***
Иногда Джон просыпается посреди ночи в холодном поту и с дрожащими руками, тяжело дыша, будто легкие сейчас лопнут, а сердце угрожает выскочить прямо из груди. Иногда он дышит сквозь зубы, желая погасить жжение в глазах. Напоминает себе, что Шерлок услышит, а этого нельзя допустить, он не хочет. Джон помнит оглушительные залпы выстрелов, жару и запах гниющих трупов под едким дымом взрывчатки. Он помнит кровь и ожоги; истощение и болезни. Тяжесть пистолета в ладони. Порой он просыпается с воспоминаниями, спотыкающимися друг о друга в его голове, пока не остается лишь кровь и горящие обломки, ощущение то жара, то холода посреди пустыни и осознание приближения собственной смерти, потому что знал о ране, но не мог ее почувствовать. Джон лежит на спине и дышит, ждет, пока его сердце перестанет так стучать, дыхание нормализуется, а крики в голове стихнут. Затем он вспоминает, что чувствовал после. Когда боль притупилась. Когда Мюррей принес новости. Когда он сошел с самолета. Когда пытался уснуть и не мог, ведь тишины стало так много, будто в склепе. Джон закрывает глаза, сжимает простыни в кулаки и вспоминает, ненавидя себя за недостаток силы — он не смог ни сделать свою работу, ни умереть достойной солдата смертью. Затем он вспоминает, как открывал окно, не отводя взгляда от своей цели, — его рука не дрожала, как и дыхание. Он помнит, как выстрелил и в силу чистой привычки тут же упал на живот. Вспомнил момент, когда понял, что Шерлок узнал, но почему-то не боится. Он помнит... смех. Он помнит жизнь. Поэтому делает вдох, затем еще один, и переворачивается, закрывая глаза. В тот день Джон спас Шерлока, и Шерлок это знает, даже если больше никому это не известно. Вот только тот не знает, что спасение было взаимным.***
Джон приносит домой покупки, ведь Шерлока невозможно заставить купить что-то кроме чая, молока и — при особых случаях — хлеба. Как он вообще выживал до встречи с ним, Джон не узнает никогда. И поскольку кулинарные изыски Шерлока заканчиваются на том, чтобы заварить чай и приготовить огрызок почти не пригоревшего тоста, Джон выкапывает запыленные кастрюли и сковородки и готовит если не роскошные, то, по крайней мере, съедобные блюда. Шерлок всегда выглядит слегка удивленным, когда Джон объявляет, что ужин готов, но ест, жалуясь лишь иногда. Джон моет посуду и убирает в квартире более чем в половине случаев, оставшаяся не-половина принадлежит Шерлоку, который распихивает все по углам, бросая на Джона взгляды приговоренной к казни королевы, словно он действительно выше всего этого недостойного быта. (Джон смотрит на него, потом на посуду, потом снова на него, опять на посуду, пока что-нибудь не происходит. Иногда даже моются тарелки). Время от времени на Шерлока что-то находит, и под напором вдохновения тот принимается убирать все подряд — крайне неэффективно, как правило, внося еще больший беспорядок, вместо того, чтобы нейтрализовать уже имеющийся. Обычно Джон не может заставить себя чувствовать из-за этого ничего серьезнее мимолетного подобия досады. Шерлок иногда забывает, что даже выдающиеся умы должны быть сытыми и отдохнувшими, а военные имеют весьма конкретные понятия о дисциплине. Поэтому Джон достает, задирает и умоляет его, и где-то между этими маневрами Шерлок вспоминает и отвечает его смелому порыву, выкраивая пять минут на обычные действия. Взамен он постоянно демонстрирует свою невиданную исключительность, и Джон понимает, что, удерживая его между восхищением, раздражением, интересом и адреналином, Шерлок никогда не позволит ему погрузиться в жалость к себе или скуку. Его психолог с молчаливой неодобрительностью называет это «созависимостью». Джон пожимает плечами, поскольку это просто еще одно слово для того, чем они не являются. Они заботятся друг о друге. Вот и все.***
Они переживают взрыв. По крайней мере, их тела. Шерлок встает на ноги спустя несколько дней и постоянно сбегает из своей больничной палаты, чтобы посидеть на кровати Джона. По некоторым причинам, это всегда происходит между полуночью и пятью утра, отчего все их разговоры приобретают странный, смутный уклон. — Ты не мой питомец, — говорит ему Шерлок поздно ночью, когда больница затихает. — Он назвал тебя моим домашним животным, — поясняет Шерлок, правильно интерпретируя молчаливое замешательство Джона. — Это не так. — Нет, — соглашается Джон. Люди милы со своими питомцами. Любят их. Шерлок, конечно же, не любезничает с ним. Он не любит его. Не так. — Ты не питомец, — настаивает Шерлок, и Джон смутно задается вопросом, почему это так важно. — Кажется, ты под «кайфом» от обезболивающих, — добродушно говорит он и гладит Шерлока по всему, до чего может дотянуться. На сей раз это лодыжки. — Нет. Даже и близко нет, мне дали слишком мало, — голос Шерлока звучит недовольно этим фактом. — Можешь позаимствовать у меня. Мне много дали. — Ты не слушаешь, — ворчит Шерлок. — Да, — парирует Джон с легкой обидой. — Я не твой питомец, поводок на мне выглядел бы странно, и ты не под «кайфом». А вот я — как раз да. Думаю, да, и ненавижу подобное, но не могу вспомнить, так ли это. Когда мы сможем вернуться домой? Шерлок закатывает глаза и разворачивается, укладываясь рядом с Джоном на кровать, и каким-то образом устраивает свое угловатое тело, головой упираясь тому в бедро. Теперь Джон может достать до его волос, которые гладит нежно, хотя и неуклюже. — Он вкладывал подтекст, — говорит Шерлок, и Джон не знает, почему они просто не могут спокойно полежать. — Юродствовал над тобой. Словно ты — тупое животное, которое прибегает по первому моему свистку. — Тебе не нужно свистеть. Ты предпочитаешь смс. Шерлок прижимается лицом к ноге Джона. — Нет, нет, нет! — рычит он, — это неправда, ты так не делаешь. Я бы возненавидел тебя за это. Ты не какое-то глупое, счастливое существо, которое будет любить и вылизывать меня за один лишь мой взгляд. Джон выглядит оскорбленным. — Я никогда тебя не вылизывал! — возмущается он. По крайней мере, хочет возмутиться. Он издает какой-то звук и неумело давит пальцами на голову Шерлока. — Ты не тот, кого он может убить из прихоти, — бормочет Шерлок, беспокойно потирая лицо. — Он не может тебя забрать. Он не знает. Понятия не имеет. Джон продолжает ласкать непокорные волосы Шерлока. — Ш-ш-ш, — тихо говорит он. — Все хорошо. — Ты не так глуп, как все остальные, — невнятно произносит Шерлок. Его тон напоминает маленького ребенка, отчаянно гордящегося какой-то простой, обычной вещью и желающего, чтобы весь остальной мир также ею гордился. — Спи, — говорит ему Джон и закрывает глаза.***
Это длится недолго. Так не может продолжаться. В последнее время Лондон — военная зона, поле битвы двоих, и в шестимесячный срок сторона Джона проигрывает. Нет. Нет, Шерлок не проиграл. Но число погибших достаточно велико, чтобы ощущать поражение. Джон слоняется по квартире, прикрывает окна, изрешеченные пулями, выметает стекла, собирает маниакальные любовные послания, которые закончились трупами. Он убирает ужасные подарки, наблюдая, как те исчезают в коробке для улик. Приносит домой цветы для похорон и нарочно не ставит их в воду. Сидит в убранной тихой комнате и спокойно задается вопросом, сколько ему потребуется времени, чтобы потерять рассудок. Майкрофт навещает его и обещает оставить за ним счет в банке, с которого можно будет оплачивать еду и жилье столько, сколько Джону понадобится. Он уходит, забирая с собой скрипку. Приходит Лестрейд и пытается утешить. Уходит ни с чем. Прихрамывая, наверх поднимается миссис Хадсон — она морщится и выглядит старше прежнего, любезно просит немного помочь, вот хороший мальчик. Она уходит с улыбкой, хотя глаза у нее на мокром месте. Все они говорят Джону, будто он скорбит, но ему известно, что они неправы. Он и раньше терял друзей и родственников, он понимает, как выглядит горе. Это нечто другое, что-то мягкое и удушливое, словно он постоянно находится на расстоянии вздоха между пробуждением и потерей сознания. Мир утратил острые грани, яркие всполохи адреналина, увлеченность, больше нет желаний. Он даже не грустит, просто опустошен. Он берет в руки свой пистолет, но не стреляет. Шерлок ожидал бы от него лучшего; по крайней мере, чего-то более интересного. Поэтому он опустошает магазин, спит на диване и пытается понять, что же ему теперь делать.***
Заявления о смерти должны быть окончательными, но Шерлока никогда не волновали правила и мнение большинства. Он стоит в дверях, его сердце бьется, а легкие дышат с упрямым вызовом, и Джон опускается на диван, закрывает лицо руками и смеется. Он не понимает, насколько прерывистые звуки, доносящиеся из его рта, напоминают рыдания, пока не ощущает, как его плечи окутывает дешевое флисовое одеяло, и рядом с ним, судя по прогнувшемуся дивану, не оказывается Шерлок. — Джон, — тихо говорит тот, и Джон снова вздрагивает, посеревший и дрожащий. — Я не могу, — задыхается он, встает с дивана и отходит. — Ты... Джон снова смеется, беспомощно и сокрушенно. — Ты мертв. Мертв. — Не совсем, — говорит Шерлок, и Джон, насколько позволяет размер комнаты, отшатывается, сползая по стене, от привидения, галлюцинации, воскресшего из мертвых. Он прикрывает рот тыльной стороной ладони. Шерлок сидит на безопасном расстоянии и медленно объясняет, используя короткие фразы. Он не похож сам на себя — никакого нетерпения или раздражения, хотя Джон часто трясет головой и шепотом повторяет: «Я не понимаю». — У меня не было выбора, — снова и снова говорит Шерлок. — Я не мог иначе добраться до него. Так они сидят в течение часа, низкий баритон Шерлока медленно повествует, где он был и что делал все эти месяцы, пока Джон считал его лежащим в земле. Время от времени Джон задает вопросы, но в основном Шерлок просто рассказывает. Один раз он прерывается, чтобы сделать две чашки чая, и Джон даже припомнить не может, когда еще удостаивался чая из рук Шерлока. Чай встает поперек горла. Он пытается слушать, пытается понять, но Шерлок с тем же успехом мог бы говорить на другом языке. «Мертвом языке», — думает Джон, но если это и шутка, то не смешная. Когда поток слов Шерлока иссякает, Джон, пошатываясь, встает на ноги. От неудобной позы они онемели и теперь болят. — Ты сегодня останешься? — спрашивает он. Шерлок быстро моргает, единственный признак его удивления. — Я думал... — начинает он, но внезапно Джону становится похер. — Твоя комната в том же состоянии, что и прежде, хотя на твоем месте я бы сменил постельное белье, — перебивает он, и поднимается по лестнице в свою комнату. Не раздеваясь, ложится в постель и смотрит в потолок. Он злится, или думает, будто злится; ложь лжи рознь, и эта... Ну, с такого, как Шерлок, сталось бы солгать о том, что он жив. Шерлок жив. Джон должен чувствовать глубокое облегчение, головокружительную свободу от многомесячной, колющей, страшной потери. Но не чувствует. Шерлок, вошедший через дверь и спокойно объясняющий, что у него не было никакого выбора, кроме как покинуть Джона, ощущается словно пуля, рвущая плоть. Сначала онемение и шок, позже — боль и возмущение. Джон, вытянувшись на постели, лежит тихо и спокойно. «Что ж, это определенно означает, что ты не любишь меня так, как я тебя», — думает он.***
Около четырех часов утра Джон перестает притворяться спящим. Напряженный, на нетвердых ногах, он плетется вниз, пытаясь успокоиться, но ничего не выходит. Шерлок сидит на диване в своем старом халате и пижаме, обхватив руками колени и опустив на них подбородок. Желудок Джона сжимается, но он быстро ругает себя, заставляя образумиться. Это он хранил его чертову спальню, как святыню, он более-менее принял обратно своего менее мертвого, чем казалось раньше, соседа, и прошло не так много времени, чтобы Джон забыл, насколько эксцентрично времяпрепровождение Шерлока. Поэтому он ходит по гостиной, не признавая присутствия Шерлока, ставит чайник и автоматически достает две кружки. Проклятие. Одна кружка падает и разбивается об пол, и Джон поспешно опускается на колени, чтобы убрать за собой, слишком крепко сжимая в ладонях осколки в отчаянной попытке не заплакать. Это абсолютно смешно — плакать сейчас, не говоря уже о том, что сидящий буквально рядом Шерлок несомненно услышал грохот, и Джон должен остановиться, должен остановиться, но перед глазами все плывет, а из носа начинает капать, несмотря на его яростные умственные команды. Внезапно в поле зрения появляются ноги Шерлока, и Джон поспешно отворачивается, выбрасывая осколки в мусорное ведро. Он и не надеется, будто тот не разгадал смысл его действий, но есть крохотный шанс, что Шерлок не озвучит это. — Ты порезался, — говорит Шерлок, и его голос звучит странно громко после часа молчания. Вообще-то — целых месяцев. Он очень тщательно обхватывает запястья Джона и поворачивает его руки ладонями вверх. — Ничего страшного, — бормочет Джон. Шерлок игнорирует его. — Я принесу пинцет. Сядь на свет, — командует он и встает, чтобы заглянуть в аптечку, которая по настоянию Джона всегда хранилась под рукой в их кухне-лаборатории. Джон демонстративно заканчивает собирать осколки. Шерлок над ним раздраженно фыркает и хватает его за рукав, когда Джон встает и тянется к метле. Затем увлекает его в гостиную, легонько толкнув на диван. Шерлок поворачивает лампу, чтобы было больше света и обследует левую ладонь Джона. Внимательно ее рассматривает и ловко достает несколько крохотных осколков. — Вторую, — рассеянно говорит он, и Джон протягивает ему другую руку. Шерлок то же проделывает и с правой ладонью. Потом обе обрабатывает антисептиком и заклеивает пластырем самые неприятные порезы. После чего отпускает его руки, и Джон роняет их на бедра, а затем, раскрывая, разворачивает ладони. — Спасибо, — благодарит он, и Шерлок отворачивается. — Я ведь даже не просил чая, — тихо говорит он. Джон пожимает плечами. — Неужели мое возвращение — так ужасно? Джон качает головой и не знает, как правильно ответить. Шерлок сдвигается на диване и поворачивается так, чтобы видеть профиль Джона. Его длинные пальцы крепко впиваются в колени. — Твоя злость ужасна. Если хочешь, можешь наорать на меня. Я не стану отвечать или использовать это против тебя. Обещаю. Джон сжимает ладони в кулаки и тут же расслабляет их. Порезы немного щиплет. — Я не хочу кричать на тебя, — отвечает он. Шерлок вздыхает, и Джон вздрагивает от этого слишком знакомого звука. Шерлок расстроен, и Джон по-прежнему может определить предвестников наступления его хандры. — Должно быть что-то, — упрямо настаивает Шерлок. — Мы можем заключить соглашение. Ты... — он быстро и тщательно изучает Джона. — Нет, ты ни с кем не встречался, но если начнешь — я не стану мешать. Я не... не буду стоять у тебя на пути. Джон невесело и сдавленно хихикает. — Такое возможно? — Я могу, — убеждает Шерлок, и именно тогда до Джона доходит. — Я имел в виду, маловероятно, что я буду с кем-то встречаться. А почему ты пытаешься предложить мне это? Ты сказал, другого способа не было. — Да, — отвечает Шерлок и проводит пятерней по своим волосам, всклочивая их в странные завитки. — Выбора не было, ничто другое бы не сработало, и все равно, — он долго и шумно выдыхает. — Все вышло не так. — Шерлок, — боже, его имя на языке Джона ощущается странно неловко, — все в порядке. Ладно. Может и не совсем в порядке. Но будет. Я не собираюсь тебя выгонять. Я рад, что ты жив, и мы... С остальным разберемся. Шерлок складывает ладони под подбородком и изучает его. Джон помнит эту позу вплоть до мельчайших подергиваний век. Они сидят слишком близко. Он не может этого выдержать. Поэтому возвращается в постель.***
Для всех остальных возвращение Шерлока — чудо (а это так и есть), Джон ужасно рад его видеть (вроде бы да), и все вернулось на круги своя (нет). Благодаря наследству Шерлока скудная подработка Джона в клинике оказалась не нужна. Сейчас он обзавелся сменами в морге, откуда ему легко будет улизнуть в случае смс от Шерлока. Но сообщений нет. Шерлок даже не просит у него части тела, что, как предполагал Джон, тот сделал бы первым делом, едва узнал о смене места его работы. Вместо этого они учтивы и прохладны друг с другом; Джон — потому что возможности чего-то другого нет, а Шерлок — по собственным причинам, которыми не намерен делиться. Это причиняет немалую боль. Но он не спрашивает и не предлагает вернуться к собственной роли «мальчика на побегушках», блогера, а порой и телохранителя. Он не может. Это означало бы, что они с Шерлоком снова стали прежними, чем-то, не имеющим названия, а все, конечно, не так. Они уже даже не соседи; подобный термин подразумевает какую-то взаимную терпимость к присутствию друг друга, а Джону не кажется, что осталось хотя бы это. Шерлок с ночи едва перебросился с ним парой слов, и даже они были сказаны тем рубленным официальным тоном, используемым Шерлоком с людьми, которых он не так активно пытается оскорбить. Джон не уверен, новая ли это тактика, призванная пощадить его чувства и сохранить жизнь Бейкер-стрит, или тому в принципе наплевать на то, что он там думает. У Шерлока было достаточно времени для работы в одиночку. Возможно, он решил, что так ему удобнее. Эта мысль скрывалась в мозгу Джона весь день. Сейчас часы показывают четыре утра. Джон бьет кулаком в подушку и пытается заснуть. Вероятно, он все же на некоторое время провалился в сон, потому что когда снова открывает глаза — на часах уже семь, и рядом с его кроватью сидит Шерлок. — В чем дело? — невнятно спрашивает он, но Шерлок оставляет этот едва сформированный вопрос без ответа. Джон немного привстает и пытается снова. — Ты в моей комнате. — Да. — Что ты тут делаешь? Шерлок сидит на полу, скрестив ноги, халат небрежно окутывает его угловатое тело. Он прослеживает пальцами узор на свисающем с края одеяле Джона. — Хочу здесь быть. Джон медленно откидывает одеяло назад и садится, спуская ноги с кровати. Шерлок протягивает руку к его ногам в каком-то жесте раскаяния, но так и не касается их. Джон вздыхает и проводит руками по волосам. — Шерлок, чего ты хочешь? — спрашивает он тихо. Тот поднимает голову. В тусклом искусственном освещении он похож на незнакомца. И не говорит ни слова. Джон тянется вперед, зарывается пальцами в его волосы и целует. Когда-то Джон почти представил, что мог бы сказать, если бы Шерлок не умер. Но сейчас он забывает все слова, дышит в жар рта Шерлока, приглаживая ладонями острые углы его лица. Поза ужасно неудобна, Джону, склонившемуся к Шерлоку с кровати, приходится согнуться почти вдвое, ведь тот по-прежнему неподвижно сидит на полу. Джон резко отшатывается, когда понимает, что Шерлок не сдвинулся с места. — Прости, — ровным тоном произносит он и садится, вытянувшись по струнке, на кровати, крепко сжимая руками собственные колени. — Это было... Я сожалею. — Нет, не сожалеешь, — отрезает Шерлок и без предупреждения вскакивает с пола, прижимая Джона к кровати. Он сильный и требовательный, и, совершенно не церемонясь, налетает на него ладонями, коленями и локтями. И целует — слишком неуклюже, легонько покусывая, Джон едва чувствует это, прежде чем все заканчивается. Джон сжимает жесткое предплечье Шерлока и ласково пытается погладить, ловя нижнюю губу и слегка посасывая ее — очень легко — на случай, если Шерлок захочет, чтобы он прекратил. Спустя некоторое время часть напряжения покидает Шерлока, и он позволяет себя целовать. — Прости, — бормочет он в губы Джона. — Извини, я правда не думал, что это будет... — Заткнись, — перебивает Джон и целует его долго и глубоко. Руки Шерлока пробегаются по мягкой ткани футболки Джона, длинные пальцы забираются под подол, легко и щекотно касаясь кожи на его спине. Джон просовывает ногу между ног Шерлока и ловко переворачивает их, удерживая свой вес на локтях. Джон знает — Шерлок с легкостью мог бы помешать его маневру, однако тот услужливо упал на место, оставленное его телом. Джон скользит по нему, оседлывая бедра, и вылизывает шею Шерлока, подбираясь к его рту. Шерлок впивается пальцами в спину Джона и дергает бедрами вверх, прижимаясь к Джону в инстинктивной нужде. От этого контакта Джон низко и рвано стонет. Он должен прикоснуться к этой коже, этому теплу, ему просто нужно больше того, что есть сейчас, поэтому он стягивает свою футболку через голову и задается целью избавиться от тонких слоев ткани, отделяющих от него грудь Шерлока. — Джон, — стонет Шерлок, слегка приподнявшись, и у Джона появляется возможность отбросить раздражающую его одежду как можно дальше. — Джон... — Да, — отзывается он, понятия не имея, что говорит. — Давай, позволь мне, дай мне. Немного неловкой возни — и оба оказываются голыми, прижимаясь разгоряченной кожей друг к другу. Джон до синяков целует небольшую ямку у шеи и ключицы Шерлока и гладит крепкие мышцы груди, пальцами изучая ее. Шерлок извивается под ним, выгибаясь в его руках и властно проводя пальцами вдоль его спины. — Пожалуйста, — стонет он, умоляя, и Джон проглатывает эту мольбу. Шерлок тяжело дышит ему в рот и дергает его вниз так, словно пытается слиться с ним кожей. Это наводит Джона на мысль. Короткое путешествие вниз по торсу Шерлока дает ему возможность поцеловать, облизать и потрогать еще больше кожи, но Джон находит искомое достаточно быстро и принимается отсасывать. Шерлок вскрикивает и, поднимая руку, хватается за спинку кровати. Много времени прошло с тех пор, как Джон занимался подобным, но по задыхающимся стонам, почти случайно вырывающимся из уст Шерлока, становится понятно, что для того прошло еще больше. Джон отрывисто проводит языком и сглатывает, прежде чем добавляет палец, и все становится еще лучше. — Пожалуйста, — кричит Шерлок, и плечи его отрываются от кровати, когда он изгибается дугой, каждой пядью прося о большем. Джон поддразнивает его чуть сильнее, но лишь немного. Ему требуется еще один стон «Джон!», чтобы оторваться от члена Шерлока и вернуться к его лицу, касаясь пальцами острых скул и целуя так, будто он — единственное, ради чего стоит жить. Шерлок хватается за Джона и неловко проводит рукой у того между ног. Джон ругается, когда Шерлок обхватывает пальцами член, и затем слегка ударяет его по руке. — Хочу тебя, — говорит он, и его голос напоминает глубокий, хриплый рык. — Хочу оказаться внутри тебя. Глаза Шерлока темнеют и он выдыхает: — Да. Он еще развратнее раздвигает ноги, и Джон неуклюже тянется рукой к тумбочке. Все идет совсем не так гладко, как ему хотелось бы, и именно Шерлок хватает пакетик и разрывает его зубами. Джон максимально медленно разрабатывает Шерлока, помня о возможности травм, пусть даже тот разнузданно и жадно вздрагивает вокруг его руки. Наконец, когда он может проникнуть в тело Шерлока и трахнуть его, Джон настолько снедаем желанием, что не в состоянии вспомнить свое имя. Но он помнит имя Шерлока, и оно срывается с его губ с каждым вздохом, бессмысленной мольбой, которая содержит в себе весь мир, и Джон не может перестать произносить его, как не может перестать дышать. Он прижимает бедра Шерлока к себе и толкается вперед, спешно и горя желанием. Шерлок под ним почти не издает звуков. Он заставляет себя держать глаза открытыми и смотреть, хотя его веки дрожат, когда Шерлок просовывает между ними руку, чтобы обхватить свой член. Джон не может вынести это, не может дышать с тысячью ощущений, бегущих в его крови, в его коже. Он опускает голову и прижимается лбом ко лбу Шерлока, закрывая глаза. Их влажные истерзанные губы просто соприкасаются, они не целуются, лишь тяжело дышат друг другу в рот, пока Шерлок не вскрикивает, резко отворачиваясь, и Джон вколачивается — раз, другой, — чувствуя, как каждый мускул в его теле напрягается и твердеет, пока на него не обрушивается освобождение, смывая это напряжение и жар. Джон медленно выходит из Шерлока и падает рядом. Несколько минут они так и лежат — восстанавливая дыхание и не касаясь друг от друга. Затем Джон придвигается ближе, игнорируя оставшийся от них беспорядок, и осторожно кладет голову на сердце Шерлока, которое быстро бьется под его ухом. — Джон, — зовет Шерлок, и Джон зажмуривается. — Пожалуйста, — просит он, и его голос слегка дрожит. — Всего минуту. Шерлок обнимает Джона за плечи и крепко прижимает к себе. И не отпускает до утра.***
Джон падает лицом вниз на диван и очень явно игнорирует Шерлока, сбрасыващего пальто и пиджак у него за его спиной. — Ты все еще мокрый, — говорит Шерлок, и Джон поднимает руку, демонстрируя в ответ средний палец. — По крайней мере, сходи в душ, — продолжает он, и Джон вскидывает голову. — Заткнись, ненавижу тебя! Я в любом случае не найду в себе сил дойти так далеко. А попытаешься отнести меня — пристрелю. Клянусь Богом. — И ты называешь меня драматичным. — «Драматизм» должен быть вытатуирован у тебя на лбу, как предупреждение. — Джон. Диван. — Говорит тот, кто держит пробирки с кислотой на кухонной столешнице. — Ты намочишь его, — повторяет Шерлок, и лишь тембр голоса отличает его от ноющего ребенка, и человека, с которым Джон спит уже восемь месяцев, а любит и того дольше. — Отлично, — ворчит Джон и поднимается на ноги, направляясь в ванную и по пути сдирая с себя промокшую одежду. — Сделай нам одолжение, в следующий раз выбирай дело, не требующее трехчасового шатания под проливным дождем. Такого никто бы о них не подумал — Джон принимает душ, а Шерлок добросовестно собирает мокрую одежду. Джон готовит чай, пока Шерлок в свою очередь идет в душ, и Джон, и именно Джон, решает, что до утра они могут обойтись и без еды. Шерлок безоговорочно соглашается и следует в спальню, которая постепенно перестала иметь одного владельца и превратилась в их общую. — Ты сказал ему, что я не твой парень, — говорит Джон в темноте. Шерлок рядом с ним шевелится и придвигается, прижимаясь к его боку. — Ужасный термин. Как у малолеток. Абсолютно неверный, — говорит Шерлок и зевает. — Мы живем вместе. Спим вместе. И мне вспоминается некий особенно здоровский секс примерно три дня назад. Кроме того, ты только что развесил мою мокрую одежду. Разве не я в этих отношениях тот, кто обычно отнекивается? — Он подразумевал оскорбление, поэтому я защитил тебя. — Конечно. Именно это ты и делал. — Слово «парень» — жалкий, банальный ярлык, придуманный людьми с куцыми мозгами и слабой фантазией, — насмешливо говорит Шерлок и тычется лицом Джону в шею. — Боже, спаси нас от банальности и скуки, — вздыхает тот. — Тогда скажи мне, кто я для тебя? — Мой, — отвечает Шерлок, и Джон наклоняется, чтобы поцеловать его. Он прав, это единственное подходящее определение.