Вышивальщица

Это были чертовски неприглядные сапоги. Она сама давно забыла, действительно ли они пыльно-оливкового цвета, или просто полиняли до безобразия. Ну, а корявые письмена на голенище и вовсе ничего не означали. Она выдумала их прямо на ходу, с иглой в руке, и когда-то воображала, что это руны. Давно пора спороть... Вздохнув, Вышивальщица потрясла сапоги в воздухе, высыпая из них камешки вперемешку с золой, и с трудом натянула успевшую ссохнуться кожу. Привычно сунула за голенище длинную иглу, подржавевшую от долгого неупотребления, поднялась, отряхивая с подола соломинки, подобрала с пола суму и вышла из кладовой. Отвратительно скрипнул замок, прогнав вдоль спины пунктир гадкой дрожи. Вышивальщица на цыпочках спустилась по винтовой башенной лестнице и вышла в трапезную, залитую синеватой рассветной мглой. - Ты уходишь? - вдруг раздалось из темноты, и Вышивальщица вздрогнула: в провале широких дверей холла угадывался высокий темный силуэт. - Ухожу, - сухо отозвалась она, - и не звала провожатых. Отойди с дороги, Рыцарь. - Рыцарь... – отозвался он с ноткой сарказма, - еще неделю назад у меня было имя. - Твое имя остается с тобой, - нетерпеливо отрезала Вышивальщица, - я не беру ничего, что принадлежит тебе. - Я сам принадлежу тебе! – громыхнул Рыцарь, выходя из тени. - А ты сбегаешь, как воровка, даже не простившись! Я был сто раз прав, плеснув воды в этот чертов замок, чтоб он скрежетал погромче! - Не смей так говорить! – рявкнула Вышивальщица, пропустив мимо ушей слова о замке, - ты мне не сын! Не раб и не конь! Пропусти меня, мне пора! Она рванулась к дверям, и вдруг застыла, будто впервые оглядывая холодный зал с закопченным потолком. Стяги, свисающие с балок. Стрельчатые окна, забранные деревянными переплетами. Пустые подфакельники, обметанные черными кляксами копоти. Рассеянно провела рукой по грубой кладке колонны и отерла факельную золу с ладони о платье. Она ведь знала, что не стоит оглядываться... - Напрасно стараешься, - голос Рыцаря был так же холоден, как бугристые камни, - не станет тебе легче. Только зря дом выстудила. Вышивальщица обернулась. Сжала зубы, перекусывая хребет готовой вырваться грубости, но смолчала. Рывком перебросила через плечо истертый ремень сумы и, почти оттолкнув Рыцаря с пути, дернула дверное кольцо. Уже занимался рассвет, и зябкий утренний ветер волок по лиловатому небу тяжелые снежные облака. А те цеплялись за шпиль донжона, за кавальеры башен, будто мешки с опилками, сыплющие наземь льдистую колкую труху. Вышивальщица запахнула плащ, сжимая разом выстывшие руки без перчаток, поморщилась на скрип двери за спиной: - Оставь меня, - огрызнулась она и сбежала с широкого крыльца. Пора было уходить... Сейчас, пока все вот так. Пока в очаге неряшливыми сугробами громоздился вчерашний холодный пепел, пока Рыцарь тоскливо язвил, пока не взошло изможденное зимнее солнце. Пока не начался новый день. Вышивальщица прибавила шаг. Прочь... Прочь из просторного двора, знакомого до последней трещины в вековых плитах, любимого до ледяного гвоздя в горле. Прочь от старинного частокола, иссеченного черными оспинами сотен вынутых стрел. Прочь от обсахаренного инеем колодца, из бадейки которого она столько раз поила коня. А Рыцарь, конечно, шел следом. Он вообще редко слушал ее, и уж конечно теперь не собирался начинать. Вышивальщица почти бегом обогнула угловую башню и рванулась к конюшне. Эш-Аро уже ждал ее у самой коновязи, перебирая длинными костистыми ногами и поблескивая на хозяйку леденцами темных глаз. Конюха не было видно. Он до смерти боялся свирепого скакуна и, выведя его из стойла, всегда подолгу утешался, клацая зубами о горлышко фляги и угрюмо матерясь на красочном холтском наречии. Вышивальщица потянулась к поводьям, но Эш-Аро фыркнул и отшатнулся от ее руки. - Не сейчас, - пробормотала она, перекинула суму на спину и дернула за узду. Конь встряхнул присоленной снегом серой гривой и рывком высвободился из хозяйской хватки, едва не отшвырнув Вышивальщицу наземь. Подоспевший Рыцарь уже ждал одного из обычных взрывов, когда она бушевала и сыпала бранью на непонятном ему языке, когда выхватывала из-за голенища длинную, похожую на стилет, иглу, и вот тут попадало всем, кто оказывался под рукой. Но Вышивальщица вдруг медленно осела на чурбак для колки дров, стянула капюшон и уткнулась головой в стиснутые руки. Он должен был что-то сделать. Он уже видел эти нечастые приступы черного отчаяния и всегда утешал ее в такие минуты. Он втайне дорожил ими, почти недостойно радуясь коротким мгновениям, когда был незаменим. Всегда находил нужные слова, а порой просто накидывал свой камзол ей на плечи и молча сидел рядом, обнимая одной рукой и дожидаясь, когда она заново раздует в глубинах своей странной души неровный дымный огонь. Но сегодня Рыцарь отчего-то не знал, что сказать, и как вообще держать себя с ней. Пусть лишь сегодня она вновь достала свои ужасные сапоги и завязала ремни на потрепанной суме, полной страшноватого хлама. Но уходить она собралась давно, и все последние недели непрерывно отдалялась, все больше отталкивая его, все реже улыбаясь, все настойчивей обрывая тонкие стальные нити, еще недавно казавшиеся ему куда более вечными и незыблемыми, чем заснеженные горы, громоздившиеся за промерзшим сосновым бором. И вот сейчас она сидела у коновязи, одинокая и невзрачная, совершенно чужая и до воя, до больной испарины близкая. *** Рыцарь не знал ее имени. Впрочем, никто в княжестве его не знал. Одни звали ее Мать, другие – Ведьма, третьи – Швейка. Никто не знал и того, откуда она взялась. Она, казалось, была всегда, придя из глухой тьмы мироздания. Она была яркой, властной, заполнявшей собою всё и вся. Ее было чудовищно много, но в княжестве никто не думал роптать, поскольку и жить без ее тирании здесь никто не умел. Сам Рыцарь относился к ней противоречиво. Она раздражала его своей тошнотворной сентиментальностью, ужасала почти детским созерцательным садизмом, доводила до бешенства непоследовательностью. Она встревала в его жизнь с бесцеремонностью назойливой мамаши (впрочем, и в чужие жизни тоже), она была порой отвратительна ему... Но он не мог без нее. Он знал, что она его любит. Он жил ее любовью, питался ею, дышал, тяготился ею и гордился одновременно. Он знал, что он у нее не один, сглатывал уксусную горечь ревности, но молчал. Ведь он знал и то, что все прочие тоже без нее не могут. Никто не мог без нее. Даже те, к кому она была особенно жестока. Она часто появлялась на улицах княжества, всегда на своем непокорном коне с длинными шрамами вдоль спины, всегда с неизменной длинной иглой. Порой та покойно поблескивала за поясом, и тогда Вышивальщица была тиха и умиротворена. Она ловила чужие взгляды, она ласково проводила сухой ладонью по чужим волосам и плечам, будто благословляя, и поселяла в сердцах и душах недолгое счастье. А в другие дни игла клинком искрилась в хозяйской руке, и тогда наступал ад. Счастливые и любящие бросались прочь, опасаясь попасться Ведьме на глаза. Накидывали капюшоны, прикрывали головы руками, неслись по тесным переулкам, будто под градом вражьих стрел, и знали, что она все одно их настигнет, если ей будет в том нужда. Но были и другие. Одинокие и несчастные, жаждущие и пылкие, непокорные и отчаянные мчались вслед за серым конем, тянули к Матери руки, раздирали камизы на груди, подставляли подолы котт и плащей. От одних она отворачивалась. Другим пристально смотрела в глаза. Третьим, не задумываясь, наносила укол. Игла впивалась в руку или грудь, ранила лоб и глаза, прошивала одежды. А были и третьи. Они давно потеряли счет следам стального жала на своем теле, они отвыкли чувствовать боль. И Рыцарь был одним из них. Он гордился каждым рубцом, каждой ссадиной ведьмовской иглы. Эти раны ставили его выше всех. Делали избранным, любимым, особенным. Они даже давали право порой брать иглу в руки, пусть и не умея ее применять. Только двое могли сравниться с ним по числу своих шрамов. Князь и Лгунья. И еще недавно Рыцарю казалось, что Лгунья нашла к сердцу Ведьмы какой-то неведомый хитрый ключ. Уж очень часто она подставляла свои буйные кудри под ласковую Ведьмину ладонь и выпрашивала разрешение поиграть с иглой. В руках озорницы игла не имела колдовской силы, но как сладко было следить за переливами льдистого блеска в своей ладони... Князь же не умел по-кошачьи ластиться к Вышивальщице. Он лишь часто садился у ее кресла возле очага и часами сидел, о чем-то тихо толкуя с нею и неспешно вертя иглу в грубых сильных ладонях. Только отчего же ни Лгунья, ни Князь не заметили, что Вышивальщица собралась уходить? И что она уже почти не достает иглу?.. *** Рыцарь нахмурился. Только сейчас, глядя на сидящую у конюшни Вышивальщицу, он вдруг понял, что давно не видел ее в яркой одежде... Где ее прежние сюрко зеленого и бордового сукна? Где ленты во взъерошенных волосах? Где многоцветье рукавов и юбок, делавшее ее такой заметной, что порой ему казалось, что она присутствует всегда и везде? Когда она начала носить это серое платье, в котором ее так часто не разглядеть, пока она не заговорит? Когда из хозяйки превратилась в тень? Рыцарь ощутил, как изнутри поднимается едкая, тошная злоба. Он рванулся вперед и грубо схватил Вышивальщицу за локти, вздергивая с чурбака: - Ты не уедешь, - отрезал он, - я не отпущу. Твой дом здесь, слышишь? Я сожгу к чертям твои пожитки и начну с этого дрянного платья. - Пусти, - устало бросила Вышивальщица, - это не тебе решать. - Не мне? – Рыцарь посмотрел в ее серые глаза, впиваясь взглядом в провалы зрачков, - проверим. И вдруг одним рывком содрал с ее плеча суму. Со звонким хлопком лопнул ремень, и Рыцарь рванулся к костру, пылавшему у частокола. - Не смей!!! – крик Вышивальщицы кнутом хлестнул в спину, но он мчался вперед, переполненный, упоенный, ослепленный надеждой, что сейчас вывихнутый мир, наконец, встанет на место... Он летел к костру, зная, что успеет, не слыша позади ее поступи и уже почти веря, что она одумалась и даже не станет ему мешать... А она стояла у огня. Стояла так близко, что едва не тлел подол. Молча протягивала руки вперед. - Отдай, - прошелестела Вышивальщица и вцепилась в суму. - Черта с два, - прорычал Рыцарь, наматывая на руку ремень. А она рванула на себя. Раз. Два. Три... Ветхая бахрома треснула, выдираясь из бока сумы, и кожа разошлась по шву, извергая на вытаявшую у огня землю свое нутро... - Нет, Господи, нет!!! – Вышивальщица рухнула на колени. Она выхватывала из огня туго свернутые холсты и мотки цветных ниток, сгребала искристые россыпи иголок и серебряные желуди наперстков, шипела, обжигаясь, проскребая ногтями борозды в горячей грязи. А Рыцарь стоял рядом, опустошенный и растерянный. Что за дурацкая отроческая вспышка?.. Он ведь даже не надеялся, что она останется здесь только потому, что он лишит ее орудий ее жуткого ремесла. Просто бессилие перекипело через край, только и всего. - Прости, - пробормотал он, тоже опускаясь на колени и протягивая руку к катушке зеленого шелка, - я сейчас... я помогу... - Не трогай, - вдруг оборвала Вышивальщица, - не надо.... - Я ничего не испорчу, - проворчал Рыцарь, уже совсем сконфуженный своей выходкой, - не такой уж я безрукий олух. Но она лишь сжала его запястье, и он ощутил, что ее руки теплы, несмотря на мороз: - Я знаю. Просто потом я не смогу ими пользоваться, - пояснила Вышивальщица, - они станут твои. А они пока ничьими быть не должны. Рыцарь помолчал и вдруг усмехнулся: - Мне никогда тебя не понять, - спокойно сказал он. Помолчал, глядя, как кожа сумки покорно срастается под вкрадчивыми движениями ее пальцев, и вдруг попросил: - Разреши посмотреть на холсты. Вышивальщица подняла глаза, сминая последние мотки пряжи. - Ну... погляди, - пробормотала она. Рыцарь взял в руки туго скатанный сверток. На миг заколебался, вдруг ощутив, что суется, куда вовсе не след. Нерешительно потянул за шнур и развернул холст прямо на мерзлой земле. Он не думал, что полотно такое огромное... Гобелен казался бескрайним. Леса теснились меж бурых гор. Крепостные стены, бастионы, стрелковые башни то прятались в лощинах, то лепились к хребтам. Море ослепительной бирюзой лежало у бахромы фьордов, наливаясь багряным золотом ближе к кромке и обрываясь в край холста. - Что это за земля? – тихо спросил Рыцарь. - Это очень далеко, - односложно отрезала Вышивальщица. - Ты идешь туда? - Нет. Там я уже была. - Ты... никогда не возвращаешься? - Нет. Я не имею права. - Но почему? Вышивальщица долго молчала. А потом села наземь, подбирая под себя ноги в пыльных сапогах и прильнула головой к его плечу, как часто делала прежде. - Нельзя, - глухо ответила она, - эта земля больше не моя. Я сделала там все, что могла. Вот и здесь теперь тоже. А Рыцарь обнял ее, прижимая к себе, словно не было этих проклятых последних дней. - Возьми меня с собой, - прошептал он, - куда бы ты ни шла. Возьми, прошу. Не мучай. Вышивальщица уткнулась в его камзол, и он почти почувствовал, как дрожат ее плечи. Однако подняв к нему лицо, она утерла глаза рукавом и проговорила своим обычным спокойным тоном: - Ты принадлежишь этой земле. Тебе будет там плохо. Поначалу. А потом... ты почувствуешь себя хозяином. И начнешь уничтожать тех, кто принадлежит той земле. Они не выдержат схватки с тобой. И та земля погибнет, не родившись. - Мне не нужна власть, - он повысил голос, - я просто хочу уйти с тобой. - Она и потом не будет тебе нужна. Это случится само, - устало выдохнула она, - ты не поймешь. Она выпрямилась, рывком свернула холст и небрежно впихнула в суму. Встала, и он тоже поднялся вслед за нею. - Ты что-то еще обронила, - Рыцарь протянул руку – на ладони поблескивала половинка пустой серебряной скорлупки. - А, это... – Вышивальщица улыбнулась с бесконечной печалью, - да... Это все, что у меня осталось, когда я уходила. Она обернулась к Рыцарю и вдруг осторожно провела ладонью по его волосам: - Зачем ты их снова заплетаешь? – спросила она, - ты же давно перестал. - Ты всегда заплетала мне волосы, - он перехватил ее пальцы и поднес к губам, - тебе так нравилось. - Не надо, - покачала она головой, - будь таким, каким нравится тебе. Только тогда я буду знать, что все сделала правильно. Хотя с тобой я все равно где-то обмахнулась. Иначе ты не заметил бы моего ухода. Она мягко высвободила руку и вновь подняла с земли суму. Пошла к коновязи, и на сей раз Эш-Аро покорно ткнулся влажным носом в ее ладонь. Вышивальщица вскочила в седло: - Прощай, мой Рыцарь, - мягко и буднично проговорила она, будто просто отлучаясь до вечера к реке. А потом пригнулась к нему с седла. К самым губам, так близко, что он уже смятенно решил, будто она готова его поцеловать. Но она лишь глубоко вдохнула, вбирая то ли его запах, то ли выдох. Выпрямилась, берясь за нагайку. - Прощай, Рыцарь! – крикнула она, - прощайте!!! Прощайте!!! Прощайте!!! Ее голос колокольным звоном промчался над просыпающейся землей. Ворота распахнулись, с грохотом ударив в бревна частокола. Вышивальщица дала коню шенкеля, и застоявшийся в стойле Эш-Аро промчался по подъемному мосту замка. - Прощайте, - шептала она, пришпоривая и глотая ветер, - прощайте... Она ни с кем больше не простилась. Она неслась по городу, мимо возведенных ею срубов, мимо кузниц, где ковали ее оружие, мимо трактиров, где лился ее эль. Промчалась через ристалище, где порой устраивала нечестные бои, и лобное место, где казнила стольких людей. А кованые городские ворота со скрежетом разламывали перед нею тяжкие створки с гербами, и второй мост оглушительно лязгал цепями. Эш-Аро несся вперед, разметывая клубы пара и звеня сбруей. Остался позади лес, и горы расчертили надвое небо. Там, за первым хребтом, скалы раскололись двумя грядами, и конь вылетел на прямую каменную тропу. Топот копыт заполнил ущелье, и Эш-Аро издал совсем не конское утробное рычание. С сухим треском разошлись шрамы на глянцевой серой спине, вскрывая кровоточащие борозды. Скакун встряхнул гривой, несясь вскачь, а впереди в дымке облаков из-за обрыва скал показалось латунно-холодное солнце. И когда край пропасти был уже в двадцати шагах, прямо за спиной Вышивальщицы с хрустом разрываемой плоти поднялись окровавленные крылья, и Эш-Аро взмыл с отрога скалы. Конь летел сквозь холодную стыть, и ветер выл в перепонках исполинских крыльев, а Вышивальщица, вцепившись в поводья, неотрывно смотрела назад. Там, позади, в зимнем тумане оставалась земля, которая больше ей не принадлежала. Там оставались те, кто не должен был помнить о ней. Она уносила с собой лишь лоскуты трех душ, самых близких, самых важных. Князь. Лгунья. Рыцарь. Тех, кого она хотела снова обрести в другой земле. Они почти не заметили, как она вдыхает их суть. Лишь Рыцарь, как всегда, что-то почувствовал. Он один отказывался забыть о ней, когда все прочие уже даже не оборачивались. Он один продолжал видеть ее в пыльно-сером платье, все больше сливавшемся со стенами. Она ведь думала, что все сделала правильно... Она научила этот мир жить без нее. Так, чтоб он уже не зависел от ее иглы. Чтоб умел дышать, видеть, думать и чувствовать без стального жала. Чтоб даже не заметил ее исчезновения. Где же она ошиблась? А Эш-Аро летел все дальше, и она уже знала – земля близко. Пустая, холодная, неприютная. Где она снова будет невыносимо одинока. Где начнет все с начала и проживет новую жизнь. И земля показалась. Покачиваясь, она приближалась, вставая прямо из негреющих солнечных лучей. Вот сейчас... Сейчас она поймет, ее ли это земля... В груди сжалась тугая спираль, ядреная брага ужаса пополам с эйфорией забурлила на самом дне души, поднимаясь к самому горлу. Сколько раз она ошибалась, и на вид прочная земля разбивалась под копытами Эш-Аро в мелкий рис, оставляя ее барахтаться в пустоте... Ближе. Еще ближе. И вот уже тень перепончатых крыльев распласталась по равнине, зарябила, скользя вперед, и Эш-Аро ударил в грудь каменистой пустоши, взметнув облачка пыли. Вышивальщица натянула поводья, и крылья с шелестом легли на спину коня. Вдохнула, бросила узду и соскочила на землю. Твердую землю, усыпанную галькой. Настоящую, пахнущую утренней сыростью и мхом. Здесь ничего не колебалось под ногами, не проваливалось зыбкими ямами бесплотного марева, не клубилось дурно пахнущим дымом, как бывало порой. Похоже, она не заплутала. Вышивальщица сбросила с плеча суму. Теперь не спешить... Ей всегда было страшно среди неприютных, необжитых земель. И порой она торопилась, бездумно и безоглядно хватаясь за иглу. А потом приходилось мучительно спарывать небрежно набросанную вышивку, которая отчего-то успевала врасти в холст, перекраивать и перешивать, с трудом заживляя свежие швы. Она села наземь и опрокинула суму перед собой. Отложила чистый холст, долго перебирала нитки. Положила у правого колена ножницы, попробовала пальцем острие иглы. Все было готово. Осталось сгрести обратно в суму россыпь рухляди, вечно лежащей на дне, путающей нитки, порядком мешающей, но бесконечно ей дорогой. Главное собирать побыстрее, не разглядывая. Иначе она просидит тут до заката, не сделав и стежка... Почерневший мундштук со следами крови у самого наконечника. Она вынула его из трупа одной омерзительной твари, долго собиралась отчистить кровь, но потом поленилась... Пустая фляга, обтянутая обожженной кожей, топорщащейся по краям. Ее она нашла на развалинах сгоревшей хижины в одном задрипанном княжестве лютой зимой... Странной шарообразной формы медальон со сломанным замочком. Это была память об одном чертовски изящном преступлении... Та самая половинка серебряной скорлупки. Она по сей день улыбалась, вспоминая задумчивые синие глаза юного вора, вкрадчиво сунувшего ей в руку этот трофей... А вот и засаленная колода причудливо нарисованных карт. Это был подарок от одного из самых странных нелюдей, что ей встречались... Сунув карты на дно сумы, Вышивальщица еще долго молча сидела на земле. Эш-Аро рассеянно рыл копытами песок за спиной. Солнце поднималось все выше. Наконец она взялась за чистое полотно и одним размашистым движением расстелила на земле. Бросила поверх холста два мотка пряжи, ткнула палец в наперсток и вынула иглу. - Ну, здравствуй, - прошептала она и воткнула иглу в холст... *** Раздался мышиный писк электронных часов, и Вышивальщица рассеянно глянула на мигающие цифры. Одним глотком допила холодный кофе и поморщилась, сглатывая попавшую на язык гущу. Потерла уставшие глаза и посмотрела на монитор: на лице Рыцаря застыло задумчивое выражение, темные глаза глядели поверх ее плеча со смесью тоски и понимания. Все же не зря этот поганец дерет такие деньги. Иллюстратор от Бога... Она погладила Рыцаря по щеке, смахивая ползающую по монитору мошку, и опустилась страницей ниже. Лгунья лукаво улыбнулась ей и замерла, наматывая на палец шнур у ворота камизы. А в карандашном взгляде отчего-то притаилась печаль. Князь, слегка нахмурив густые брови вразлет, посмотрел прямо в глаза – он не терпел недомолвок. Близкие... Знакомые до последней черточки. Лоскутки характеров, стержни натур... И кто придумал это казенное слово "типаж"? - До встречи, - пробормотала она. Промотала файл вниз, машинально исправила две опечатки. Секунду смотрела на слово "КОНЕЦ" и бестрепетно щелкнула по красному крестику. Без промедления открыла новый документ. Она всегда спешила это сделать, даже если понятия не имела, с чего начать. Просто без этого нового документа она чувствовала себя бродягой без крыши над головой. - Ну, здравствуй, - кивнула она пустому холсту и вывела наверху:

"Глава первая"