one more day

      У Сэюн зуд, аллергия и непереносимость тупых мудаков. Именно таких, как Донхун: мерзких, хитрых, расчетливых, от которых по коже неприятные мурашки и желание разбить голову — себе или ему. Не важно. Лишь бы больше его не видеть. Сэюн ненавидит Донхуна за то, что он украл то, что всегда принадлежало ей. Он украл Джунхи. Бессовестно присвоил, не выпуская из своих мерзких лап. Но пока Джунхи счастливо улыбается рядом с ним, целует его и обнимает своими хрупкими ручками, Сэюн будет терпеть. Будет терпеть и выжидать момента, когда проснётся настоящая сущность этого мудака, чтобы забрать Джунхи себе, чтобы спасти её и больше никому не отдавать. Никогда.       Любить того, кто не твой, тяжело. И очень больно. Особенно, когда до любимого человека надо лишь руку протянуть. Но прикасаться нельзя. Джунхи не поймёт, ей это не нужно, да и смысла нет. Сэюн ловит каждое плавное движение, каждый взмах ресниц, каждый тяжёлый вздох. Сэюн выжигает в сердце и в памяти каждый изгиб Джунхи, каждую родинку, каждую трещинку на обветренных губах. Сердце Сэюн останавливается, когда Джунхи смотрит ей в глаза, улыбаясь уголками рта, но не глазами. В её глазах тоже плещется боль и сожаление. Джунхи всё понимает, но ничего не может поделать. Она в оковах отношений с Донхуном, и сбежать от него у неё совсем не хватит сил. Она слаба и труслива. Она боится, что будет только хуже. Она боится, что монстр Донхуна проснётся и разрушит то, что Джунхи так трепетно хранила и берегла, что он уничтожит Сэун — её единственный источник радости.       Это душит её. Ей хочется выть от боли, но она терпит, по ночам крича и плача в подушку. Если бы она только могла всё высказать Донхуну, если бы он только мог всё понять и спокойно её отпустить. Возможно, тогда бы у них с Сэюн всё было бы хорошо, и никто бы из них не пытался потушить свои чувства и утопить свою боль. Джунхи — в Донхуне, а Сэюн — в алкоголе.       — Милая, почему ты так холодна ко мне? — очередной вопрос, с которого начнётся очередная ссора.       — Разве? По-моему, всё как обычно, — снова будет скандал. Снова будет взрыв. Снова. Снова. Снова.       И причины не важны. Кажется, Донхун просто ловит с этого кайф. Он, как будто подсевший, нуждается в дозе истерик Джунхи, он, как одержимый, восхищался телом девушки, покрытым синяками и ссадинами.       После очередной разыгранной сцены на подмостках их квартиры Донхун спокойно засыпает (конечно, без помощи парочки бокалов и сигарет не обходится), а Джунхи ещё долго не может прийти в себя и успокоиться. Она задыхается, глотая слёзы и обиду. Терпеть вошло в привычку.       Но любые привычки имеют свойство надоедать. И однажды, после очередного спектакля на двоих, Джунхи сбегает из дома. Конечно же, к Сэюн, которая без всяческих разговоров принимает её. Она укутывает девушку в тёплый плед, пропитанный запахом Сэюн — мяты и яблока, — и даёт кружку тёплого чая с травами, чтобы успокоиться. Сэюн всегда была той-кто-всегда-примет. Но Джунхи не горит желанием отсиживаться дома. Надоело всё время прятаться в четырёх стенах, в бетонном замке двадцать первого века. В её планах начать ещё одну жизнь, с чистого листа, без Донхуна, но с Сэюн. И обязательно в другом городе. А лучше — стране. Чтобы навсегда забыть об этом мудаке.       Джунхи понимает, что у неё за спиной ничего нет, что сердце покрыто шрамами. Но она уверена, что всё это забудется, когда они с Сэюн уедут. Сотрутся из памяти все воспоминания о том, что её заставляли любить, что ей вдолбили в мозг уверенность в том, что быть счастливой ей не дано. Джунхи хотела забыться в Сэюн.       Но в её голове Донхун громко смеялся.       — Только не вздумай плакать, — Сэюн мягко обняла хрупкие плечи блондинки. — Я буду рядом.       — Ты знаешь, я никак не могла себе признаться в том, что моя жизнь омерзительна. Что я сделала неправильный выбор, — Джунхи шептала, боясь повысить голос, боясь, что Донхун мог услышать её слова даже за много километров от них. — Я не могла признаться, что я жалкая.       — Прекрати так говорить, — Сэюн возмущалась и злилась на глупую Джунхи, которая не сбежала раньше, и на себя — слабачку и трусиху, которая не смогла рассказать о Донхуне раньше. — Сейчас ты здесь, в безопасности, поэтому прекрати думать о том, что было. Мы начнём новую жизнь. Обещаю.       Сэюн крепко обнимала девушку, прижимая её к своей груди и успокаивающе гладя по выжженным волосам. Джунхи дрожала, тихо шмыгая носом и зажмурившись. Она надеялась, что больше никто не разрушит их новый мир, что никто не помешает им жить и дышать полной грудью, радуясь каждому рассвету и закату, проливным дождям, снегопадам и крепким объятьям и поцелуям друг друга.       Они сбегут.       Чемоданы с вещами казались неподъемным грузом, скорее, не из-за их веса, а из-за страха перед будущим. Но прошлое пугало не меньше. Оно будто нависло над ними тяжелыми тучами, будто въедалось во внутренности с каждым вздохом, будто спало в этих самых чемоданах и не давало им уйти.       — Их надо сжечь, — сказала Сэюн, прожигая чемоданы взглядом.       — Это же все наши вещи, — Джунхи не могла себе представить, чтобы она так просто сожгла все свои вещи. И дело даже не в большой привязанности к ним, а в самом факте — она никогда не делала подобного.       — И все наши болезненные воспоминания, — добавила Сэюн, по-прежнему с ненавистью смотря на тяжелый багаж, будто он был причиной всей их боли, будто там находилось всё то, что их разрушало. Будто там был Донхун.       Джунхи молча согласилась с этим. Если уж и начинать новую жизнь, то обязательно надо избавляться от всего старого. Тем более, это всего лишь тряпки, замену которым можно найти в любом торговом центре.       Они сожгли их вместе с машиной Сэюн возле старого заброшенного завода вдали от города. Всего одна брошенная спичка в машину, облитую бензином, и всё закончилось. Девушки не стали смотреть на то, как горят их воспоминания, они взялись за руки и молча ушли в темноту.       Впереди их ждёт ещё один день. Ещё одна жизнь.