Не изливай крови жертвы Моей в угоду страстям,
но в угоду праздника Избавления
жертва не должна переночевать до утра.
— Лучше стало? — нетерпеливо пробормотал Эван, придерживая волосы девушки.
Лейла громко задышала в сторону, пытаясь избавиться от нового приступа тошноты, и сплюнула заполонившую рот густую, тягучую слюну.
— Я тебя ненавижу, — зашипела девушка в ответ.
— Это очень сильное чувство, Алиса, — вымолвил мужчина, даже не взглянув на нее. — Не стоит тратить его впустую.
Он осмотрелся. Редкие прохожие не обращали на них никакого внимания. Для местных обитателей подобное зрелище было таким же обыденным, как грохочущий поезд. Как стылые трупы детей посреди дороги. Или как беспутная девица, висящая на плече малознакомого Исследователя. Всего несколько минут назад в голове у Лейлы промелькнула именно эта мысль, обращенная к себе самой.
Ей было невыносимо жарко, майка пропиталась холодным липким потом и приклеилась к спине под несколькими слоями одежды. Дурнота вновь подкатила к гортани, и девушка согнулась пополам.
Сколько таких нетрезвых и бесстыдных, погрязших в Скверне, людей стояли тут или в любом другом месте Открытого квадрата: у стен, в подворотнях, под заборами — и справляли свою нужду таким отвратительным способом. Она вспомнила этот запах на подходе к заведению Тома, и песок под ногами там, в том тёмном проходе, с обеих сторон закрытым плотно сколоченными досками, был насыпан вовсе не затем, чтобы придать этому месту уютного шарма.
— Надо идти, — тихо сказал Эван.
Сейчас девушка больше всего желала оказаться дома, в своей удобной, а главное теплой и свежей, постели, коснуться пальцами страниц Свода Законов и увидеть ухмыляющееся лицо Мартина. Услышать его неизменное: «Узнала что-то новое?» — и укрыться с головой сухим одеялом. Даже своего сводного брата она была бы сейчас рада увидеть, только чтобы понять, что она все еще та самая Лейла, и ничего не изменилось. Но в этой жуткой реальности та самая Лейла стояла, завернутая в грязную тряпку в тёмной подворотне с дурно пахнущим мужчиной, нисколько не уступающая ему в аромате, так ещё и чавкала подошвами ботинок в собственной рвоте.
— Мне пить хочется, — хрипло произнесла девушка, стараясь взять себя в руки. — Пойдём, пожалуйста, отсюда.
Эван бережно положил её руку к себе на плечо, обхватил за пояс и неторопливо повел вдоль высокой глухой стены.
— Столько еды насмарку, — молодой человек попытался разрядить атмосферу, но его спутница молчала, понуро опустив взгляд под ноги.
Небольшая чёрная калитка мерзко скрипнула, пропуская их во двор трехэтажного кирпичного дома. На удивление Лейлы здание выглядело весьма прилично, в отличии от тех, что ей доводилось видеть до сих пор. Тёмный дворик скрывал несколько парочек, однако оскудевшие кроны деревьев и кустов не могли утаить их силуэты и издаваемые звуки. Девушка почувствовала неприятную дрожь и уткнулась носом в грубую материю балахона Исследователя, когда они свернули к ряду неряшливо выкрашенных подъездных дверей.
— Ты здесь уже был? — робко спросила она, увидев, как уверенно Эван нашарил ручку, отворил вход внутрь и, шаркая по полу, на ощупь искал первую ступеньку в темноте.
— Приходилось, — пробормотал мужчина, оглянулся и втащил ее вялое тело на первый этаж.
Пахнуло застоявшейся тухлой сыростью. Но даже этот запах был приятней, чем свербящий где-то в пересохшем горле и на верхнем небе вкус рвоты и пойла Тома. В ушах Лейлы стоял гул, будто поезд снова несся рядом с ней, таща за собой новые и новые коробки вагонов. У неё снова закружилась голова.
Эван выудил из сумки ключ, вставил его в замочную скважину и открыл дверь. Девушка прислонилась к стене, устало прикрыв глаза. Внутри было так же темно, как и снаружи, и ровно так же пахло прелой сыростью. Когда в глубине квартиры что-то щелкнуло, Лейла сморщилась от ослепляющего света. Маленькая грязная прихожая вела в пустую и неопрятную комнату с единственной кроватью в центре и одиноким окном, плотно затянутым шторой.
Эван вернулся, потянул ее за собой и размотал отсыревшее тряпье, бросив его под ноги на затоптанный пол, стянул бесформенный старый свитер, пропахший потом и гарью, несмело прикоснулся к верхней пуговице колючей синей кофты. И замер, крепко стиснув зубы. Девушка недоуменно смотрела на него. Тягучий дурман затягивал и сковывал её мысли. Лейла подалась вперёд, цепляясь пальцами за черную ткань, но он отступил.
— Тебе надо помыться, — холодно отрезал ее спутник. — Там, — молодой человек сглотнул и показал рукой на белую пластиковую дверь. — Помочь?
Этот вопрос немного отрезвил ее. Она, зардевшись, коротко мотнула головой и поплелась к душевой, а Эван шумно выдохнул, стягивая с себя балахон. «Дежавю», — пронесся в его мыслях голос пронырливого Аналитика. Пусть Том думает так, как считает правильным, лишь бы он оставался уверенным в том, что его догадка — истина. За дверью послышался плеск воды, Эван опустился на кровать и улыбнулся своим мыслям. Здесь все осталось как прежде. Все то же шероховатое старое покрывало и тяжелая занавесь на окне, размытые темные пятна на оклеенных сухими обоями стенах и невычищенный пол, усыпанный принесенными постояльцами на обуви песком и землей. Слабость постепенно овладевала Исследователем, он лежал, разморенный уютным теплом непривычно мягкого ложа.
— Хочу когда-нибудь увидеть тебя с бородой, — мягкий ласковый голос разбудил его, и тонкие пальцы легко коснулись едва отросшей щетины на щеке.
Он с трудом разомкнул веки. Рядом с ним, съежившись, сидела Хана, прижимая подбородок к своим голым коленкам, и игриво прикусывала губу.
— Я ведь говорил, что не смогу остаться с тобой. Я буду постоянно уезжать.
— Но ты вернешься, — заметила девушка.
— Я буду уезжать очень надолго, — настаивал он.
— И вернешься бородатым…
— Вот упрямая… Я ведь не могу тебе обещать, что…
— Не надо ОБЕЩАТЬ, — жестко отрезала она, склонилась вбок и уткнулась лицом в его грудь. — Я… очень сильно… тебя…
Раздался стук в дверь. Эван резко открыл глаза и настороженно прислушался. Возня и тихий говор по ту сторону выдали мужчин, бубнящих о распределении и обстановке. «Скверна!» — мысленно выругался он и, стянув с себя фуфайку, отшвырнул ее к стене, придирчиво оглядел комнату и принялся расшнуровывать ботинки, отсчитывая секунды. Стянув с ног обувь, мужчина размотал туго обернутые вокруг стоп несвежие тряпки и отбросил их в сторону. Дверь задрожала от очередных ударов, но Эван все еще упорно шевелил губами, беззвучно отмеряя время, за которое соизволил бы отвлечься на незваных гостей.
— Какой… — прорычал он, открывая дверь.
За дверью стояли трое Исследователей, пусть и не совсем трезвых по запаху, но вооруженных куда серьезнее полуголого постояльца.
— Чего приперлись?
— Документы, — прохрипел грубый голос.
Эван раздосадованно сделал шаг назад, пропуская патруль внутрь. Он присел на корточки перед своей сумкой, пошарил в ней рукой и, отыскав сухие края смятого картона, протянул листок вошедшему следом дозорному. Тот бегло прочел содержимое:
«Имя: Калеб-10-10-76-220 (96); Кинестетик*; Статус: Исследователь 1А (97) 2А (97) 3А (98) 4А (99); Интеллект: Выше среднего Высокий — Малика (99); Потенциал: Наивысший — Малика (99); Рекомендован в Отряд-21 за особую преданность — А216 (99); Практика на материке: Малика (99)», — затем передал бумагу стоящему рядом и перевел настороженный взгляд на мужчину. Из оружия при нем были лишь два широких ножа, убранных в пристегнутые к бедренным креплениям прочные кожаные чехлы, обветренные руки были обнажены, а сам он казался весьма раздраженным.
— Класс? — коротко спросил Эван, поднимаясь на ноги, и, заметив, как один из Исследователей поднял вверх три пальца, продолжил. — Так чего явились?
— Проверка в «Бэ-семь», — не без опаски прозвучало в ответ.
Стражи, возникшие в борделе неведомо откуда, устроили сдавшим смену патрульным разнос за расхлябанность при несении службы, но записи, красовавшиеся в карточке Калеба-десять-десять-семьдесят шесть, сейчас ставила их в тупик, не позволяя без достаточных на то доказательств обрушить на предполагаемого потворщика праведный гнев за нарушенный Закон и испорченный отдых.
— Вы были с девкой, — произнес дозорный, вставший слева от Эвана, и вернул ему документ.
— О, да! — гневно протянул он, покосившись на дверь в душевую, выдернул картон из рук Исследователя и потянулся к своей сумке.
Мужчины переглянулись, глянув на раскиданную по полу одежду, и снова уставились на Высшего, который хоть и был довольно молод на вид, но смотрел на них настолько брезгливо и требовательно, что не оставлял сомнений ни в своем нынешнем, ни в предстоящем статусе. Мужчины медлили. Нарваться на очередной выговор им совершенно не хотелось.
Лейла, услышав голоса, замерла от страха, протянула руку к открытому водяному вентилю, но тут же отдернула ее, пытаясь прислушаться к ним сквозь шум воды. Остатки хмеля мгновенно выветрились из головы, все внимание было сосредоточено на узкой щели под дверью, откуда, казалось, лучше всего было слышно то, что происходит за стеной.
— Где она? — вопрос прозвучал достаточно громко, и девушка осторожно переступила бортик душевой кабинки, на цыпочках подкралась по холодной замызганной плитке к двери, оставляя мокрые следы, и затаила дыхание.
— Моя шлюшка? Не там, где мне хотелось бы, — негодующе ответил Эван. — Зачем она вам?
— Где её документы?
— Я о-очень тщательно искал, но не нашел, — пошло ухмыльнулся он. — И все же я задал вопрос. Зачем. Она. Вам.
Ночные гости снова замешкались. Лейла сжала губы и осмотрелась, начиная понимать, что ее спутник тянет время. Вода тонкими струйками билась о посеревший душевой поддон, мелкие капли отскакивали вверх и снова падали, стекаясь у слива в единый поток. Рядом с кабинкой лежала сваленная в одну кучу одежда, к грязной стене всего в метре от пола была прикреплена широкая и тяжелая деревянная доска со сваленными в кучу склянками, над которой располагался средних размеров зеркальный лист.
— Беглая Падаль из «Бэ-седьмого» по приметам похожа на нее, — не выдержал один из дозорных.
— Это чем же? — незамедлительно произнес Эван.
Лейла испуганно посмотрела на свое отражение.
— Тощая, мелкая, длинные тёмные волосы, серые глаза, — рапортовал Исследователь. — Лейла-два-двенадцать-восемьдесят пять-восемьсот один.
Каждое слово неизвестных выдавал в охваченной ужасом девочке, видневшейся в мутной поверхности зеркала, ту, которая должна быть передана Отряду. Её взгляд снова обратился к небольшой полупустой полке и приметил торчащую сбоку коричневую искривленную рукоятку опасной бритвы.
— Ну, проверим, — едко хмыкнул Эван и крикнул в сторону душевой: — Алиса, я заждался!
Решение возникло в голове само собой. Раскрыв инструмент, она зажала мокрые волосы в хвост и, мельком, пугливо обернувшись на дверь, стала яростно водить по ним лезвием.
— Дверь найти не можешь, идиотка?! — рявкнул её спутник.
— Ещё минуту, — произнесла Лейла тонким писклявым голоском и с силой рванула бритвой по оставшимся волосам.
Они лопнули от натяжения, боль отдалась в темени жгучей резью, а на глаза навернулись слезы. Инструмент выпал из дрожащих пальцев, звякнув по полу, Лейла зажала рот рукой и посмотрела на дверь. Безмолвное ожидание воцарилось с той стороны. Глубоко вдохнув, она наспех смыла остатки волос с ладони, скривила лицо в подобие улыбки и коснулась хлипкого шпингалета.
Шум воды стих, в повисшей напряженной тишине оглушительно стукнула по пластиковой поверхности щеколда, и Эван сглотнул. Он уже был готов к безумному взгляду, так ловко разыгранному ей перед Томом, к любой дурацкой ее мине, но, когда Лейла показалась в проходе, оцепенел. Маленькая застенчивая девочка из Закрытого квадрата, которую мужчина видел в ней, вряд ли могла осмелиться поступить так, как поступила она. Исследователи растерянно вытаращились на обнажённое тело.
Девушка застыла на месте, вцепившись мертвой хваткой в гладкий дверной откос, мелкая дрожь пробивала ее конечности, и, крепко стискивая стучавшие зубы, она исподлобья смотрела прямо в глаза своего спутника. Эван резко ощерился и поманил ее к себе пальцем.
НЕ трусь.
Лейла приблизилась к своему спутнику, стараясь двигаться расковано, и проскрежетала:
— Калеб, ты не говорил мне про друзей.
Он осторожно потянул за короткие волосы на затылке, стараясь не смотреть на мокрые, неровно срезанные кудряшки, коснулся горячей ладонью ее поясницы, и почувствовал расползшуюся россыпь мурашек на коже под рукой. Эван властно развернул её к себе спиной, с силой прижал к голому торсу и, стиснув тонкую шейку пальцами левой руки, насмешливо сказал, обращаясь к гостям:
— Знакомьтесь! Алиса, это пудинг! Пудинг, это Алиса! **, — Мужчина пристально посмотрел на каждого патрульного, оценивая их реакцию, и с вызовом спросил. — Она?
Шершавая ладонь грубо задела припухший сосок, сползла к животу, пальцы смело юркнули ниже, к паху, коснулись мягких волос на лобке, плотно прижались к пылающим складкам кожи между ног и, дрожа от нарастающего волнения, отпрянули, застыв в опасной близости к телу. Колени Лейлы вмиг ослабели, а с губ сорвался тихий стон. Она приоткрыла потемневшие, почти черные глаза и посмотрела на стушевавшихся мужчин.
— Я задал вопрос! Она?! — нетерпеливо прорычал огрубевший голос ее спутника.
Исследователи сконфуженно переглянулись между собой. Девушка на самом деле подходила под описание: она была на голову ниже любого из них; костлявая фигура вовсе не походила на мясистые выкормленные на свободных территориях тела шлюх; — но ничего более не выдавало в ней еще недавнюю старшеклассницу из Закрытого квадрата.
— Совсем замерзла, — шепнул Эван, с жаром облизнул шею Лейлы, заставляя ее глухо проскулить в подтверждение очевидных размышлений патрульных, и негодующе посмотрел прямо перед собой: — Вон пошли.
Лейлу пробил озноб, горячие крепкие руки нетерпимо стискивали её, и там, внизу, где обжигающим влажным волнением сосредоточилась жажда новых настойчивых касаний, напряженно тряслись, словно поддразнивая, суровые пальцы. Спиной она чувствовала окаменевшие мышцы Эвана, его торс лихорадочно вздымался при каждом вдохе, ладонь на шее склонила голову в другую сторону, подставляя неискушенную сладостными ласками кожу для грубых и жадных поцелуев.
Мужчина исподлобья проследил за удаляющимися Исследователями, и, когда дверь закрылась за последним, мягко отстранился от девушки.
— Это было очень… — сипло произнес он, нагнувшись к кровати, и стянул с нее покрывало, — доступно.
Девушка едва заметно покосилась назад, ощутила на плечах мягкую ткань, и, спешно завернувшись в нее целиком, шумно выдохнула. Ей стало невыносимо стыдно. Вот так и тонет душа в потоках Скверного животного вожделения, которое поглотило ее разум всего несколько мгновений назад.
Лейла сжалась всем телом, чувствуя, как глаза защипало от выступивших слез, а к горлу подкатил горький комок.
— Продолжения не жди, — приглушенно сказал Эван, однако девушка лишь слабо дрогнула, медленно переступила по грязному полу к кровати и потихоньку легла на край.
— Тебе говорили, что ты гадкий? — тихо шепнула она, сжимаясь калачиком.
Молодой человек нахмурился и замер, пристально посмотрев в пустую прихожую.
— Это лишь твоя точка зрения.
Он бесшумно двинулся к выходу. Лейла безучастно следила за его движениями: Эван шел боком, крадучись, осторожно переставляя ноги, и постоянно вслушивался в тишину. Он встал, прижавшись к двери, выждал несколько минут, после чего недовольно посмотрел назад и зашагал обратно. Выключатель щелкнул, и стало непроглядно темно.
Девушка сомкнула веки, когда почувствовала горячее дыхание на своем лице и тяжелую ладонь, прижавшую ее голову к подушке.
— Ты сегодня была очень храброй, — прошептал мужчина, приложившись губами к ее лбу. — Оставайся такой и впредь, Алиса. Я не трону тебя, даже если ты будешь умолять.
Она удивленно распахнула глаза, но перед ней был только кромешный мрак.
— Эван… — начала было Лейла, но услышала раздраженный вздох.
— Я ревную, милая. О каком Эване ты постоянно думаешь? — с наигранным гневом сказал ее спутник, отдаляясь от постели, но продолжил уже совершенно спокойно. — Тебе надо поспать.
Однако сон, как бы ей самой того ни хотелось, не шел, гонимый противоречивыми мыслями. Она привыкла думать, что Падаль, как зверье, не разбирает ни своих, ни чужих. Оскверненные утоляют голод любым способом, им вовсе не важно — мужчина это или женщина, взрослый человек или совсем дитя. Падаль жаждет удовлетворения самых низменных потребностей, которые были присущи людям Прошлой Эпохи. Но Эван не лгал. Он не тронул ее тогда, в самый первый день, не тронул, когда она спала. Не тронул и теперь. Почти.
Девушка покраснела и сжалась еще сильнее, прячась с головой под старую ткань, которой он ее накрыл. Потертое полотно было достаточно плотным, и с каждым вдохом Лейла втягивала носом нагретый воздух, и с каждым выдохом она ощущала грубые жесткие ладони на груди и не менее требовательный шершавый, обжигающий язык на шее, и непонятную, томительную пульсацию там, где его пальцы так и не посмели коснуться. Лицо обдало прохладой, когда Лейла недовольно высунула его наружу.
Нет, Эван не лгал. Он издевался. Очередной способ довести ее до белого каления.
«Читай-читай, Алиса, набирайся умных слов!»
«Пойдем погуляем, Алиса, нет тут никаких бронетамов!»
Где-то тихо прошуршала ткань, Лейла слышала мерное, почти беззвучное дыхание своего спутника за спиной и понимала, что он не собирается ложиться рядом. По крайней мере не сейчас. Она поежилась.
«Я не трону тебя, даже если ты будешь умолять.»
Насмешки. Постоянные, саднящие гордость и достоинство, напоминающие о том, что она лишь маленькая девочка, с чего-то возомнившая себя умной. С другой стороны, Эван всегда положительно реагировал на пытливость и терпеливо отвечал на каждый вопрос. До сегодняшнего дня. Лейла крепко стиснула губы, отчетливо припоминая все пять «НЕ», озвученные им в дороге.
— Пудинг больше не вернется? — робко произнесла она.
Мужчина отозвался не сразу, словно размышляя над ответом:
— Пудинг — это еда, Алиса.
Очередное зубоскальство. Или он назвал этих людей едой только в отместку за тот кусок мяса, или же, что было бы несомненно отвратительнее, на самом деле принимал их за животных, которых люди Прошлой эпохи, убивая, употребляли в пищу. Девушка тщетно пыталась однозначно решить, стоит ли опасаться этого человека, и насколько далеко он может зайти в издевательствах. Брат Мартина не желал ей зла, но в то же время так жестоко посмеивался над ней. Густая дремота начала неумолимо тяготить веки. Впервые за четыре дня Лейла оказалась в невообразимо удобной и чистой, как ей показалось, постели, и вдруг осознала, что предаться страшным раздумьям можно и потом. Мысли стали путаться, и легким расплывчатым образом возникло перед ней умиротворенное лицо матери. Та еле слышно, будто шепотом, уверяла, что Эван — хороший мальчик. И девушка чувствовала спиной, как крепко он прижимался, поглаживая ее длинные локоны. «Ты не будешь больше кричать?» — мужской голос звучал негромко и так ласково, что голова сама качнулась из стороны в сторону.
Эван стоял слева от оконного проема, отодвинув одним пальцем край плотной шторы, и смотрел на внезапно опустевший двор, выглядывая даже самое незначительное движение в темноте по ту сторону замызганного стекла. Заметив неестественно выпирающий бугор у ствола дерева, он раздраженно поморщился. «Тупицы», — подумал он и оглянулся на постель. Лейла мирно посапывала на самом краю кровати, все еще крепко сжимая старое покрывало руками, которое облепило ее как вторая кожа, и во мраке казалось, будто его вовсе не было.
Мужчина снова повернулся к окну, взгляд его скользнул ближе к зданию, где в отсвете уличного фонаря показалась тень развевавшейся на ветру накидки еще одного Исследователя. «А третий поднялся этажом выше, — Эван невольно улыбнулся. — Шаблонные дуралеи».
Одно лишь появление патруля на пороге съемной комнаты еще не определяло их дальнейшую судьбу, и, будь они чуть более понятливыми, то, увидев карту Высшего Исследователя, непременно направились бы обратно к Тому, чтобы получить достойную оплату за исполнительность, а тот уж не упустил бы возможности посмеяться в лицо служителям Отряда Очищения.
Присутствие Стэна при проверке в квадрате пугало Эвана не меньше, чем его спутник — Страж «А-два-один-шесть», а соблазн обернуться тогда, в борделе, чтобы наконец-то увидеть целиком обнаженную искалеченную морду изувера, был даже больше, чем желание уйти. Эта парочка была ему знакома еще с того дня, как он попал на подготовку в «А-зоне».
Он помнил свирепый оскал надзирателя, едва видневшийся в неизменном мраке на месте человеческого лица, и будто новенький гладкий карандаш нездорового Аналитика тогда еще третьего класса. Как бодро тот отстукивал размеренный ритм на чистках прибывших. Как подозрительно долго оценивал из-под капюшона Шестой Страж Двадцать первого Отряда слишком молодого новобранца из «Бэ-зоны». Помнил Эван и тяжелую, хоть и кажущуюся сухой, руку на своем плече, когда, спустя всего два года он был рекомендован Стражем «А-два-один-шесть» к переводу в Отряд. «За особую преданность». Зверство. Вот что значило слово «преданность», начертанное твердой рукой Высших.
Глаза уже привыкли к темноте. Эван еще раз переступил с ноги на ногу, понимая, что снаружи будет намного холоднее, и, выровняв дыхание, направился к двери.
***
— Мартин, подожди! — она задыхалась, пытаясь поспеть за братом, бежала со всех ног, но он по-прежнему оставался вдалеке. — Мартин!
Он остановился перед натянутой до самого неба сеткой, обернулся и, улыбнувшись, помахал рукой. Возможно улыбнулся, ведь Лейла никогда не видела его улыбки, только неизменную ядовитую ухмылку, которой брат постоянно ее одаривал, или это и была его улыбка. Но поразмышлять над этим она не успела. Споткнувшись обо что-то девушка рухнула в небольшой коридор с застывшими на темно-серых стенах желтыми продолговатыми светильниками.
— Мне нужно еще время, — глухо прозвучал голос Мартина где-то по ту сторону маленькой дверцы. — Жди меня через десять дней.
Игрушечный замочек неприятно проскрежетал, и перед ней возник ее брат:
— Алиса, — прошептал он и вцепился пальцами в ее плечо. — Ты в порядке, Алиса?!
Голос становился все громче, и Лейла оторопело открыла глаза. Холодная влажная ткань коснулась ее лба.
— Кошмар приснился? — тихо спросил Эван и спешно перевалился через девушку на свободный край кровати, отчего та скрипнула и заметно прогнулась.
— Подморозило снаружи, — пробормотал он, бесцеремонно притягивая ее к себе. — Это лучшее средство, прости.
Девушка чувствовала как его трясло, покрывало скоро пропиталось влагой и холодом, и, постепенно нагреваясь, отсыревшая ткань противно прилипала к голой спине, словно мокрый теплый картон. Лейла оставалась недвижимой.
— Что ты делаешь? — едва слышно прошептала она в пустоту, и тяжелое дыхание Эвана на миг стихло.
— Греюсь, — довольно мурлыкнул он, выдыхая, и прижался грубой щетиной к ее шее.
Лейла моментально вспыхнула и стиснула зубы:
— Какой Скверны?! — проскрежетала она, и, поймав себя на ругательстве, произнесенном вслух, с силой зажмурилась и замолкла.
Эван улыбнулся. Она почувствовала это своим затылком, когда по разгоряченной коже, словно наждачная бумага, разъехались в стороны жесткие волоски.
Как маленькая капля, рухнувшая на тугую поверхность донельзя заполненной чашки с водой, подействовала на нее эта улыбка. Мужчина коротко вдохнул, приготовившись что-то сказать, но не успел.
— Какой Скверны, — прошипела она, — ты смеешь прикасаться ко мне и говорить гадости? Я повела себя как та распутная… — Лейла на секунду замешкалась, подбирая слово, — …женщина, только для того, чтобы ОНИ… А ты…
Эван с досадой сомкнул губы.
— … ты мерзкое грязное животное, — продолжала она, цедя сквозь зубы каждое слово, — начитался своих книжонок про кроликов и считаешь, что тебе можно говорить и делать, что в голову взбредет?.. Смеешься надо мной, издеваешься каждую минуту, трогаешь себе в угоду! Хочешь поиметь меня, так поимей! Чего ты ждешь и мучаешь меня?! Падаль! — В ее голосе появились слезливые нотки обиды, и девушка неслышно всхлипнула. — Гнусная! Жалкая! Поганая! Отвратительная! Гадкая Падаль!.. И Мартин такая же…
Его грубая влажная ладонь тесно прижалась к ее губам, не давая больше сказать ни слова, а пальцы до боли вмялись в еще по детски округлые щеки. В нос ударил чужой незнакомый солоновато-кислый запах мокрых тугих перчаток.
— Прекрати свою истерику, Алиса, — терпеливо прошептал мужчина, словно не обращая внимания на ее скулящий протест. — Я очень не люблю повторять дважды.
Лейла внезапно притихла, внемля его голосу.
— Ты слушаешь, но не слышишь. Смотришь, но не видишь. Думаешь, но не осмысливаешь. Я, может быть, мерзкий и грязный, но не животное. Ты, может быть, бестолковая и наивная, но не кусок мяса. Ил…
Запнувшись, он отнял руку от ее лица и повернулся на спину:
— Мой брат такая же Падаль, как и ты сейчас. А Падаль может свободно выбирать как ей быть, где и с кем, — мужчина склонил голову вбок, услышав шорох. — И тебе придется это делать, хочешь ты или нет.
Едва различимый в темноте силуэт девушки снова шевельнулся, кровать визгливо скрипнула, прогнувшись от движения, и Эван ощутил, как что-то теплое уткнулось в его бок. Мужчина устало закрыл глаза, машинально приобняв свою спутницу. Влажная материя, укрывавшая ее спину, терлась об оголенные верхние фаланги пальцев при каждом неровном от смятения вдохе Лейлы, сердце мерно чеканило свой ритм, который отзывался на коже легким трепетом. Исследователь понял, что возмущение девушки сошло на нет.
Она снова заворочалась, высвобождая руки из-под ткани покрывала, и прикоснулась к его животу. Мужчина напрягся. Ладонь, прижатая к уже успевшей согреться влажной ткани, дрогнула, когда тяжелая пружинистая пульсация мышц ускорилась, и Лейла оторопело сглотнула.
— Я не это имел в виду. Сказал же, что продолжения не будет, — прохрипел Эван, помедлив. — Алиса… Что гласит седьмой закон?
Вопрос застал ее врасплох, она вздрогнула, отдернув руку. В памяти всплыли черные, втиснутые в грубую шероховатость страниц Свода буквы. Каждое слово, заученное ею еще с детства и возымевшее особый смысл в старших классах на занятиях по гигиене, бесстрастно и громко прозвучало в ее голове, складываясь в текст непреложной истины. Девушка нахмурилась и беззвучно двигала губами, повторяя вслед за неведомым бездушным голосом.
Всякий, достигший возраста дозволения, переходит в определенную мудрым решением Высших Сил ячейку, и обретает однажды и навсегда мужчина женщину, а женщина мужчину, чтобы духом и телом в согласии, верности и единстве жить и принадлежать друг другу, до самого Исхода.
— Что же ты молчишь, Лейла-день-месяц-год-заветный номерок? — вымолвил он тихо. — Или ты не знаешь, что такое принадлежать человеку?
Девушка прикусила губу. Она знала. Ее родители принадлежали друг другу. Каждое утро, поднимаясь с постели, они, согласно своему, такому привычному для них режиму, поочередно шли в душевую, мама готовила завтрак, отец собирался на работу. Каждый день они трудились на фабрике, чтобы вечером объединиться в своей ячейке за ужином. И после, когда Лейла уходила в свою комнату, дверь в родительскую непременно закрывалась, и две половины ячейки — мужская и женская — принадлежали друг другу. И никому и никогда больше. Так она думала. Когда-то.
— У тебя… — она замялась. — Ты же…
— Ну, удиви меня! — саркастически сказал мужчина, и Лейла непроизвольно сжалась.
— Отступник, — едва слышно прошептала она и покосилась на своего спутника. — Ты не подчиняешься Закону.
— Это обязательное условие? — горько усмехнулся тот. — То есть, порядочность, совесть, — Эван на мгновение замялся, — …раскаяние. Все это, по-твоему, продиктовано только Законом и свойственно лишь тем, кто ему следует? Вот уж не думал, что смогу разочароваться в тебе еще сильнее.
Мужчина оттолкнул ее от себя, с истошным стоном выдохнул в ладони и раздраженно закончил:
— Свобода подразумевает не вседозволенность, а полную ответственность за свои поступки.
Лейла отчего-то мысленно вернулась к той полненькой женщине с озлобленным лицом, отшвыривающей от себя окоченевший сверток, и нахмурилась. Свежие воспоминания всплывали очередными омерзительными образами. Сволочащиеся девицы, разгуливающие возле незнакомых мужчин и отдающиеся им в том же самом месте, на столах, замаранных едой, пойлом и еще Скверна знает чем. Свирепый взгляд уродливого Исследователя. Черные странные туфли, как отличие для распутных женщин, готовых на все что угодно, где угодно и с кем угодно. Чертовы туфли. Старый гараж с проржавевшими остовами, и дерганый, надрывный скрип машины. И слащавый мужской голос: «Дай мне пол-часа с этой деткой, и она будет тебе Эммануэль цитировать».
Эван повернулся к ней спиной. Девушка медленно поднялась с кровати и, поморщившись, направилась в душевую. Она понятия не имела, что такое Эммануэль, но судя по интонации толстого Тома, это было что-то непристойное. За спиной скрипнула и затихла кровать, когда Лейла щелкнула маленьким рубильником на стене у двери. В душевой зажегся свет. Ее спутник приподнял голову и, прищурившись, задержал на мгновение взгляд на черном силуэте и повернулся на спину.
На сваленных в кучу вещах россыпью лежали спутанные, срезанные ее собственной рукой локоны, тут же, немного в стороне лежала бритва, поблескивая металлом из-под черного мутного крапа, похожего на прилипшую и въевшуюся в поверхность грязь. Девушка сбросила с себя сырое покрывало и присела рядом, убирая прилипшие к одежде волосы.
Эван не лгал и не издевался. Каждое его слово или действие, начало приобретать свой смысл, именно тот, который она должна была увидеть с самого начала.
«Умней, Алиса, вникай в суть.»
«Не трусь, Алиса, ты в безопасности.»
«Я не трону тебя, я принадлежу своей половине.»
«Падаль — значит свободно выбирать.»
Закон Высших — это отсутствие выбора. Порядочным быть просто, когда вся твоя жизнь заключена в единые строгие рамки. Жить там, где скажут, есть то, что дадут, и быть с тем, кого тебе рекомендовали. Не делай и не желай дурного, не выходи за границы дозволенного, и вот ты — примерный Гражданин, которому не надо бояться гнева Высших. Не надо размышлять о том, что хорошо и плохо — все уже обозначено в Своде Законов. Не надо колебаться, сомневаться и думать — твоя жизнь уже написана на куске картона, и все, что ты должен делать — это не сходить с назначенного Высшими пути.
Лейла, поморщившись, провела рукой по грязным колготам и скатала ладонью остатки волос. Только что надетая тонкая майка неплотно прилегала к ее телу, но не утаивала очертания маленьких грудей и отвердевших от холода сосков. Девушка расправила свою кофту, отряхнула ее и спешно сунула озябшие руки поглубже в рукава. Она неторопливо застегивала пуговицы, разглядывая свое нечеткое отражение в зеркале, покрытом мутно-белыми засохшими каплями, и осмысливала сказанное Эваном.
Раскаяние не возникает ниоткуда. Его нельзя внушить написанными на бумажке словами или грозными речами с маленькой школьной сцены. Ни бич, ни сталь не пробудят осознания правильного и неправильного, достойного и недостойного. До этого человек доходит сам, ступая рука об руку с собственной совестью.
Девушка выключила свет и замерла в дверном проеме. Она слышала, как размерено дышит ее спутник, как шумит за окном ветер, как сдавленно стонет женщина этажом выше, и как монотонно что-то отстукивает ритм по стенам. Когда ее глаза достаточно привыкли к мраку, Лейла прошла к кровати и, опустившись на мокрую простыню, легла как можно ближе к Эвану. И стоило только пальцам робко дотронуться до уже остывшей сырой фуфайки, как его рука крепко сжала ее запястье.
— С огнем играешь, женщина! — хрипло пригрозил он.
— Эван, прости меня, — прошептала она. — Мне, правда, очень стыдно.
