Later

Арми смеется, пихая парнишку в бок. Тот выглядит каким-то чересчур довольным, и от этого где-то внутри стремительно распространяется тепло, заполняя собой всю грудную клетку, сдавливая изнутри, мешая дышать. Губы у Тимоти опухшие от поцелуев, дыхание сперло, а в глазах пляшут какие-то демонята, но Хаммер старается не придавать этому большого значения. В конце концов, его напарник, по большей части, еще только ребенок, даже если за плечами его уже имеется такой опыт, как съемки в одном из самых кассовых и оскароносных фильмов. Сам же Арми таким похвастаться не мог, но это не то что бы особо смущало. — Придется еще раз, — Лука поднимает руку вверх, привлекая внимание актеров, и оба вымученно стонут, потому что это, кажется, уже сотый дубль. Здесь жарко, хочется пить, губы уже начинают болеть, но им, в конце концов, грех жаловаться, потому что это работа, за которую платят хорошие деньги и от которой они оба, между прочим, получают колоссальное удовольствие, так что не остается ничего другого, кроме как повторить сцену с самого начала и до конца. — Камера! Мотор! И вся съемочная группа вновь ныряет в этот процесс с головой. Гуаданьино следит за происходящим с особым вниманием, поправив очки в изящной оправе, сидящие на его переносице. Вряд ли ему хочется переснимать заново, да и терпение Арми уже на исходе. Тимоти вновь лежит на траве перед ним с видом абсолютно типичного, беспечного итальянского подростка. Его темные кудри колышутся на ветру, а пронзительный взгляд впивается в кромку облаков, и мужчина любуется им на самом деле, на секунду даже позабыв, как дышать. Он знает, что все это неправильно, что где-то там, в отеле, спасаясь от беспощадно палящего солнца, его ждет жена и двое детей, но как тут совладать с чувствами, если проводишь наедине со своим напарником так много времени. Если он прикасается к тебе так часто, как уже давно не прикасалась Элизабет, озабоченная своими материнскими делами; если даже после того, как камера выключается, он смотрит все так же влюбленно и томно, что в животе все скручивается тугими узлами; если спрашивает с ухмылкой в уголках розовых губ: «Мы ведь друзья, верно?», а после этого, получив утвердительный кивок, тихо смеется, качая головой, и уходит прочь, опечалено уронив острый подбородок на грудь? Неужели все взаимодействия, что происходили между ними на съемочной площадке, уже давно перестали быть обыкновенной работой, вместо этого переросли в нечто большее, проникли глубоко внутрь, сжигая дотла весь здравый смысл, заставляя с каждым разом целовать все крепче, все желаннее, даже не опасаясь того, что кто-то мог бы заподозрить что-то неладное? Хаммер бы не был хорошим актером, если бы не умел легкостью и лихостью отшучиваться, ускользая от назойливых вопросов операторов, следивших за ними через объективы своих камер. Могли ли они разглядеть неподдельную сторону монеты? — Думаю, нам пора идти, — следуя сценарию, говорит он, пристально глядя на Чаламета, который выглядит куда более разморенным, нежели мгновением ранее, и мужчина искренне не может понять, связано ли это с солнцем, или его поцелуи оказывают такое воздействие? — Еще нет. А, спустя еще несколько долгих мгновений, ладонь юноши уже оказывается лежащей на его пахе, сжимая в той самой собственнической манере, что в горле мгновенно пересыхает, а голова начинает кружиться. Воздуха катастрофически не хватает, и все, чего хочется Арми, толкнуться бедрами вверх, потереться, вжаться плотнее, потому что он, черт возьми, не железный, и это хрен знает какой дубль, и у него стоит так крепко, что возникает ощущение, будто из глаз вот-вот полетят искры. И смешинки во взгляде Тимоти так же говорят о том, что он почувствовал это. Маленький дьяволенок, продолжающий сжимать намертво стоящий член женатого мужчины. — Арми? — тишину на съемочной площадке в очередной раз нарушает голос режиссера, который смотрит с тотальным непониманием. Они все устали и хотят разойтись по своим номерам, отдохнуть, выпить холодного лимонада, перекусить, но актер, к своему же великому сожалению, не может поделать с этим ровным счетом ничего, потому что проблема, возникшая между его ног, становится все очевиднее и очевиднее, а пацан так и не спешит убирать руку, продолжая давить на нервные окончания. Ему нужен перерыв. Хотя бы глоток свежего воздуха. — Простите. Кажется, я перегрелся, — неожиданно хриплым голосом изрекает он, затем прокашлявшись. — Отойду в свой трейлер? — Ладно, — Лука дает отмашку, и все постепенно расползаются вокруг, будто муравьи, что дает Хаммеру шанс ускользнуть мимо незамеченным для посторонних, но он даже спиной чувствует взгляд Тимоти, от которого колени подгибаются, а внизу живота все напряженно ноет. Вот же поганец. И откуда он такой свалился на его голову? Не проходит и пяти минут, как кудрявый юноша с глазами, горящими нескрываемым любопытством, появляется в его импровизированной гримерке, да так и замирает в дверях, плотоядно оскалившись, демонстрируя Арми ряд белоснежных зубов. Это уже не входит ни в какие рамки, и Хаммер задыхается, шумно втягивая воздух через ноздри. Всего слишком много. Чувство собственной беспомощности перед негодяем, сотворившим это, разрывает его на мелкие клочки, заставляет пальцы дрожать, и он отчаянно цепляется ими за край стола, пытаясь удержаться в вертикальном положении. Стояк ощущается болезненно, натягивая ткань шорт до предела, и ширинка неприятно врезается в промежность, вызывая раздражение. Арми, даже если бы захотел вспомнить, когда они в последний раз были с Элизабет по-настоящему, то вряд ли смог бы сделать это; жена была слишком занята их чадом и самой собой, как бы ни прискорбно было говорить об этом. — Ты в порядке? — заперев дверь небольшим ключом, затем сунув его в собственный карман, Тимоти делает шаг навстречу. Медленно и неспешно, будто входит в клетку к голодному зверю. Хотя… Параллели определенно прослеживаются, что заставляет парня усмехнуться. — О, да. В полном порядке. Голос актера сочится сарказмом. Он буквально брызжет им в разные стороны, подобно какой-то змее, и готовится к нападению, хотя на самом деле у Хаммера поджилки трясутся, и он чувствует себя беспомощным юнцом, готовым упасть на колени и молить о пощаде. Чаламет не выглядит опасным, но мужчина предельно ясно осознает тот факт, что он зависим от него. В этой ситуации гораздо сильнее, нежели во всех остальных. Так или иначе, он выставляет руку вперед, будто пытаясь защититься, будто это его последняя надежда на искупление, прежде чем они оба падут ниц, разбившись о твердь своих внутренних прерий и табу. — Я могу помочь. Юноша приподнимает уголки рта; теперь его улыбка выглядит куда более мягкой, чем некоторое время назад. Разумеется, он отдает себе отчет в том, какими могут быть последствия его поступка, потому что Тимоти давным-давно уже не ребенок, несмотря на мнения большинства людей со съемочной площадки. Он начал сниматься довольно рано, и он прекрасно умеет разграничивать актерскую игру и личную жизнь, но все его установки полетели прямиком в ад, стоило впервые столкнуться взглядом с этим потрясающим мужчиной, буквально сошедшим с одной из работ Ботичелли. Такой же величественный, статный и бесконечно красивый. Он мог бы исцелять смертельные болезни одной лишь своей улыбкой, он мог бы заставить мальчишку вновь уверовать в Бога, а потом молиться ему ночи на пролет. Арми стал для него едва ли не панацеей от всех болезней, его маяком, примером для подражания, а ко всему прочему, просто тем человеком, которому хотелось отдавать всего себя. Раз за разом. Без остатка. — Не нужно, Тим. Стой, где стоишь. От нежного обращения что-то колет между ребер, и юноша чувствует, как ноги его подкашиваются. Он готов стереть колени в кровь, замаливая свои грехи, если это понадобится, лишь бы его персональному Иисусу было хорошо. Сократив расстояние между ними до минимума, он замирает, глядя на Арми из-под ресниц, будто спрашивая разрешения. Закрытых глаз и шумного проглатывания слюны оказывается достаточно, чтобы принять это за согласие и медленно опуститься на пол, занимая нужную позицию. Выждав еще пару секунд, Тимоти вновь проводит ладонью по крепко стоящему члену, с упоением вслушиваясь в судорожное дыхание, доносящееся до него сверху. Он чувствует, как крепкое, будто выплавленное из стали, тело закипает под его прикосновениями, и Хаммер дрожит, крепче вдавив ногти в столешницу. Парень думает, что ему страшно. Но желание — один из ужаснейших человеческих пороков, оно всегда туманит рассудок и не дает мыслить ясно. — Никто не узнает, Арми. Здесь только ты и я. Звук расстегивающейся молнии нарушает тишину комнаты, и Арми вздрагивает, ощутив великолепное давление чужих пальцев, обернутых вокруг собственной эрекции. Собственно, когда парнишка успел стянуть с него нижнее белье, остается загадкой для всего человечества, но это уже и не важно вовсе, потому что ощущения от происходящего великолепны. Они переполняют изнутри, выплескиваются через край вместе с тихим стоном, сорвавшимся с покрасневших от частого покусывания губ. Мужчина, не долго думая, запускает пальцы в копну кудрявых волос, но не сжимает и не оказывает излишнего давления, лишь слегка почесывая кожу у корней, заставляя юношу, стоящего перед ним на коленях, едва ли не урчать от удовольствия. Когда губы его смыкаются вокруг крупной и влажной от естественной смазки головки, урчать и стонать настает черед Хаммера. Он откидывает голову назад, распахивая глаза от удивления, уставившись на Тимоти, который выглядит слишком уж довольным и счастливым с губами, растянутыми вокруг чужого члена. И откуда нахватался, спрашивается? Медленно двигая головой вдоль крепкого ствола, увитого сетью цветных и пульсирующих местами венок, он постепенно заглатывает глубже, неотрывно наблюдая за чужой реакцией. Арми выглядит ошарашенным, то есть, он на правильном пути, и это придает мальчишке стимул к тому, чтобы стараться еще сильнее. Тяжесть чужого члена на кончике языка в смеси с его слегка солоноватым вкусом ощущается просто несравненно, и Чаламет мычит довольно, постепенно погружая головку за щеку; так, что ее контур можно было бы ощутить отчетливо, коснись только пальцем. Слюны во рту становится все больше, а потому, спустя какое-то время, она уже начинает стекать по уголкам губ к подбородку, оставляя мутные разводы влаги на футболке, капая вниз. — Такой большой, — мурлычет он, выпустив член изо рта с безобразно пошлым звуком. Таким, что даже в самом отбитом порно такое не услышишь. Его потемневшие от возбуждения зрачки кажутся просто бешеными, а по-блядски распухшие губы так и манят к себе, пока парень отстраняется для небольшой передышки, перекатывая в руках тяжелые яички, большим пальцем легко массируя чувствительное местечко у корня, будто знает наверняка, как довести Арми до исступления, стремительно подталкивая его к пропасти. Он делает тяжелый вздох, вновь возвращаясь к начатому, и зажмуривает глаза, пытаясь заглотить глубже, заставляя Хаммера стонать все громче и развратнее, плотнее смыкая пальцы, потягивая пряди волос. Тимоти отчетливо ощущает, как чужой член у него во рту становится еще больше, крепче, начинает пульсировать, выделяет все больше смазки, и это сводит его с ума. Кружит голову. Под прикрытыми веками созвездиями рассыпаются яркие вспышки, а внизу живота сладко ноет, но мальчишка не придает этому особого значения, лишь с бóльшим упоением вылизывая член, заглатывая его, играя кончиком языка с небольшой дырочкой, поддразнивая, вынуждая крепче схватить себя за волосы, едва ли не силой насаживая до основания. И до конца. Заставляя уткнуться носом в жесткие лобковые волосы, щекочущие нос. Еще парочка таких движений, и Хаммер кончает с громким стоном, горячим потоком спермы излившись прямо ему в горло, заставляя закашляться, хватаясь за живот. — Извини, я не… Черт, Тимоти. Прости. Я не хотел этого, — когда Чаламет открывает глаза в следующий раз, то уже обнаруживает мужчину сидящим рядом с собой, бережно стирающим слезы с его щек. Он выглядит действительно обеспокоенным, и от этого сердце делает кульбит, с глухим звуком ударившись о камеру желудка. — Все в порядке, — улыбаясь, отвечает Тимоти, слизывая мутные белесые капли со своей нижней губы. — Не волнуйся ты так. Мне даже понравилось. Может быть повторим? Хаммер смеется и трясет головой, отгоняя остаточное наваждение, после чего вновь поднимает глаза на своего партнера по преступлению, растягивая губы в хитрой ухмылке, отвечая фразой, что заранее была известна им обоим. — Может быть, позже.