Мы горим

Он смеётся. Запрокидывает лицо и смотрит в ночное небо. Искры от затухающего костра разлетаются от лёгкого, солёного бриза. Соль оседает на моих губах и горчит. И ничего не помогает: ни его смех, ни глоток виски прямо из горлышка бутылки. Горечь. Горечь во всём и везде. И его боль. Боль в затуманенных глазах. Кругом песок, вода и камни. Шелест волн сводит меня с ума, но ему сейчас хорошо — и это главное. Все случилось странно, но парадоксально красиво. Мы будто поменялись ролями: он злился, обвинял и угрожал, а я глупо и банально вёлся; он проклинал меня и желал, чтобы весь мир рухнул, сгинул куда-нибудь, исчез, но я опять переупрямил, сделал всё наоборот и выкрал его из реальности. И вот теперь мы молчаливы, изрядно пьяны и почти счастливы. Слова — пустышки, дешёвые стекляшки в этом буйстве стихии. Море лижет его босые ноги, брызги оставляют разводы на светлой рубашке. А я просто смотрю на него, переминающегося на сыром песке в каком-то слышимом лишь ему ритме, и думаю, что мог бы сейчас всё исправить. Он называет это танцем — своё странное кружение вокруг меня и нелепое балансирование руками. Смешно. Но ему подходит. Впрочем, ему идёт всё, что бы он ни делал. Его чуть заносит, колени подгибаются, бутылка, зажатая в руке, описывает дугу, и оттого виски в свете костра перекатывается ртутной плёнкой. Мне сейчас хорошо и одновременно так плохо, что хоть кричи. Я мог бы сделать что угодно, и он, теперь уже просто человек, ничего не понял бы, не заподозрил. Заколдовать его, заморозить в этом состоянии безмятежного блаженства совсем несложно. И он годами кружил бы по кромке песка у самой воды, почти не старея и ничего не помня, и был бы счастлив. И наверняка простил бы. За прошлое. За несостоявшееся будущее. За всё то, что мне сейчас так мучительно хочется проделать с ним. Обязательно простил бы. Я его знаю. Он танцует. И смеётся. Его глаза оживают, боль уходит. Он протягивает мне свои наушники, наши бутылки траурно звякают, сталкиваясь пузатыми гранями. Прикасаться к нему приятно, вести пальцами по потрескавшимся, таким знакомым губам упоительно. Его губы привыкли к моим пальцам, моя кожа — к его дыханию. Но сейчас он странно тих и упрекающе податлив. И даже ветер, будто вторя ему, затухает, опадает, как пламя, затушенное волной. Хочу сжать пальцы и не отпускать, заснуть — и не просыпаться. И чтобы он со мной. Но он танцует, и я подчиняюсь его ритму. Знакомая мелодия, вырываясь из пуговок на надломленном проводке, бьёт мне по нервам. Звон разбившегося стекла отрезвляет. Виски течёт в песок, и я досадливо трясу головой. Затем ловлю себя на том, что почти завершил воздействие второго уровня силы. Я хочу, чтобы он остался таким же счастливым и беспечным навсегда. Чтобы всё забыл. Абсолютно всё: и что когда-то был нечеловеком и мог противостоять моей магии, и что я его обманывал, манил и вёл, заставлял играть по собственным правилам, и что позволял ему всё, чего не должен был. Что я намеренно сломал его той единственной правдой, которую он не смог вынести. Если он не будет об этом помнить, то останется счастливым навсегда. Вот как сейчас. Хочу, чтобы он был таким вечно. Пускай лишь здесь, на этом берегу, но со мной. Достаточно замкнуть воздействие на нём, и заклинание сработает. Но я медлю. Я смотрю на него, рухнувшего на песок и считающего звезды. Ему хорошо со мной. Всегда было хорошо. И он это знает. — Завулон, — окликает он, устало прикрывая глаза, — не надо. Я вздрагиваю. Но подчиняюсь. И сажусь рядом, жду, когда он посмотрит опять. Он слишком хорошо изучил меня, тут и удивляться нечему. — Я и не стал бы, — почти не вру, снимая так и незавершенное воздействие. Слова даются с трудом. Ресницы Антона вздрагивают, и его взгляд пробирает до костей. И я вдруг осознаю, какой же всё-таки дурак. Отчётливо, будто кто влил в меня это знание, понимаю, что сейчас, со мной, он счастлив лишь потому, что всё помнит. И знает о причинах, которые я не озвучу никогда. Потому что слова бессмысленны, совсем как те самые стекляшки под нашими ногами. Я смотрю на Антона, и в голове больше никаких мыслей. Лишь счастливая беспечность. Он заразил меня ею. Ложусь на песок рядом и смотрю в ночное небо. И ощущение головокружения, странного, чарующего танца меня не отпускает ещё очень долго. Вот оно — счастье. Мы оба помним. Но это нас больше не разделяет.