Вкус безумия

Вкус безумия Мы стояли в его кабинете возле окна. Молча, любуясь закатным солнцем. Ни единый мускул не дрогнул на его лице. И если бы я знал его меньше, то ни за что бы не поверил в то, что как раз сейчас, именно в этот момент он напряжённо размышляет. И не просто размышляет. От его ответа будет зависеть… А что, собственно говоря? Ни он, ни я этого не знали… — Макс, ты уверен, что действительно этого хочешь? — он спрашивал меня, кажется, уже в третий раз. И на этот, третий, раз я, естественно, засомневался: — Я не могу этого утверждать наверняка Шурф, я просто чувствую, что… А, грешные магистры, я не знаю! Это сильнее, чем моё желание, это что-то совершенно иное. — Ты не боишься? — спросил он, всё так же не глядя на меня. — Боюсь, — просто ответил я, — но ты же… Ты ведь меня остановишь, если я зайду слишком далеко, правда? — Не знаю, — он пожал плечами, — я думаю, что у нас с тобой это «слишком далеко» сильно разнится, — это во-первых, а во-вторых, не забывай, что ритуал обмена Тенями изменит не только тебя, но и меня. Но я обещаю, что сделаю всё, чтобы ты не причинил вред ни себе, ни мне, ни миру в целом. Вот же драные вурдалаки! Что же мне так приспичило-то? Если честно, то я и сам не понимал. Мы с Шурфом неоднократно совершали обмен Ульвиара. Не то чтобы мы регулярно практиковали этот ритуал ради забавы. Но время от времени мы всё-таки проделывали этот фокус. Под предлогом «отдохнуть от самого себя». И сейчас… Я действительно хотел понять его, узнать своего друга до конца. Каждый раз когда это происходило, я всё равно чувствовал едва заметное усилие, эту странную, почти незаметную границу, которую Шурфу всё-таки удавалось выстраивать. Он показывал мне Рыбника. Показывал. Но и только. Я проходился по кромке, по грани. Да, я понимал, как «там», в этом обличье безумца, я видел, знал, понимал, но… Но не чувствовал в полной мере. Будто бы Шурф намеренно ограждал меня от этой части себя. Всё, что было спрятано внутри этого монстра, всё, что позволяло Рыбнику походя убивать, брать женщин и мужчин, есть мясо поверженных врагов, разрушать дома, разливая свою ярость и силу. Что двигало им? Разве только слепая ярость? Что? Власть? Вот такая безграничная и безмерная? Полнота ощущений? Собственное мнимое бессмертие? На эти вопросы у меня не было ответов и похоже, узнать их можно только познакомившись со своими демонами, узнав какой ТЫ Рыбник. Но то, что творил он порой не укладывалось у меня в голове, ведь это был тот самый парень, который стоит сейчас радом со мной, чьего плеча я касаюсь своим. — Шурф, позволь мне? — мне было не столько любопытно, хотя и это тоже, сколько я хотел узнать его. Узнать его всего, ПОЧУВСТВОВАТЬ, как это, каково это. Я хотел узнать и себя. Хотел понять, что там, за моими железобетонными границами, за тем пределом, куда я не заглядывал никогда. Ну… почти. Это то, что отделяло меня от него. И я не знал, за кого он боится больше — за себя, за меня? За нас? Он боится, что я не справлюсь со своими самыми низменными и чёрными сторонами души? И что тогда? — Обратной дороги не будет, Макс, — спокойно сказал мой друг и я увидел, как в глазах его сверкнуло холодное пламя, когда он повернулся и посмотрел на меня. — Ты чего-то боишься, Шурф? — я даже сам не понял, почему задал этот вопрос, может быть, потому что увидел, как напряглась его шея, как вся его фигура застыла и только блеск глаз да сцепленные до белых костяшек пальцы выдавали волнение. — Да, Макс, боюсь. Боюсь того, что, почувствовав во всей полноте то, что чувствую я, будучи Рыбником — ты отшатнёшься в ужасе и отвращении. И от меня, и от себя. — Шурф, но ведь это будут уже не твои демоны, а… мои… Так ведь? — с сомнением спросил я, начиная путаться в том, кто и что будет чувствовать. — Да Макс, это будет твоя тёмная сторона. Мои чувства, но твои действия, продиктованные этим чувствами, — он вздохнул, — и тогда ДЕЙСТВИТЕЛЬНО никаких тайн не останется. Ты узнаешь всё самое плохое, что есть во мне, а я узнаю все самые чёрные и мрачные подземелья твоей души. ТЫ ПРАВДА ЭТОГО ХОЧЕШЬ? Я задумался, глядя на весёлое закатное солнышко, которое неуклонно ползло к линии горизонта. Шурф и я… Столько, сколько мы с ним пережили вместе... Разве может нас хоть что-то отвернуть друг от друга. Ну, а если? Всё-таки? Неужели есть что-то, с чем мы оба не справимся? Я не знаю, почему я этого хотел. Это было важно. Просто важно, и всё. Я всегда был таким рубахой-парнем, с которым легко иметь дело, со мной всегда можно было договориться, я спокойно шёл на уступки. Я, конечно, помнил, как во мне клокотала ярость, когда я уничтожал иллюзии, которые наслал Гугимагон, как я с наслаждением рвал в клочья эти наваждения. Но сейчас… Мне казалось, что пришло время узнать своего Рыбника. Мне хотелось знать, что есть во мне, чего я стою, что я удерживаю в себе, что не пускаю в себя и в этот мир. Я смотрел на своего друга — он знал. Он точно знал. Когда мне довелось быть в его шкуре я чувствовал, что он всё-таки оберегает меня от… ну, скажем, полноты ощущений, давая мне пройтись по грани, но, скорее, пониманием процесса, а не проживанием его. — Шурф, — его рука лежала на спинке стула, и я положил свою сверху, — я хочу. Я хочу узнать тебя и себя. Позволь мне. И я знаю, что, скорее всего, это что-то изменит в нас, но я не отшатнусь. Не отступлюсь, что бы ни было. Он повернулся и посмотрел мне прямо в глаза. Спокойно, тепло и… как-то обречённо. Или мне примерещилось? — Хорошо, Макс, — тихо-тихо сказал он, — для приготовления нам понадобится несколько часов. Да и ингредиенты у меня есть не все. Приходи ко мне домой около полуночи. — Хорошо, — эхом откликнулся я, и мой страх ледяными змеями пополз по спине. И зачем я это всё затеял? Но отступать? Нет, ни за что. — Всё будет хорошо, Шурф, — я сжал его руку. Мы не часто касались друг друга, но сейчас это было важно. Когда я подошёл к его дому в ночи, у меня было ощущение, что дом совершенно пуст. Присмотревшись, я всё-таки заметил едва теплящийся свет в одном из окон — кабинет моего друга. Ну, разумеется. Я взбежал по лестнице, ног под собой не чуя, во рту пересохло, а ладони вспотели холодным потом. Шурф, сосредоточенный, собранный, ни тени улыбки на лице, посмотрел на меня внимательно, отчего сердце моё забилось бисерным тревожным стуком. — Ты боишься? — спросил он. — Да. — К чему врать, конечно я боялся. — Последний шанс передумать, Макс, — сквозь зубы глухо сказал он. — Нет, — твёрдо сказал я. — Хорошо, — ответил мой друг, — тогда просто сиди спокойно. Перчатки я убрал от греха подальше, так что с этой стороны опасность нам не грозит. И Джуффина предупредил на всякий случай. Я кивнул. Меня била дрожь… Столько приготовлений, перчатки подальше, Джуффин… Я знал себя — мне нужно или сразу на что-то решаться, или я со всяческими уловками и увёртками расскажу, что «приду завтра», причём расскажу о-о-о-очень убедительно. В своё время я неоднократно сбегал так от дантиста. Стоит ли говорить, что никакого «завтра» никогда не наступало. Поэтому, как только я зашёл в кабинет Шурфа, я тут же сел на пол, не давая себе сбежать ни малейшего шанса, облокотился на стену, постарался не двигаться, и просто вслушивался в монотонный голос Шурфа, такой убаюкивающий… Дым от свечи Фитехха окутывал комнату… Я не знаю, сколько прошло времени, но в какой-то момент мне показалось, что запах от свечи слишком резкий и совершено не гармонирует с белыми стенами, пусть даже и погружёнными во мрак. — Гм… Шурф, — спокойно сказал я, — я ощущаю острую необходимость прогуляться, так как запах и цвет этой комнаты совершенно не гармонируют друг с другом и это меня несколько раздражает. Шурф потёр нос, широко улыбнулся: — Ну, давай, валяй, только не укокошь кого-нибудь по дороге. Запах и цвет ему не подходят! Грешные Магистры, я всё не перестаю удивляться своему занудству. И как можно иметь дело с таким человеком — жуть же! Я просто пожал плечами, пропуская мимо ушей его странные реплики, понимая, что это всего лишь ничего не значащая болтовня. Я кивнул своему другу, краем сознания понимая, чувствуя, что ему сейчас невероятно хорошо. Ему весело и беззаботно, его душа жаждала приключений, новых встреч, других Миров. Мне было странно, что он способен так легко убивать время, тратить этот драгоценный ресурс на развлечения и забавы, вместо того, чтобы заниматься чем-то действительно важным или предаваться подлинным наслаждениям. Я вышел из дома и тут же посетовал на то, что не взял с собой ни блокнота, ни карандаша. Сейчас мне казалось важным сравнить и изложить на бумаге разницу между настоящими удовольствиями, развлечениями и забавами. На мой взгляд, подлинным удовольствиям стоило уделять гораздо большее количество времени, нежели праздным развлечениям, так как первое — это непременная составляющая сущности индивида, а второе — странное времяпрепровождение, пустое и нелепое. И ещё мне хотелось обозначить разницу между удовольствием в получении чего-то, то есть достижении цели, результата, которое мимолётно и преходяще до постановки другой цели, и истинного удовольствия от самого процесса. Когда именно процесс, действие, продолжительность — и есть главное удовольствие, а цель меж тем вторична. Я почувствовал потребность записать эту мысль. Она мне казалась достаточно ценной для последующего изучения. И потом, мне хотелось поделиться ею с Шурфом и с ним это всё обсудить. Такая постановка вопроса его вполне могла заинтересовать. Я шёл по улице, пытаясь отыскать работающую книжную лавку, в которой продавались бы письменные принадлежности… И вдруг почувствовал запах. Яркий, терпкий, несколько отдающий мускусом и какими-то пряными травами, и самое важное — женский. Эта женщина была молода, я чувствовал запах её тёплой, юной кожи, нагретой за день солнцем. Я обернулся в поисках источника столь прекрасного запаха… И увидел её. Одновременно я был несколько раздосадован тем, что в мой определённый процесс — процесс поиска письменных принадлежностей, а нужны мне были тетрадь или блокнот и карандаш, и никак иначе, вмешалось некое иное событие, которое я не мог игнорировать. Точнее, игнорировать я мог всё, что угодно. Но сейчас, сосредоточившись на своих желаниях, я понимал, что точно не хотел оставаться равнодушным к столь дивному запаху и его обладательнице. Подойдя ближе, я увидел, что она не так хороша собой внешне, как можно было представить по запаху. Невысокого роста, худа, с заострёнными чертами лица, большими глазами, длинной гибкой шеей, а вот это понравилось мне чрезвычайно, и бледной кожей. В руке она держала небольшую корзинку с какими-то фруктами. Она стояла рядом с мужчиной и о чём-то увлечено беседовала. Я сделал шаг ей на встречу — её запах стал ещё более отчётливым, ярким, мои ноздри затрепетали, наслаждаясь. А её дыхание… Эта нескладная на вид девушка умудрялась дышать так правильно, так размеренно и сообразно общему ритму города, и это так гармонировало с её запахом, с её слегка вьющимися рыжеватыми волосами. Вот оно! Я почувствовал. Это было то самое чувство — удовольствие. Не забава, не развлечение, а истинное наслаждение — удовольствие от созерцания как процесса — видеть её, слышать дыхание и вчувствоваться в запах. Единственное, что мешало мне сейчас полностью насладиться своими впечатлениями от этой девушки, это то, что, выходя из дома, я изначально планировал найти письменные принадлежности, а встреча с незнакомкой слегка сбила мои планы. Поразмыслив некоторое время, я пришёл к выводу, что всё записать я смогу и несколько позднее — сделав над собой небольшое усилие, я смогу сохранить в моей памяти эти мысли и впечатления практически дословно. А сейчас… Я просто хотел её. Я подошёл к ней ещё ближе. Мои смутные желания теснились, и я пытался в них разобраться. Мне доставляло удовольствие упорядочивать ход моих мыслей, распределять по приоритетности желания. Прислушавшись к себе, я понял, что не хочу секса с ней. А чего? Гм… Съесть её? В кои-то веки эта мысль не казалась мне чудовищной и отвратительной. Но я понял, что съесть её мне тоже не хочется. Чего же я хочу? Я хочу её запаха, её дыхания, её крови… Да, я понял, что хочу попробовать на вкус её кровь. И хочу видеть, как она медленно покоряется мне, становится моей. Когда я подошёл ещё ближе, стоящий рядом с ней мужчина обернулся ко мне вопрошающе. Я не обратил на него никакого внимания. Я взял за руку девушку и повёл за собой. Она вскрикнула, попробовала вырваться. Мужчина тут же ухватил меня за руку. Я стряхнул его с себя как досадное недоразумение, попутно оттолкнув, кажется, он упал и уже не поднимался. Был ли он жив или мёртв — меня совершенно не интересовало. Женщина притихла и посмотрела на меня огромными от ужаса глазами. В этот миг моё сердце словно бы обожгло яркой радостью. Мне нравился её страх. Я сжал ей запястье сильнее, только для того, чтобы она испугалась ещё больше. Она вскрикнула — да, всё правильно. Я улыбнулся. Радость власти затопляла всё моё существо. Эта молодая женщина — она была полностью моей просто потому, что я так решил. И не только её тело, но и её душа, её чувства, её боль. И радость. А я был намерен доставить ей радость. Это было странное ощущение, доселе неизведанное мной. Я вспоминал, как творил Шамхум, как, фантазии этого города выстраивались ниточкой событий в моей голове и как радость созидания наполняла меня. Сейчас было почти то же самое. Она была полностью моей. Я был её демиургом, её творцом, а она — моей глиной. Но что-то всё-таки неуловимо отличалось. Мой Город в горах он хотел… он желал воплотиться, он ждал меня своего демиурга. А она – нет. — Как тебя зовут? — спросил я. Мне хотелось знать её имя. — Клелия, — ответила она дрожащими губами. Я мимолетно всмотрелся в неё — вот такая бледная, дрожащая, с широко открытыми глазами она мне нравилась ещё больше. Клелия, значит… Прекрасное имя! Я улыбнулся. И застыл… И почувствовал ту… грань, точку, линию… всегда, когда мы совершали обмен Ульвиара, когда он давал мне узнать его Рыбника, когда он мне только ПОКАЗЫВАЛ своё безумие. Но только сейчас, открыв в себе своего Рыбника, я во всей полноте ощутил, ЧТО скрывается за тем самым железобетонным контролем, дыхательной гимнастикой и прочим, что призвано держать в узде этого монстра. Мой Рыбник вышел на свободу. И сейчас у меня был выбор — или окунуться с головой в собственные чёрные глубины, или... Или запереться у себя дома и просто дождаться, когда действие ритуала закончится. — Пойдём, — я ей почти улыбнулся. Я сделал свой выбор. — Не надо, пожалуйста, не надо… — бормотала девушка, отчего её дыхание сбивалось, и это мне совсем не нравилось. Я сильнее сжал её запястье: — Ты так хороша, когда молчишь. Поверь мне, всё уже решено и просто будет так, как я захочу, и никак иначе. Она опустила голову и молча пошла рядом со мной. Со стороны мы напоминали обычную парочку, прогуливающуюся по улицам, держась за руку. Я привёл её домой к Шурфу, точно зная, что моего друга сейчас больше интересует Хумгат и иные миры, нежели собственное жилище. Она просто безропотно шла за мной. Правильно. Умница. Её запах изменился, теперь в нём бился страх, я повёл чутким носом зверя… Запах её пота был немного резковат, но настолько соблазнителен. Она пахла горькими травами, песком и мёдом… И страхом… Животным страхом существа, которое не знает, выйдет ли из этих стен живым. Это было так невероятно, это только подстёгивало меня. Я так жаждал почувствовать запах её крови. Мне казалось, он должен быть просто прекрасен. Она молода, здорова, она достаточно напугана, чтобы её кровь стала более терпкой, вязкой, тягучей и пряной на вкус… Так… Я остановил себя. Мне хотелось продлить это удовольствие. Неким краем сознания я понимал, что сейчас — я безжалостный и безумный монстр, Вершитель, убийца, мучитель, жаждущий удовольствия и наслаждения. И в то же время я осознавал, что я именно тот, кто безмерно понимает эту женщину, кто сострадает ей до глубины души, до чёрного её дна. — Просто так не кричи, — предупредил её я, — это бессмысленно и бесполезно, поняла? Она кивнула. Такая хорошая, покладистая. Я провёл своей рукой по её щеке, по длинной тонкой шее, по предплечью — гладкая, тёплая, дрожащая… Я наклонился и лизнул её между ключиц. Она тут же отдёрнулась. Я схватил её за волосы, намотал на кулак. Я знал, что ей больно. Но она, видимо, вспомнила, что просто так кричать не стоит. — Дёргаться тоже не нужно, — спокойно сказал я. — Зачем? Этим ты только расстраиваешь меня. И себя тоже. Я наклонился и понюхал то место, между ключиц, куда только что лизнул её — просто фантастика! Запах её разгорячённого тела, смешанный с моей сладкой слюной. — Клелия, — шёпотом сказал я нараспев, — нам с тобой так повезло, Клелия… Где-то на краю моего сознания с хрустом ломались тайные запреты, блоки, летели ко всем тёмным магистрам воззвания к разуму и милосердию. Всё это сейчас было не важно. Я был тем самым Рыбником, для которого никто и ничто не указ, и при всём при этом во мне был исследовательский интерес и любопытство Макса. Страшная смесь. Ужасная. И всё-таки, всё-таки… Сейчас я любил эту Клелию как никто иной. Разделял с ней эту боль, этот ужас… Я буду с ней рядом, я её не оставлю. Она отдастся и доверится только мне. Потому что рядом больше никого не будет. Я привязывал её к стулу со знанием дела, я вытащил из Щели самые тонкие и прочные верёвки, такие, чтобы они врезались в её кожу, я доставал хирургические скальпели, обычные ножи тут явно не годились. Мои глаза темнели, мутнели, кажется, во мне вообще ничего человеческого не осталось. Она тихо плакала, лихорадочно подрагивая всем телом, слёзы стекали по её лицу на шею. Я медленно разрезал на ней лоохи и скабу, обнажив грудь, чтобы видеть, как слёзы струями стекают на её небольшие грудки, капают с соска на живот. Это было так прекрасно. Её чуткий живот тонко подрагивал от вздохов, от слёз, струи холодили нежную кожу. Я выбрал самый тонкий скальпель и сделал надрез на её щеке, кажется, она даже не заметила. И вот по щеке побежала красная струя, я любовался, она была так невозможно красива. Алая струя сбегала по белоснежной её коже ей на грудь, я не удержался и подхватил эту нежную капельку языком с соска, смакуя… Я чувствовал, как моё нёбо обволакивает дивный вкус, я чувствовал на своём нёбе её нежное имя Кле-ли-я. Я сделал ещё надрез и струя стала шире, стекая по её тонкой шее, снова скапывая с соска. Грешные магистры, как это было прекрасно! — Раздвинь ноги, — попросил я. Она тут же повиновалась. А я дразнил себя, я всё делал и делал надрезы на её красивом теле, то тут, то там. Я любовался тем, как щекочущие красные струи стекают вниз, по груди, животу, ближе к её нежному лону. Откуда-то я знал, что если делать надрезы умело и точно, то в какой-то момент начнут вырабатываться эндорфины, и эти надрезы станут желанны и приятны. Думаю, что об этом знал Шурф, а сейчас эти знания остались со мной. Я видел, как она медленно раскачивается взад-вперёд, тихо постанывая. Я старался не делать глубоких надрезов, мне просто нравилось наблюдать, как струйки крови стекают вниз-вниз. Я едва удерживался от того чтобы не прокусить ей сонную артерию и не вцепиться ей в горло, чтобы напиться её крови, потому что пахла она просто восхитительно! Я дотрагивался своим языком до свежих порезов, зализывая её раны, вцеловываясь в её такую хрупкую жизнь. Её запах и вкус просто кружили мне голову, я всё-таки не выдержал… Я приблизился к ней, к её мутнеющим от боли глазам, в которых стояли слёзы, и поцеловал её. Терпкий вкус её крови с солоноватым привкусом слёз… Это было нестерпимо прекрасно. Мне казалось, что я просто не выдержу этого наслаждения. И я полоснул себя по руке, рассекая запястья, приблизил к её губам: — Пей! Она послушно слизала капельку моей крови… и вдруг тут же вцепилась мне в губы своими зубами, прокусывая, стараясь укусить глубже и больнее. Я схватил её за волосы, откинул её голову назад, мне понравилась эта её выходка. Я улыбнулся. — Моя Клелия, девочка моя… Она замерла, когда я схватил её за волосы, она ждала, что я стану делать дальше. Я запрокинул её голову и поцеловал. Настойчиво, жадно, врываясь а её рот своим языком, ей было неудобно так, с задранной головой, и мне это нравилось, я целовал её ещё и ещё, лишая дыхания, забирая себе. Я чувствовал, как во мне нарастает возбуждение. И как она едва заметно начала двигаться — медленно, плавно, в одном ритме двигаться вперёд-назад, обнажённая спереди. Струйки крови сбегали по её спине, по бёдрам. Я положил ей руку на лоно, она застонала и я сделал более глубокий надрез на плече, она тут же опять откинула голову. Моя Клелия, ты снова хочешь поцелуя? — А-а-а-а-а… — стонала она, а я сделал ещё один надрез, уже не такой глубокий, просто так, любуясь тем, как легко ходит скальпель в моих пальцах, входя в её плоть. А ведь тебе нравится… Ты так легко раскачиваешься, стараясь коснуться своей горячей плотью моей руки… Которая просто лежит рядом. Она стала двигаться быстрее, но я так и не вошёл в неё, даже пальцами… Зачем? Мне нравилась эта недосказанность, это послевкусие. Я видел, как она тёрлась о мою руку, всхлипывая, постанывая, кончая… Молодец. Такая хорошая, такая маленькая моя Клелия. Я могу делать с тобой всё, что захочу, и даже больше. Я чувствовал, как к запахам её пота и крови примешивается запах её секреции, мускусный, терпкий, который кружил голову. Она поникла и, кажется, потеряла сознание… Но нет… Её дыхание участилось, что стало для меня не очень приятным. Мне нравилось, когда наши дыхания совпадали, моё — от вожделения, её — от страха и боли и всё-таки от вожделения тоже… — Кле-е-елия, — позвал я тихо, клоня её голову себе на плечо, успокаивая, — Кле-е-елия, я помогу тебе умереть, если ты захочешь, но пока ещё рано, уговаривал её я. Она открыла мутные от боли глаза. Окровавленные её губы едва шевелились: — Зачем ты это делаешь? Я задумался. Зачем? Просто потому, что мне это нравилось. Меня пьянила власть, меня пьянило ощущение чужой боли, чужой радости, которое было равносильно для меня жизни. Жизнь и боль — так неразрывно связаны. Как и любовь. Ведь я чувствовал её боль, проживая её вместе с ней. И от этого ощущал себя живым… Я так давно и долго умирал, что только чужая боль, пережитая мною, как своя, хоть сколько-нибудь делала меня живым. Мгновенное осознание, молнией… Так вот зачем тебе нужно было всё это, Шурф, чтобы просто чувствовать себя живым. Неужели только так? Моё сердце сжалось от боли. От боли и сострадания. К моему другу, к себе, к этой красивой Клелии… Я снова приник к ней и поцеловал. И она ответила… Жадно, жарко. Так может целовать только человек, у которого смерть стоит за спиной. Она истекала кровью, слабела… Я сделал ещё один надрез, на её бедре, она уже даже и не вскрикнула. — Кричи, — сказал я ей, снова хватая за волосы, — сейчас можно — кричи. — У меня нет сил, — прошептала она. — Есть. Если ты не будешь кричать, я убью тебя. — Я порезал её снова, на сей раз вдоль позвоночника. Аккуратный такой, красивый надрез, не слишком глубокий, но ей было больно, я знал, я чувствовал, я хотел, я сцеловывал эту боль с её губ. — Кричи. Я хочу твоего крика, я хочу твоей боли. И она закричала, как только могла. В этом крике была её жизнь, её счастье, её радость, её боль и смерть, выстраданные её мгновения, секунды отвоёванные у меня у жизни и смерти. Всё в одном крике. И этот её крик был для меня как музыка. Я стоял совершенно ошеломлённый. Никогда… Ни разу в своей жизни я не слышал и не испытывал ничего подобного. Голова её упала ей на грудь, она снова потеряла сознание. Какая же у неё была красивая спина. Я нащупал ямку свода основания черепа. Одно движение — и она умрёт. Мгновенно. Если я воткну нож в эту нежную ямку. Я обнял её сзади, взял её небольшие груди в свои ладони, её соски мгновенно затвердели… Она жива. Я улыбнулся, Клелия, девочка моя, какая же ты милая, когда так нежно дрожишь, какая же вкусная и сладкая твоя кровь. Я сделал небольшой, но глубокий надрез поперёк трапецевидной мышцы. Это больно, дорогая, я знаю… Я приник к этой ране, как к самому драгоценному нектару. Впитывая её боль, её кровь. Я почувствовал, что-то неуловимо изменилось — она перестала бояться. От этого изменился и запах. Я обошёл стул, на котором она сидела, присел на корточки, и запрокинул ей голову. Она открыла глаза. — Ты меня больше не боишься? — напрямик спросил я, удивляясь. — Нет, — тихо-тихо, едва слышно ответила она. — Ты уже хочешь умереть? — спросил я, понимая, каков будет ответ. — Да, пожалуйста, — сказала она очень тихо, едва шевеля губами, - помоги мне. Я встал перед стулом на колени, подвинул её к себе ближе… ещё ближе… Её губы, такие мягкие и нежные, все в крови, в её и в моей… Этот запах мокрой соли, сладкой свежей крови… Я потянулся к ней, чтобы поцеловать, и посмотрел в её серые, обречённые глаза, затуманенные болью, страстью, усталостью и близкой смертью. — Клелия… — я отошёл от неё на два шага. Она не отзывалась. Я огляделся вокруг, посмотрел на себя. Я был весь в крови… Грешные магистры! Я был словно мясник на бойне! И мне вдруг захотелось убежать. Сбежать отсюда, из этой комнаты, в которой даже от стен эхом отражалась непомерная боль этой девушки… Я смотрел на неё зачарованно, не в силах отвести глаз. Два совершенно противоречивых чувства раздирали меня. Она была красива, невозможно, идеально прекрасна. Её поникшая голова, ровные позвонки её длинной белой шеи, нежный пушок в запёкшейся крови. И мне хотелось порезать её снова и снова, любуясь симметричностью надрезов и тем, как свежая кровь медленно течёт по уже запёкшимся дорожкам. И одновременно вдруг тошнота подступила к горлу… Я упал на колени, согнутый пополам невыразимой болью и отвращением. Какой монстр мог сотворить это, чудовище! Из моих глаз закапали слёзы и я не в силах был это остановить. Грешные Магистры, это я… Это же всё я…мне хотелось выть и кричать, повернуть время вспять… не видеть, не знать… меня мутило, в комнате тяжело пахло кровью. Я открыл окна и впустил воздух. Меня трясло крупной дрожью, слабли колени я просто боялся банально упасть. Совладав с собой, я медленно подошёл к ней, я не знал жива она или мертва. Грешные магистры, пусть она будет жива. Пожалуйста-пожалуйста…. Она была жива, но без сознания. Я увидел порезы на её теле, так, словно бы видел их впервые, увидел скальпель в своей руке и её прекрасное тело — оно всё было в крови, просто сплошь… Скальпель выпал у меня из рук. Я наклонился к ней, положил её голову на своё плечо… Маленькая моя, бедная моя девочка… — Ш-ш-ш-ш-ш… всё будет хорошо, — сказал я ей, нежно погладил по волосам, успокаивая, — всё будет хорошо. Я не знал, кому я это говорю и зачем, я не знал, кто во мне это говорит. Мне вдруг стало так страшно. Я видел, как дрожат мои руки, как холодный пот пробивает меня насквозь, как у меня кружится голова от запаха крови, и мутит от вида этой истерзанной, изрезанной девушки. Я развязал её, уложил на пол, пощупал пульс. Она всё ещё была жива. Я достал из Щели плед и укрыл её. Судя по её поверхностному ритму сердца, жить ей оставалось совсем не долго. Откуда я это знал? Это знал не я, а Шурф, чьи лекарские способности были на должном уровне. Не теряя времени, я выпустил ей в голову Смертный Шар и очень быстро сказал: — Клелия, когда я закончу говорить, ты будешь спать и тебе будут сниться хорошие сны и ты будешь совершенно здоровой. Ты забудешь навсегда всё, что с тобой произошло в этом доме. А когда ты проснёшься, ты будешь чувствовать себя отдохнувшей и здоровой. Никаких ран на твоём теле не будет. Сейчас ты будешь спать, а потом, когда я тебе дам команду проснуться — ты проснёшься. С этими словами я вышел из гостиной. Я совершенно не мог тут оставаться. Краем глаза я видел, как раны на её лице и плечах быстро затягиваются. Через пару минут я стоял под упругими водными струями в комнате для омовений. На меня лилась и лилась вода, ещё и ещё. Я отмывал кровь с волос, из-под ногтей, это была воистину вездесущая субстанция. На меня нападало оцепенение и странное отупение… Шурф… Я вдруг вспомнил о нём… Шурф… «Шурф», — позвал я мысленно, не слишком рассчитывая на ответ, потому как предполагал, что он бегает по каким-нибудь Мирам и совершает всяческие нелепости. Я скривился. И как он вообще может со мной дружить? Сейчас, когда мы некоторым образом поменялись местами, я восхищался тем, что у него хватает терпения просто не надавать мне по башке — это как минимум. Но к моему вящему удивлению он ответил: «А ты где, Макс?» «У тебя дома, в комнате для омовений», — уточнил я, хотел было сказать, чтобы он пока не совался в свой кабинет, но не успел. «Приходи в свою спальню в Мохнатом Доме, я таких цветов принёс, вот увидишь, кажется, они с твоей родины!» Я попытался улыбнуться его радостному голосу… Да, иногда быть мной чертовски здорово. Я вытерся, надел чистую одежду, которую нашёл тут же, и, сделав шаг, оказался в собственной спальне. Грешные Магистры, Колокольчики! Всё пространство этой не слишком по меркам Ехо просторной комнаты было уставлено и усыпано колокольчиками. Разных оттенков. Они стояли в различных причудливых вазах, лежали на подоконнике и на кровати. Поступок как раз в моём духе, да, Шурф, я себя узнаю… И он тут же подскочил ко мне: — Нравится? — он расплылся в беззаботной довольной улыбке. Конечно, мне нравилось. Мы встретились глазами… И я не смог, просто не смог… — Шурф, — я подошёл к нему ближе, ещё ближе, всё, что я пережил, будучи им, нет, собой, просто, — Шурф, — я провёл по волосам, погладил по щеке, — как ты… Как ты можешь? Он сделал два шага назад, упираясь в стену. И он сразу понял. Всё. И принял. Ещё не зная, что именно случилось. Безоговорочно. — Макс, это… Это не ты, я же предупреждал, я же говорил... Я даже засмеялся сквозь нахлынувшие слёзы. Да, предупреждал, да, говорил. Я взял его дорогое лицо в свои ладони и прислонился к нему лбом. — М-м-м-ожно? Он ничего не ответил и сам потянулся к моим губам. Это было так странно… Совсем недавно я целовал умирающую, убиваемую мною девушку, думая, что тот поцелуй был последним для неё, и вот сейчас… Эта жизнь… Эта бьющая жизнь. Я вцепился в него, я хотел его объятий, его тепла, почувствовать хоть что-то. Как же я жалел сейчас о том, что у моего друга нет при себе скальпеля и он не может порезать МЕНЯ… Та чернота, что клокотала во мне, тот монстр, которого я выпустил на свободу, вседозволенность, власть, которой я упивался, но которая, в конце концов, оказалась не такой сладкой, как мне бы хотелось… — Шурф, я хочу тебя, — я вскинул на него глаза, я не знал что говорю, — нет, Шурф, пожалуйста, возьми меня. Мне нужно, я хочу, я хочу. Я… я ведь только что едва не отнял жизнь, Шурф… Пожалуйста… Я лепетал что-то малосвязное, что-то, что приближало меня и его. Я стаскивал с него одежду. И совершенно удивительным образом ЗНАЛ — не боялся, а знал, — как быть с мужчиной. Потому что его память, его опыт были сейчас со мной… Я рвал на нём лоохи и скабу и он не сопротивлялся, я хотел его тела, живого… Пожалуйста, только живого и настоящего, горячего, только бы не чувствовать этот лютый холод одиночества, эти мёртвые тиски всемогущества. Я повалил его на пол, целуя, захлёбываясь им, упиваясь, забирая его дыхание себе. — Макс, Макс, погоди, по-по-дожди… — он пытался меня остановить, — тебе, тебе будет больно так. Ты ведь… Остановись… Ты ведь не хочешь этого на самом деле, ты и я… Макс. — Да, Шурф, я никогда, но это не важно, совсем не важно. Я так хочу тебя, я хочу быть с тобой, я хочу, чтобы ты доказал моё право на жизнь. Собой, мной, своей любовью. Моей любовью. Чем-нибудь, хоть чем-нибудь. Пожалуйста, Шурф! Ты ведь любишь меня, да? Любишь? Я не могу ошибиться, сейчас — не могу. Как я раньше этого не знал, как не замечал. Только сейчас, став зверем, я могу понять глубину твоей любви. Шу-у-урф. Я притягивал его к себе, улыбаясь, плача, видя его восторженный взгляд, его улыбающееся светлое лицо, в котором неверие соседствовало с безграничным счастьем. И во мне разгоралась жизнь, то, что обуглилось и подёрнулось пеплом, разгоралось вновь… Живым… Быть живым. — Макс, ты хочешь этого? Правда? — он вдруг посерьёзнел. — Обратной дороги не будет. — И хорошо, — шептал я ему на ухо, — хорошо, пусть не будет. Я хочу с тобой, хочу, чтобы больно. Я целовал его, прорисовывая огненными точками, пунктиром на его теле замысловатые узоры, и он выгибался и стонал, мой Шурф… Я не мог им напиться, я хотел его всего, я ерошил ему волосы, я переворачивал его на бок и проводил языком вдоль позвоночника ровно так же, как скальпелем прочерчивал отметины на спине Клелии. Мне никогда этого не забыть и никуда от этого не сбежать. Когда я дотронулся до его члена, он непроизвольно вскрикнул. Я так хотел почувствовать его вкус. Я наклонился и дотронулся губами. Сначала нежно, потом ещё и ещё, обхватил губами, провёл языком по кромке головки. Это было невероятно приятно. У него был красивый и гладкий член. Постепенно я начал убыстряться… Ещё… — Ты сумасшедший, Макс, — констатировал Шурф, — я… погоди… Он остановился. — Что, я что-то не то? Не так? От вожделения я не мог говорить связно, и меня просто била дрожь. — Всё хорошо, Макс, ты же сам этого… — Да, Шурф, да… Он мягко перевернул меня на живот, подложил пару подушек… Я замер… Он медленно вошёл в меня одним пальцем… Кажется, это было несколько не то, чего я ожидал. Я понимал, он заботится обо мне, он хочет, чтобы мне было не больно… — Ш-ш-урф… Я... Он всё понял. Я снова повернулся на спину, глядя на него. Я хотел видеть. Он провёл по моему животу ладонью, развёл мне колени в стороны. Я дрожал так же, как совсем недавно дрожала эта девочка в моих руках. Теперь я хотел ЕГО безумия. Я постарался расслабиться, но всё равно невольно сжался, когда его член коснулся моего ануса. Ещё и ещё… Я закусил губу, мне было больно. Мне было сладко, мне было горячо, слишком горячо… Я выгнулся, инстинктивно отстраняясь, но не тут-то было. Он схватил меня за волосы одной рукой, а второй шире раздвинул ноги. — Шурф!!! — Ты ЭТОГО хочешь, Макс? — цедил он сквозь зубы? — Ты хочешь, чтобы я взял тебя, ТАК? Ведь именно этого ты и хочешь. Почувствуй — как это, когда ВЛАСТЬ ПРИНАДЛЕЖИТ НЕ ТЕБЕ. Я тут же дёрнулся… Ещё раз… — НЕТ! Он подхватил меня, перевернул на живот и поставил на слабеющие колени. Я мгновенно упёрся лбом в ворс ковра. — А-а-а-а… Я стонал, от того, что так желал его, от того, что мне было больно, и от того, что он притискивал меня за волосы, как щенка за шкирку, к полу и делал со мной всё, что хочет. Он сделал пару толчков, и я болезненно сжался, втягивая голову в плечи. — Ты должен позволить мне, Макс, просто позволить, даже если ты и не хочешь. Потому что решаешь сейчас не ты. Это искупление. Я честно попытался, стиснув зубы. Ещё один толчок — мне было чертовски больно. Ещё и ещё… — Шурф… — на моих глазах выступили слёзы — Сейчас, Макс, сейчас, верь мне… Он держал меня за волосы, прижимая к ковру, не позволяя вывернуться. Мои глаза застилали слёзы. От боли, от желания, от безграничного доверия ему. От того, что я знал, если он выпустит своего Рыбника на свободу, то запросто может меня убить. И я не стану сопротивляться… Я дрожал крупной дрожью, растекаясь, растворяясь в нём, чувствуя только его, автоматически стараясь дышать в такт его дыханию. Он потянул меня за волосы на себя и перехватил меня за шею так, что я почти не мог дышать. Темп его движений ускорился. И ещё через несколько толчков, когда он входил на всю длину, я вдруг почувствовал, что боли почти уже нет, а есть наслаждение, странное, острое, доселе никогда не испытанное… Это было то же самое чувство жизни… яркой, настоящей. Моей жизни — полностью принадлежащей ему. — Ещё, — я выгибался, хрипел, расставляя ещё шире ноги, так, чтобы ему было удобно… — ещё… Его гладкий член, словно поршень, входил почти на всю длину, ускоряя темп, а потом он вдруг замедлился… — Ещё, Шурф… — Попроси, — я не узнавал его голос, это был совсем не тот Шурф, с которым я пил камру на крыше Мохнатого Дома, его хватка вокруг моего горла стала сильнее… — Пожалуйста, Шурф, пожалуйста, — мне было легко это говорить. Я попробовал дотронуться до своего члена, но он тут же это пресёк: — Нет. И сам обхватил мой член своей ладонью. Он снова притиснул меня к полу и сделал буквально пару движений рукой, одновременно входя в меня на всю длину… Я кончил так, как никогда и ни с кем. Оргазм невероятной силы захлестнул меня. Я словно бы попал в водоворот. Я наконец почувствовал, что меня — нет. Просто нет. Есть только солнечный солёный вихрь. Магия моя и его. Я кричал и бился под ним, стонал и выгибался… И ещё через пару толчков, я почувствовал, как он изливается в меня, утыкаясь своим лбом мне в спину. Шурф… Мой Шурф… Моя боль и радость, моё невозможное солнце, моя жизнь и смерть этого мира. Через какое-то время он вышел из меня, лёг рядом и легко прижал меня к себе. Так мы и лежали, постепенно возвращаясь друг в друга, друг к другу, в себя. А вокруг нас было сине-голубое море колокольчиков. Я смотрел на него, словно бы в собственное отражение. Я видел, каким диким зверем могу быть, и теперь знал, каких усилий стоит Шурфу своего зверя держать в узде. А он смотрел на меня, понимая, безоговорочно, безгранично понимая и принимая… Его глаза были зеркалами для меня, и от этого мне было как-то жутковато. И… я как-то внезапно обнаружил, что мы в одной постели и что… Мне было стыдно, мне было страшно. Я вспомнил, что там, у Шурфа дома спит Клелия, чьё тело я резал и наслаждался. Мне хотелось снять с себя кожу, вытряхнуть из себя это чудовище, но я не мог. Теперь я точно знал, что этот зверь есть, и что мы с ним — едины. — Шурф, — я вжался в него, обнимая, спасаясь его теплом. И он просто молча обнимал меня, прижимал к себе крепко-крепко, пока я рыдал у него на плече. Не позволяя себе ни звука.