Просто... будь рядом

      Усталый, потухший и практически безжизненный взгляд устремлён в потолок. Сквозь противный звон, что скорее похож на писк, до слуха доносится звонкое пение птиц через приоткрытое окно. Яркие краски уходящего бабьего лета разбавляют холодный белый цвет палаты, в которой пахнет медикаментами и еле уловимыми духами – приходила медсестра. На стене краем глаза улавливается солнечный зайчик, отблеск металлических ручек коляски. Не смотрит, не хочет смотреть.       Не хочет верить.       Впервые за долгое время Никита ощущает себя, а не действие обезболивающих, анестезии и успокоительного, что пришлось вкалывать подростку каждый раз при его пробуждении. Запястья неприятно ноют – кожаные ремни удерживают на месте. Останутся синяки.       Вынужденная мера.       Сглатывает неприятный ком в горле, проводя кончиком языка по сухим и потрескавшимся губам. Морщится и шипит – разбита нижняя губа. Это мелочь. Сущая мелочь по сравнению с тем, что он помнит. Что он хотел бы забыть.       Это грёбанное столкновение должно было выбить остатки памяти к чертям.       Помнит, как опоздал на свою маршрутку, как был вынужден запрыгнуть в первую отъезжающую от остановки, что шла совершенно другим, но близким к нужному месту маршрутом. Помнит, как водитель, активно подпевая музыке, успевал общаться с пассажирами, спрашивать о их делах на ближайший день, не взяв с пока ещё не въехавшего в радостную атмосферу Никиты плату за проезд. «У деда внучка родилась» - шепнули откуда-то сзади.       Лучше бы забыл…       Помнит, с каким восторгом водитель обернулся к нему, желая лично поделиться с ним этим. Помнит, как горели его потускневшие с возрастом глаза и как смеялись остальные пассажиры, желая узнать имя внучки.       Лучше бы забыл.       Помнит, как яркой молнией на красный на перекрёсток вылетела дорогая иномарка, которую круто заносило на повороте. Визг шин навсегда отпечатывается в памяти. Помнит, как брызнули во все стороны тысячи осколков стекла, впиваясь в оголённые участки кожи. Запах крови и гари навсегда отпечатывается в памяти.       Лучше. Бы. Забыл.       Никита может пошевелить рукой, чувствует грудную клетку и может приподняться. Но каждая попытка согнуть ноги в колене, приподнять или встать на них терпит крах.       Он не чувствует их.       Он не чувствует своих ног.       Неосознанно пальцы сжимают бедро. Ещё и ещё. Сильнее, до побеления костяшек пальцев, до немения их кончиков. Бесполезно.       Не чувствует.       Ласковый тёплый ветер забирается в палату, двигая выцветшие голубые шторы, что мягко и бесшумно опускаются на спинку коляски. Стоит. Она стоит там, готовая стать его лучшей подругой.       Навсегда?       Видимо.

***

      Снова солнце, снова его противное тепло, снова счастливые крики детей за окном и снова оживлённое течение жизни там. Там, не здесь. Когда же вы все заткнётесь? ...       Скрипит ручка двери, коротко опускается вниз и тут же возвращается на прежнее место. Шуршит полиэтиленовый пакет. Никита ногтями впивается в бледную кожу запястий, под которой отчётливо видна сеточка вен, горбясь сильнее. Светлая и уже порядком отросшая чёлка падает на глаза. Ему не нужно смотреть, кто пришёл. Он и без того знает, чувствует.       И меньше всего Никита хочет, чтобы он сейчас находился здесь.       - Уходи…       - Никита. – Голос Константина как всегда ровен, спокоен и без эмоционален, как и его лицо. Не туда смотрите. – Никита, ты же понимаешь, что я прошёл бы к тебе в любом случае? Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра.       - Просто уходи… - и без того тихий голос парня срывается на хрип, чёткие отпечатки ногтей в виде полумесяцев видны даже стоя у двери.       Гецати замолкает, сдержанно и тихо выдыхая. Снаружи спокоен, как всегда. Холоден, как всегда. Но внутри впервые за всю жизнь его съедает чувство разочарования в самом себе, чувство вины. Не уберег, не ответил на злосчастный звонок, не подъехал, не забрал, забегался с пациентами.       Едва не убил.       Впервые в жизни он сорвался, впервые в жизни покинул место работы, практически всех и вся посылая в тот момент. Впервые в жизни был готов действительно убить своих фактически коллег за медлительность операции.       Так не нужный в этот момент пакет с привезёнными фруктами был оставлен на тумбочке сразу у двери. Медленными шагами Константин приблизился к парню, приседая перед ним на колени.       Не смотрит. Отводит взгляд.       - Я не хочу, чтобы ты видел меня таким. Просто… - сглатывает. – Просто уйди, пожалуйста, уйди.       - Никита…       - Что, Никита? – Турчин с остервенением сбрасывает ладони Константина со своих. – Посмотри на меня! Кто я теперь? Никто! Инвалид! Понимаешь? Я ничего не смогу больше, я стану тебе мешать. Я самому себе мешаю!       Впервые в жизни Гецати поднял руку на любимого человека.       Звук пощёчины тяжёлым эхом повис в палате. Челка с силой хлестнула по лицу вместе с мотнувшейся в сторону головой. Широко открытыми, но в кои-то веке наконец-то осмысленными глазами Никита не моргая уставился на белую дверь. Поздно на пылающих щеках почувствовались ладони Константина, что разворачивал лицо подростка к своему.       - Ты будешь ходить. Слышишь меня? Ты. Будешь. Ходить. – Хмурится, сдерживается. – Не сегодня, не через месяц. Но будешь. Я обещаю тебе. Никита, посмотри на меня.       Молчит, не смотрит, кусает губы. Тонкая кожица опасно покрывается сетью краснеющих трещинок, а глаза предательски краснеют.       - Никита!       Подросток резко вскидывает подбородок, резко до потемнения в глазах. Губы сжались в тонкую, но так привычно упрямую линию, в глазах - наглость.       - Обещай, что не уйдёшь. Обещай, что я останусь нужным даже если буду падать. Обещай быть рядом!       - Обещаю. - Гецати позволяет себе короткую улыбку, большим пальцем стирая со щеки мелкого всё же сорвавшуюся вниз одну единственную солёную дорожку.       Готов бороться?       Готов.