Отсчет до нуля

Это… … слишком похоже на смерть, какой он её ждал. Даже ненависть, пока рядом не было Дельфины, не могла сделать его живым, и он тонул в тяжком бессмысленном покое — всё глубже. — Откройте глаза. Он ощущает, как чья-то рука бесцеремонно приподнимает его голову за подбородок. Второй. Навигатор. Гард. Как же… его зовут? — Вы можете меня понять? — холодно, почти безжалостно спрашивает тот. Люсиола. — Да, — он с трудом шевельнул губами. — Слушайте внимательно. Постарайтесь понять. Как только я уберу розы, госпожа Дельфина узнает это. Поэтому постарайтесь запомнить всё, что я скажу. До того, как я это сделаю. — Да. Странно, но через руку Люсиолы зачем-то перекинут пилотский комбинезон — с «Сильваны». — Смотрите на меня. Люсиола коротко взмахивает рукой перед лицом. — Госпожа велела отремонтировать ваншип и доставить его сюда. Гадать, зачем, — не моё дело, но у нас есть шанс. Вы должны увезти отсюда Альвис и господина Дио. У меня нет для них другого пилота. А у вас — другого выхода. Он… ослышался? — Я… не… — пытается он — что? Возразить? Остановить это? — Молчите, — Люсиола вновь встряхивает его за подбородок, отчего по дымной мути перед глазами пробегают тошнотворные радужные блики, заставляя его скрежетнуть зубами. — Ваншип здесь. Я разрушу обзорную панель направленным взрывом, и вы сможете выйти сквозь брешь. Вы поняли? Отвечайте! — Ты… не сможешь её убить, — наконец понимает он, что именно стоило сказать, вспомнив кое-что из того, что рассказывал о гардах Рессиус. — Я — могу. Отведи меня… — Нет. Только так, как я сказал. Потом — может быть. Не сейчас. Прошу вас! В этом «прошу» — чудится что-то такое, что делает его почти отчаянным, почти похожим на просьбу умирающего… Она и есть — предсмертная, — понимает Алекс. — Замрите! — повелительно бросает Люсиола. Один стремительный взмах лезвия, и он почти падает на колени, а Люсиола быстро прикладывает что-то к его шее, коротко сжимая. Он встряхивает головой, а тело охватывает пронзительная ледяная ясность и чёткость каждой мысли и движения, но за Люсиолой всё равно не успеть — так быстро тот буквально впихивает его в комбинезон, нацепляя на шею чьи-то чужие пилотские очки, и тянет за собой, перехватив цепкими твердыми пальцами повыше локтя, продолжая на бегу говорить — так, точно вообще не способен запыхаться: — У Альвис на шее — моя серьга-передатчик. Она настроена на частоту «Сильваны». И ещё. Возможно, наркотик из роз успел вызвать привыкание. Я отдал Альвис три таких же инъектора, как использовал сейчас. Один — у вас в кармане, больше у госпожи не было, она готовит их, когда ей нужно. Их необходимо прижимать к коже там, где больше всего кровеносных сосудов, лучше к шее, любым концом, и слегка сдавить с боков. Это ясно? А он попросту не успевает — ни удивиться, ни запротестовать, ни испугаться — просто вдруг оказывается в кабине ваншипа, двигатель запущен, и взгляд странно привычно пробегает по приборной панели в предполётной подготовке. Бессмысленный смех позади вдруг обрывается коротким взвизгом. — Дио проспит примерно сутки, — бесстрастно говорит Люсиола. — Удачи, капитан. Совсем недавно он был готов лететь на «Урбанус» с Софией за спиной. Но ведь это не три сотни метров от борта до борта, а другое. Совсем другое… Ладони привычно сжимаются на рычаге управления, и ни о чём больше он думать не будет. Не о чём. Дельфина не получит Экзайл и ключ к нему — в любом случае, а Дио, кажется, уже всё равно. Люсиола сбоку, вскидывает руку. — Хорошо их пристегнул? — напоследок спрашивает Алекс. Это просто вопрос — как десяток других, которые можно было бы задать, если бы на это было время. — Да. Не волнуйтесь. Стеклянная панель почти бесшумно раскрывается наружу, рассыпаясь вихрем осколков, и течение подхватывает их прямо у борта крейсера. Сильное и стремительное, оно несет их, почти не подбрасывая ваншип встречными порывами, словно Грандстрим даёт Алексу собраться. Вспомнить. Приноровиться. Несмотря на то, что ждать от Грандстрима милостей — пустое дело. И всё же… Спустя совсем немного времени плечи начинают неприятно ныть, а в руках поселяется мерзкая дрожь. Ранки, оставленные шипами, саднят. На лице выступает пот, и ветер — странно горячий, — смазывает его. Носовая фигурка оборачивается, встряхнув развевающимися волосами, и хохочет над ним голосом маэстро Дельфины, и под этот хохот корпус ваншипа медленно оплетают побеги роз, на глазах раскрывая цветы, бесстыдно яркие в сером ветре. Позади коротко брякает пряжка страховочного ремня — только бы Альвис не вздумала… И он машинально оборачивается. Она сидит на своём месте, в истрепанной до лохмотьев куртке, — хотя пергаментно-сухая кожа треснула у рта, обнажая пожелтевшие зубы и кости челюсти, а глаза, мутно-коричневые, ссохшиеся, неотрывно смотрят на него. — Алекс! Алекс! — чьи-то голоса — Софии? Клауса? Люсиолы? — вспыхивают в голове, перекрикивая, перекрывая шум ветра и гул крови в ушах. Кто-то — возможно, тот Алекс, который упрямо работал на стройке «Сильваны» до потери сознания, или тот, кто день за днём заставлял себя вставать и двигаться дальше — прижимает тонкую ампулу инъектора к шее под подбородком. Никаких роз. Никакого смеха. Никаких трупов. Грандстрим — есть, но воздушный поток остается стабильным — так долго, так странно долго. Он скашивает глаза на часы, машинально отмечая время. Нужно понять, сколько всё же действует очередная доза этой дряни, думает он сквозь холодный ужас. Ещё три — а потом предадут и разум, и тело, и неизвестно… Но он просто не будет сейчас об этом задумываться. Уокер наверняка сталкивался с чем-нибудь похожим в своих доках, где полно всякого сброда. Уокер сможет позаботиться о грузе и найдёт врача, если будет нужно. Главное — долететь. Три. Грандстрим выплёвывает его из своих объятий — из низких снеговых туч над морем белого, голубого и серого безжизненного снега, и если бы судьба Алекса Роу могла смеяться, то хохотала бы в точности так, как эта сучка-маэстро. Дизит — не то место, где можно получить помощь прямо сейчас. Несколько минут он пытается понять — разумно ли тратить топливо, пытаясь с воздуха разглядеть что-нибудь — какие-нибудь признаки жилья, а затем всё-таки сажает ваншип в заросли низкого стелющегося кустарника и некоторое время просто сидит, опустив руки и голову. Пока Альвис, перебравшись к нему, не начинает тормошить его. — Мы заблудились? — испуганно спрашивает она. …Она же, в конце концов, просто ребенок. Голос в голове, произносящий эти слова, так похож на голос Софии, что это даже слегка успокаивает. — Ничего, — говорит он, изо всех сил пытаясь говорить ровно, — нас же не поймали. Сейчас что-нибудь придумаем. Сейчас. По меркам Дизита не очень холодно. Всё-таки лето. Должно быть. Но всё же, не позаботившись об обогреве, замерзнуть насмерть — легче лёгкого. В комплекте оборудования ваншипов «Сильваны» были спальные мешки и тенты. Чего ждать от приблудного собственного, который зачем-то понадобился Дельфине, хотя она могла приказать взять с «Сильваны» любой другой — непонятно. Он тянется к багажному отделению за пилотским местом. Одеяло. Два спальных мешка. Полотнище плотного брезента, которое можно использовать как тент или чехол. Веревка. Сигнальный красный флажок. Набор инструментов. Две фляжки с водой — пригодятся сами фляжки, воды, если растопить снег, здесь навалом. А из одеяла выпадают завернутый в пергамент кусок копченого мяса и мешочек сухарей. Благослови тебя Небо, Лави. Он перетаскивает Дио на пилотское место и упаковывает в один из найденных спальных мешков. Бледный и поблекший, тот редко и спокойно дышит во сне, да и сердце бьётся ровно, хотя и нечасто. Его можно не принимать в расчет — пока что, а то и вовсе. Возможно то, что сделала с ними Дельфина, необратимо. Алекс упрямо продолжает работать: накрывает ваншип, чтобы сохранить тепло и защититься от снега, и настраивает двигатель так, чтобы он работал на обогрев на холостом ходу. Внутри становится почти тепло. Достаточно тепло, чтобы не замерзнуть насмерть. Он вновь проваливается в бредовые видения, пытаясь нарубить стланика для сигнального костра — ветки в его руках становятся пучками гадюк, вяло шевелящихся от холода и слабо шипящих. Альвис ловит их и перетаскивает ближе к ваншипу. Ему удаётся вспомнить — это неправда. Два. Остаётся восемь часов в относительно ясном сознании. Топлива для обогрева хватит на двенадцать-пятнадцать. «Нужно попробовать потянуть время», — размышляет он, рассматривая на ладони передатчик — квадратный кристалл на длинной нитке, похожий на кусочек стекла и такой же безжизненный. Никто не отзывается. Возможно, они просто слишком далеко. В любом случае остаётся только ждать. — Альвис, слушай меня внимательно, — говорит он, наконец решившись. — Ты сможешь отличить шум двигателя Гильдии от других? Он рассказывает ей. Повторяет и заставляет повторить её, готовясь поправить, если она ошибётся. Но она не ошибается. Это хорошо. Может быть, она справится, если ничего не выйдет… — Если я услышу Гильдию, нужно будет выключить двигатель этим рычагом. Вот так, — послушно повторяет она. — Если это будет кто-то ещё, то нужно выйти и помахать флажком. — Правильно, — кивает он, — дальше? Альвис смотрит на его часы, тяжелые и громоздкие в маленьких дрожащих пальцах. Безотчетно он берет её ладони в свои. — Пытаюсь вызвать «Сильвану» каждые полчаса, Рессиус ответит рано или поздно, — говорит она. — К тебе не подходить, пока стрелки не окажутся здесь и здесь, ровно пять часов, если раньше не случится что-нибудь ещё. — Да, правильно, — он осторожно обхватывает её за плечи. — Главное, не бойся. Всё будет в порядке, даже если мне будет плохо или я закричу. Когда будет пора, прижмёшь инъектор вот так и надавишь, поняла? А сейчас забирайся в спальный мешок и сиди там. В конце концов, это не может оказаться настолько страшно. Может случиться так, что это будут только видения. Может быть, ему удастся помнить, что они — не реальность. Два часа сверх замеченных четырех он выдержит. Даже два выигранных часа могут оказаться решающими. Всё получится. Он сидит, прислонившись к борту, закутавшись в одеяло и глядя на приборную панель навигатора — и на свет, белесо пробивающийся сквозь ткань тента вверху. Нужно попробовать отдохнуть, прежде чем… Он смотрит на свои дрожащие руки. Вместо крови в них течет по венам сияющий клавдий, а сердце бьётся в унисон с ровным постукиванием двигателя. Боль наваливается с каждым ударом пульса, дрожь перерастает в судорогу. Слишком тесно, чтобы вытянуться во весь рост, слишком плохо, чтобы найти какое-нибудь положение, свернуться так, чтобы было хотя бы немного удобнее, а из вен пробиваются сине-светящиеся побеги с голубыми клавдиевыми розами, оплетая всё тело жутко пульсирующей паутиной, лезут в рот, и он судорожно кашляет, скорчившись на полу. «Альвис, — думает он и не может выговорить. — Аль, сейчас, пожалуйста, забудь то, что я говорил, сейчас, пожалуйста…» — и закусывает рукав. Паутина жжёт изнутри, снаружи, пульсирует огнём, боль накатывает судорожными волнами, а Юрис смотрит на него со своего кресла, слепо улыбаясь. Зажмурившись, он всё равно продолжает видеть её сквозь сомкнутые веки. Перчатки и один сапожок наверняка потеряны в Грандстриме, штаны истрепаны понизу, а задранные лоскуты высохшего мяса обнажают растрескавшиеся кости сломанных пальцев, утративших по одной-две фаланги. Только безымянный и мизинец на правой руке, прижатой к груди, почти целые — насмешкой над остальными, — но куртка распахнута, и под ладонью скелета — коричневатая сморщившаяся грудь, рассеченная кожа, смутно белеющие ребра… — Юрис, — тихо говорит он, где-то уже за гранью того, что может считаться болью или страхом, — скажи мне мистериум, ведь ты наверняка знаешь его. Должна знать. Молчание. Должно быть, она просто не может говорить. Нечем. — Когда я умру, Дио и Альвис останутся здесь одни, — снова пытается он. — Так нельзя, я за них отвечаю. Я должен их спасти. Хотя бы их, раз всё так получилось. Пожалуйста, Юрис! Она медленно склоняется к нему, и внутри неё что-то ломается с коротким костяным хрустом, а изувеченная рука прикасается к его лицу, но чувствует он отчего-то — теплую живую ладонь, нежную кожу, шероховатую там, где она вечно натирала мозоли, возясь с ваншипом. Короткий исчезающий шёпот. Одно слово. «Ангелы». Альвис сжимает пустую ампулу, стоя над ним на коленях с расширенными от испуга глазами. Один. — Аль, — успевает прошептать он, и больше ничего не может сказать, потому что она прижимается к нему, дрожа от ужаса, и времени на часах — всего четыре двадцать. — Ответа… не было? — спрашивает он. — Нет, — мотает она головой, на щеках виднеются дорожки слёз. — Прости. Час с небольшим этого ужаса вывернул его наизнанку, вымотал до того, что Альвис приходится помочь ему глотнуть воды, а, попытавшись отойти по нужде, он падает, пошатнувшись, ничком в серую муть. Холодно. Пока ещё просто холодно, но скоро уже… Он обтирает снегом лицо и руки до тех пор, пока в голове не проясняется достаточно, чтобы удалось вернуться. — Альвис, ты ела? — спрашивает он, и заставляет её проглотить несколько кусочков мяса и сухарик. Самому не хочется. Незачем. Она молча забирается к нему на колени и устраивается под одеялом, а он сжимает в ладони бесполезный передатчик. Ответа наверняка не стоит ждать. Покидая «Сильвану», он надеялся на то, что Артур и Вина уведут корабль, да и остальные смогут как-нибудь выкрутиться, но, видно, есть предел и их силам. У Дио и Альвис есть только он сам, и он умирает. Смеющаяся сучка-маэстро всё-таки его убила. «Не теперь, — отчаянно думает он — человек, который все эти десять лет был готов умереть сколь угодно скоро и сколь угодно тяжело. — Только не теперь! Только увидеть, как их найдут свои, не Гильдия», — просит он неизвестно кого, ведь не ангелов же несуществующих, в самом деле, хоть они и привязались хуже гильдийского штурмовика, и откуда только взялись, ведь не торопятся никого спасать и не приносят никаких вестей — ни теперь, ни тогда, там… …где, кажется, бесконечно продолжается летний день, и ему хочется поторопить второй экипаж — они с Юрис слишком рано застегнули все пуговицы, и теперь им жарко. Но нельзя — Гамилькару и Джорджу здесь есть, с кем прощаться. …они понимали, чем рискуют, но думали — если останутся там, то вместе, рядом. Не она одна. — Мои предки говорили, что Грандстрим — это путь, ведущий ангелов*. Проверим? — усмехается Юрис, снова оглядывая приборы, точно что-то там могло измениться, пока она произносила эти слова. — Гильдия там точно есть, это даже проверять не надо, — ворчит он. …забыл это начисто, слишком больно было — помнить. Из всего того дня — всё это время только и оставались, что потрепанная фотография и Грандстрим, битком набитый смертью, в котором никаких ангелов не водится по определению. Мои предки говорили. Путь, ведущий ангелов... Он замирает, боясь спугнуть слишком безумную мысль. Слишком неверную надежду. Один шанс из миллионов, миллиардов… А что они теряют-то, в самом деле? Алекс осторожно прижимает Альвис крепче к себе и говорит — совсем не так, как произносят пароли, на громкую и четкую речь у него попросту не хватает сейчас сил и веры, но который из мистериумов он сегодня вообще сказал так, как надо? И чувствует вспыхивающий вокруг неё свет и внятный только ей ветер, и тонет в этом ветре и этом свете, который поднимает его, словно чьи-то руки. —...Капитан, тут капитан, мать твою три раза наперекосяк! Простите, старший офицер, вырвалось… Эти там весь анатольский край Грандстрима перевернули вверх дном, даже после того, как Экзайл от маэстро оставил рожки и ножки, а они тут сидят, етицкая сила, какие их сюда демоны-то принесли! С облегчением прислоняясь головой к чьему-то плечу, он смутно решает, что только у Годвина хватило бы сил, чтобы вот так держать его на руках, а ругается, наверняка, Костави. — ...Кто пилот-то? Сам? Да не может быть, он же не… Точно не Дио? А бело-золотое сияющее чудо над головой просто не может быть правдой. Но оно есть — отныне и навсегда. Ноль. -------- *Юрис имеет в виду скорее исходный смысл слова "ангел" - "вестник"