Выбор ничего

Тик-так. Время все бежит, и бежит, устремляясь вперёд и не останавливаясь ни на секунду. Мало кто по-настоящему это осознает. Мало кто по-настоящему хочет это осознать. Сгорбленная фигура, сложив руки, не шевелясь, сидит на кресле возле кровати. Рядом стоит тумбочка, на которой валяется пустая бутылка из-под горчицы. Еще несколько валяются на полу. Папайрус мучился бессонницей последние несколько дней, а сегодня он даже не пытался заснуть. Настенные часы продолжали монотонно тикать. Спящий силуэт девушки на кровати вздрогнул и перевернулся на спину, продолжив мирно дремать. Фриск сложно разбудить утром, а ночью она не проснется, даже если в комнате прозвучит залп ружья и из окна вылетят бластеры, круша все на своем пути. Все, кроме ее любимой кружки с драконом. Она сильно их любит. И сильно любит кружку. Об этом Фриск вскользь упомянула, когда они возвращались с очередной тренировки. Папайрус не позволил бы своим бластерам ее разбить, конечно, только по той причине, что Фриск будет надоедать ему весь следующий день. Лишь только поэтому. Скелет взглянул в окно. На улице стояла ночь. Все небо было усыпано звездами, а луна освещала извилистую тропинку, ведущую в лес. Он бы все отдал, если бы мог просто пойти за убегающей вперед дорожкой в самую гущу чащи и больше никогда не возвращаться сюда вновь. Это ведь так просто! Так просто исчезнуть, забыть о проблемах, об обязанностях, забыть о поставленной цели… Какая жалость, что он не мог. Тик-так. Разве он мог предположить, что из-за Фриск он не сможет выполнить задание, которое так стремился когда-то получить? Разве он виноват, что не в силах ее убить? Папайрус сжал кулаки, но, тут же расслабив их, в бессилии опустил голову. Черт, конечно, он виноват. Тик-так. Еще месяца четыре назад он убил бы ее сразу, не сомневаясь в своем решении. Но сделать тогда это — он был не вправе. То задание включало в себя каждодневные тренировки. Он были нацелены на ее душу. Хах, удивительное свойство решимости: сила увеличивается, когда ее тренируешь, а при убийствах увеличивается здоровье, что на душу влияния никакого не имеет. И вот, с начала тренировок прошло ровно четыре месяца. Душа ее сильна. Даже слишком. Она многого достигла, тренируясь с ним: столько приемов, столько тактик. Теперь настал день ее смерти, день, которого он ждал так долго, если и не всю жизнь. До рассвета оставалось совсем немного. Так какого черта так болит внутри? Фриск во сне прошептала что-то невнятное и легла лицом к Папайрусу. Он невольно взглянул на нее. Короткие русые волосы, которые при этом были неровно порезаны. Что ж, она никогда не слыла человеком с руками из «тех» мест. Ее карие глаза сейчас были прикрыты веками, а тонкие губы были слегка приоткрыты. И почему же именно она сумела сбить его с толка? Папайрус тяжело вздохнул и откинулся на спинку. Хах, забавно все получилось. Тик-так. Она была невыносимо противна: такая жизнерадостная, постоянно веселая, готовая на любую глупость. Он ненавидел находиться рядом с ней, но, как и полагалось, был. Или хотя бы пытался быть таким же веселым. На то были свои причины. До определенного момента. После он забил. А она нет и все продолжала испытывать его нервы на прочность. Тик-так. Первый раз, когда Фриск показалась ему достаточно интересным или хотя бы не бесящим человеком, случился в ночь, когда он мучился бессонницей. Она и до этого изредка посещала его, но в тот день он совершенно не мог заснуть, прямо как сейчас. Фриск тогда ужасно устала, а из-за чего — уже не вспомнить. Но он точно помнит, что тогда она без сил рухнула на кровать, не раздеваясь, и почти сразу заснула. Помнится, он был недоволен, но молча сидел на кровати, облокотясь на спинку кровати и смотря на совместное фото с их друзьями. Она проснулась через час и не сразу подала голос. Папайрус к тому времени все еще молча сидел и пялился на стену. Тогда она заговорила. Не то чтобы ему было интересно, но, учитывая, что он сидит так уже около часа, другого не оставалось. Сначала она говорила о своем детстве, о родителях, говорила, как однажды захотела стать великим художником, а полотна рядом не было, но зато были белые обои. Говорила о том, что она как-то раз уронила чужую работу на выставке, а после лихорадочно чинила её, пока хозяин не заметит, и, как факт, та работа заняла призовое место. И ещё много о чём, говорила, как всегда, много и без устали, но… Что примечательно, Папайрус не был раздражен, и, наверное, впервые за всё время он не хотел заткнуть её. Возможно, он просто привык. И он даже смог заснуть под её непрекращающуюся болтовню. Тик-так. Второй раз был в баре. Праздничный день, играла музыка, все кафе было украшено лентами, а на всю продукцию была скидка. И Папайрус только за этим туда и пошёл. По дороге к нему привязалась Фриск, которая одиноко тренировалась у ручья. Когда они зашли в бар, она с радостным воплем бросилась к сцене. Там танцевала целая толпа монстров, и вскоре к ним присоединилась и Фриск. Тогда его посетило странное чувство: не являясь хорошим танцором, она с такой душой отдавалась происходящему, что, к своему удивлению, он понял, что не может оторвать взгляд. Папайрус молча и пристально смотрел на Фриск. Она двигалась в такт музыке вместе с остальными монстрами, и с ее лица ни на миг не сползала улыбка. Наверное, он мог бы смотреть на нее вечность, но от ступора его отвлёк глухой смешок из-за соседнего столика. Папайрус уже не помнит, кто это был, но небольшая кость больно ударила того в затылок. Тик-так. Третий раз был неделю назад. Он был жутко уставший и жутко злой. Постоянный приём горчицы перетек в некоторую зависимость. Она ему не особо мешала, но тогда у него ужасно испортилось настроение, когда он увидел пустующую полку, выделенную специально для горчицы. Да и тот дурацкий доклад, что он начал ещё в юности и так и не смог закончить. Он попытался его решить, но это было бессмысленно — идея с самого начала была неверной. И, как итог, он потратил кучу времени и нервов, и в дополнение ко всему — рядом не было горчицы. По этим причинам Папайрус был чрезвычайно зол. И естественно, он грубо огрызнулся на Фриск, быстро вбежавшую в комнату. Была ночь. Она, немного потоптавшись, развернулась и куда-то ушла, оставив дверь открытой. Обиделась? Возможно. Папайрус нахмурился. Он злился на себя за то, что беспокоится о такой ерунде. Чертов замкнутый круг. Прошло около часа, когда Фриск вернулась. Все ещё весёлая и даже более бодрая она, словно невзначай, проходя мимо скелета, кинула на стол только что купленную горчицу. И как ни в чем не бывало зашагала обратно, ничего не сказав. Папайрус молча смотрел на бутылку. Она серьезно, на ночь глядя, пошла купить ему горчицу? Как это по-детски наивно и глупо. Ей что, нечем заняться? Она… Чёрт бы ее побрал. Она слишком мила с ним. Тик-так. А вчера ночью он её обнял. Папайрус даже и сам не понял как. Она лежала так близко, что он мог почувствовать на себе её горячее дыхание, тепло её тела. В этот момент хотелось забыть о проблемах и обязанностях и просто заснуть с ней рядом… Нет! Он не может, не должен. Это все испортит, да и… Тик-так. А, к черту. К черту правила. К черту обещания. Ему плевать. Притягивая к себе спящую девушку, Папайрус надеется, что она спит. Упираясь подбородком ей в голову, он не хочет получить ответ. Но в ответ раздается тихий и восторженный смешок. Её руки обхватывают его, не давая шанса выбраться. Он ерзает и слегка отталкивает её, но внезапно понимает, что не хочет этого. Он устал. Устал скрываться, обманывать, они с Сансом могли бы остаться братьями, как прежде, а с Андайн все теми же лучшими друзьями. Но один роковой момент — и все покатилось по наклонной. Он все больше отдалялся от всех, новое занятие полностью увлёкло его, и что теперь? Он одинок. Все его друзья-учёные мертвы, а наставник, как заведенный требует лишь одного. Убить её. Закрыв глаза, он вздохнул полной грудью: Фриск спит, а скоро заснет и он, наконец, не мучимый кошмарами. Сидя сейчас на кресле, он считал, что стоит перед трудным выбором. Но он ошибался. Он знает, что выберет. Давно понял. За окном начался рассвет. Сзади послышалось неразборчивое бормотанье, а после — смачный зевок. Папайрус обернулся на звук. С трудом открыв глаза, Фриск с удивлением взглянула на скелета. — О, здрасте. Ты чего не спишь? Папайрус ответил не сразу. Его взгляд был прикован к ее одежде. Обычно она спит в футболке, которая по её же глупости оказалось мужской, но сейчас на ней была… Его. — Позволь поинтересоваться, за коим хреном ты взяла мою? Какое бы озарение не накрыло Папайруса, быть более дружелюбным он не мог. Благо Фриск привыкла к этому и давно перестала обращать внимание. — Она така-а-ая клевая! — сказала Фриск, обнимая саму себя. — Тебе же не жалко? Я хотела спросить у тебя, но мне кажется, твои бластеры мне разрешили. Хотя, может, я не правильно их поняла, не знаю бластерского языка. За окном защебетали птицы. Улица постепенно наполнилась гулом только проснувшихся монстров. Фриск протянулась и, не ожидая ответа, попыталась слезть с кровати. Но, запутавшись ногами в одеяле, грохнулась пол. Папайрус усмехнулся. Он и вправду давно все решил.