жажда

«горю. а если б не горел, как бы я в глаза твои смотрел? если б трусом мчался от огня, разве ты любила бы меня?» (с)

у нее губы цвета вишневого пепелища в окантовке предрассветного опала розы; ему бы вцепиться зубами в грозовые трещинки на испуганном рте, испить сполна штормовую кантату её смущение - и выпотрошить глаза стыдом. Анатоля съедает безумие, Анатолю жажда грызёт суставы и вышивает страстью пальцы, скользящие по фарфору кожи и купольным сводам её серповидных ключиц; Наташа была всем - раем, Наташа каждому - отрада; Наташа ему - персональным адом, а в роднике её глаз демоническим хохотом трескается сумасшествие, распадается по фазам на невинность и порок, потому что Наташа - чудовище, и Анатоль готов поклясться в этом всему свету, когда вжимается, выламывает ей костяшки запястья цепкими пальцами, когда вгрызается, когда цепляется за приоткрытые губы и схватывает её страх, её вздох. он пишет псалмы о её руках, губах, тонком стане, смущении, буре - но ветром его поцелуев выдувает ей мрамор вен, Наташа больна - и недуг её корёжит, скоблится внутри, выгибает колючую проволоку хребта и вздымается к свинцовым небесам бешеными волнами завихрения прописного «А» в начале его имени; Анатоль - дикий, но Наташа не его боится, - себя. Болконскому, конечно, будет больно, но разве не в ней сейчас на три четверти пуль взглядов Курагина и ртутно-акролеиновые грозди яда в межрёберных? звёздами его «люблю» дробит себе хрящи и суставы, в аорте электричеством закипает жажда, и Наташа никогда такого ни к кому, ни с кем - она бы за ним в пропасть, с обрыва, но он давно уже там. он пропащий, а она? она - что же ты, Н а т а ш а? к т о т ы? (Наташа - ангел, жаль, что не для Курагина; жаль, что они друг другу - фаталити) Анатоль раздирает снежную кожу нежностью прикосновений, выглатывает наивную чистоту из глазных прорубей; Наташу трясёт холодом и взрывает жаром - подкожные вулканы разносят ей по артериям жаркие всхлипы о пощаде, которая ей не нужна вовсе (нужна бы была Курагину, но ему бы только глаза - в глаза, губы - в губы). Наташу разрывает в разнокалиберных диссонансах их гнилой страсти, она воет в акцентуациях психоделической угловатости комнат - ей на глазном яблоке витиевато вальсирующими кинжалами выписывают лемнискаты, у неё прозрачные руки - в голубых нитях проталин, у неё в радужной оболочке - море, а над ним беспокойно-неугомонные чайки с пугающе пустыми антрацитовыми зрачками врезаются в шипы бесовских скал (Курагину бы с них - в пучину; Курагину бы от неё - бежать). Наташа впитывает сквозь него космос; Наташе он весь - запредельный, а она ему - слишком. (однажды, их жажда перельётся через край; возможно, тогда они станут друг другу спасением)