболев вздыхает и тянет едва куда-то в сторону спальни. ларин искренне надеется на то, что не на лестничную клетку. — димас, все летит в пизду, — многозначительно выдает соболев и вздыхает натужно. на удивления самого ларина, он с ним соглашается. все летит в пизду. дима учитель литературы. диме вкололи какую-то дрянь. диму кидают на кровать. диму бы трахнули, если бы он не был таким въебанным. дима бы предпочел быть трахнутым, чем таким въебанным. но все летит в пизду, поэтому дима въебанный, с болящим, от осознания своей никчемности, сердцем и дрожащими губами. и хочется уткнуться носом в покрывало и завыть. зарыдать. в голос. сорвать голос. сбить костяшки. ударить кого-нибудь. чтобы его кто-нибудь ударил. хотелось сделать что-нибудь, чтобы почувствовать себя живым. но в ларине из живого — болящее сердце. но николай выкинет ночью его на лестничную клетку. николай, вроде как, бизнесмен. или что-то около того. дима не знает, кто это. но он явно что-то плохое. однозначно. — димас-димас, — тяжело выдыхает соболев, качая головой. — коля-коля, — вторит ему дима, выдыхая в одеяло. — ну, ты как, заснешь? нормально? — нормально. засну. нормально. нормально. нормально. дима — не нормально. диме больно-плохо. он не чувствует себя. только боль где-то там, где предположительно есть сердце. дима бы попросил еще одну дозу. чтобы сдохнуть. от боли. хоть отчего-то, но сдохнуть. но умирать здесь — некрасиво. потом у коли будут неприятности. и, конечно, коля это очень-очень плохо, но падать на него проблемным трупом тоже как-то не особо хочется. — все летит в пизду, — шепчет дима и закрывает глаза. — надо поставить около двери венеру. — а? — венеру. ту, которая без рук. — а зачем? — а зачем не ставить? коля лишь машет рукой, накидывая на него сверху плед. а потом хрипит: — можно я тебя поцелую? дима мысленно спрашивает у господа: почему плохие люди спрашивают разрешения на хорошие вещи? дима думает, что если его поцелует николай, то, наверное, эта ночь будет не такой уже и плохой. — делай что хочешь. соболев улыбается (какая роскошь) и целует. целует сухо, неумело и как-то совсем не по-николаевски. но диме как-то уже и не до таких мелочей. это, конечно, плохая идея — целоваться с ним. но от плохих идей (да и от самого коли) как-то слишком хорошо.