Награда

Когда пальцы холодные, движения злые, быстрые, Когда от взгляда словно мороз по коже, Каждое слово становится выстрелом, И ни ответить, ни даже выстоять Невозможно. (с) Rowana Ланселот тосковал. Жизнь его в Британском музее была пуста и безрадостна. Можно даже сказать, что он влачил жалкое существование. Ведь смысл жизни рыцаря — служить своему правителю, а если правителя нет?.. Ведь не всякому согласится служить Ланселот. Сила и власть — вот что подобает великому монарху, на службе у которого будет столь славный рыцарь. Если бы оказался рядом фараон Камунра... Так мечтал Ланселот, как опустится перед суровым египтянином на колени и вверит ему свою жизнь, свой меч и свою душу. До последнего вздоха будет исполнять любые его повеления. Но фараона Камунра нет. Он в царстве мёртвых. Остался здесь в музее его младший братишка, но... Ланселот не скрывал ухмылки, когда думал о нём. Юный, тонкий, на голову ниже рыцаря — как такому служить? Нет силы в руках, нет власти в глазах, нет мощи в теле. Захоти Ланселот — он сломает такого правителя пополам, тот даже пикнуть не успеет. Да ещё и ходит юнец как в воду опущенный. Ланселоту невдомёк — почему, не его это дело. Душит рыцаря смертельная тоска. Хоть бери свой меч и... Но однажды вечером на пороге появляется прелестница Тилли: — Ланс! Большие новости! Да какие могут быть новости, когда жизнь... — Мумия Камунра нашлась! Что?... Камунра же нет на свете. Он в царстве мёртвых. — Вот ты балда, — смеётся белокурая дева. — Это ж была восковая копия! А теперь археологи нашли настоящую, реальную мумию Камунра. Её отдают нам, потому что у нас тут все остальные, понимаешь? О!.. Вот по делам твоим награда, рыцарь. Ты не дал погаснуть скрижали — и теперь воздастся тебе. Прибудет фараон Камунра — и станет живым благодаря волшебной силе: пусть только в ночи, но станет!.. И пусть надеяться на это смешно — может быть, он вспомнит рыцаря Ланселота? В первую же ночь по прибытии Камунра появляется на пороге: — Что же ты, рыцарь, не у ног здешнего фараона? Старому — да, уже ничего не нужно, а молодой... я бы сказал — юный! А? Молчит Ланселот, не смеет поднять взгляда — боится утонуть в чёрном омуте властных глаз, от которых сладким морозом подирает по коже. — Но в общем, ты прав, — смотрит на него египетский царь. — Не ему тобой командовать. Не может Ланселот сдержать улыбки, согласно кивая. — Что ж, — кривит губы Камунра. — Помню, всю жизнь наши родители любили младшего. Вот теперь он пусть и сидит с ними. А я один, и мне нужен телохранитель. Пойдёшь ли на службу ко мне? Вроде спрашивает фараон, а в голосе приказной металл: и не примет он отказа, не простит несогласия. Горло перехватило от счастья у Ланселота: — Располагайте мной, правитель. — Главное условие — полное подчинение, — говорит Камунра. — Обнажайся. Счастье, что не надеты ещё тяжёлые доспехи. Лёгкая рубашка падает вниз, остальные одежды летят за ней — радостно обнажает рыцарь своё ладное тело, чтобы видел его правитель во всей красе и открытости: оценил бы силу, притягательность и готовность служить. Камунра подходит, кладёт руки Ланселоту на плечи. Давит ладонями, заставляя опуститься на колени. А затем — как и мечталось когда-то — одной рукой берёт его за подбородок, другой развязывает пояс: — У тебя красивый рот, рыцарь. Если угодишь мне — получишь награду. Ланселот осмеливается поднять глаза — и застывает изваянием: смотрит на него фараон Камунра — как суровый властный правитель, но.... ещё как человек, которому всю жизнь не хватало любви. Ладони сильные, пальцы холодные — словно не греет фараона жизнь в его теле, словно застыл он в прошлой своей боли. Дёргает тунику вверх, толкает Ланселота в затылок, к своему паху. Перед глазами — крупный наливающийся член, тяжёлые яйца. Ланселот обхватывает член губами и закрывает глаза. Мощный ствол, обвитый венами, гладкая головка — расселину так приятно трогать языком; вся длина еле умещается во рту, давит на горло, но не занимать искусства Ланселоту, повидал он многое и опытен не только в битвах. Руки правителя вцепляются рыцарю в волосы, сжимаются пальцы, слышится тяжёлое дыхание. Удивительно: словно фараон Камунра никогда... словно ему никто... да не может быть. Были же наверняка — рабы и рабыни, наложники и наложницы? Хотя... сперва всё принадлежало отцу, а потом досталось младшему. Причём не похоже, чтобы он этим особо пользовался. Камунра резко двигает бёдрами, заставляя брать глубже. У Ланселота болят скулы и становится трудно дышать, но всё равно это ни с чем не сравнится: как твердеет у тебя во рту член твоего правителя, как ты сам управляешь его удовольствием и по сути им самим. Ланселот кладёт руки на широкие сильные бёдра, ощущая движение и дрожь мышц. Проходит снова и снова языком по стволу, вылизывает головку, потом вновь берёт на всю длину... И чувствует, как его тянут за волосы: — Посмотри на меня. Глаза у Ланселота потемнели от вожделения, губы припухли, собственный член истекает мускусной влагой, так и тянет к нему прикоснуться, но — не дело рыцаря кончать раньше правителя. Его задача — ублажить своего царя. Но Камунра отталкивает его так, что Ланселот чуть не опрокидывается на спину: — Перевернись. Ланселот встаёт на локти и колени на жёстком полу. Камунра бросает себе под ноги его рубаху. Наверное, это единственный случай, когда правитель тоже стоит на коленях. У него широкие мощные кисти, одной ладонью можно обхватить всю ягодицу, а двумя — разорвать пополам. Ланселот смотрит через плечо: откуда-то из складок туники появляется флакон с душистым маслом, которое правитель наносит только себе на член. Ланселоту подготовки не будет. Доблесть рыцаря — терпеть голод, холод, боль и прочие тяготы служения. Камунра входит мощными быстрыми толчками, и Ланселот сжимается, но, получив удар по ягодице, выдыхает сквозь сжатые зубы. Его собственный член опал и съёжился, боль подчас — не лучший афродизиак. Но тело Ланселота податливо, он не новичок в таких делах, и вот уже снова его член напряжён, снова так и тянет дотронуться до него, но — нельзя. Да и нечем, на обе руки вынужден опираться Ланселот, чтобы хоть как-то противостоять мощным ударам. Камунра то выходит почти целиком, то снова вдвигается с размаху: он хрипло дышит, его руки сжимают бёдра Ланселота — хорошо, чтобы остались синяки, Ланселот будет носить их, как знаки отличия. Правителю явно нравится, какой рыцарь тугой и жаркий внутри, как он подаётся навстречу, как принимает член в себя, как сам стонет сквозь зубы — не от боли, а от наслаждения. И вот с каким-то звериным горловым хрипом Камунра дёргается — и изливает семя, чуть не падая навзничь. У Ланселота мелькает мысль, что фараон испытал едва ли не первый оргазм такой силы. Но рыцарь быстро прогоняет эти мысли, потому что Камунра поднимается и говорит: — Встань. Подойди. Ланселот подходит — раскрасневшийся, с торчащим членом, опустив голову. И Камунра, не оправляя задранной туники, прижимает его к себе. Рыцарь от удивления теряет дар речи. — Я же обещал — ты получишь награду, — улыбается правитель, ещё толком не отдышавшись. А потом... обхватывает член Ланселота собственной ладонью. — Мой господин, вы... — теряется Ланселот. Но Камунра коротко бросает что-то на своём языке — и заставляет Ланселота замолчать. Поцелуем. Губы у египтянина жёсткие и требовательные, он по-хозяйски проникает в рот рыцаря своим языком, но Ланселот вне себя от счастья: воистину, это великая награда. И самому Ланселоту уже достаточно буквально нескольких движений царственной руки: он кончает с протяжным стоном и едва не проваливается в обморок, обвисая в руках Камунра. А правитель не разжимает рук. Ему явно нравится ощущать дрожь чужого тела. — Очнись, верный рыцарь, — слышится сквозь полузабытьё. — Не могу же я всю жизнь тебя на руках носить! И уже — смешок в голосе, и тепло, и даже улыбка. В этот момент Ланселот клянётся себе, что до последнего вздоха будет истово служить великому египетскому царю. Возместит ему всю преданность и любовь, что недополучил правитель в своей безрадостной жизни. И это будет для рыцаря лучшая награда.