Айурская ночь, летящая в пустоте

Кто б мог подумать, что пред ней иерарх, — вместо боевого доспеха тёмная накидка, обрезанные узы окольцованы золотистым обручем, сам босой, лазурный взгляд ходил из стороны в сторону. Воразун шла за ним по пятам через тени зданий и ветвистых папоротников, столь же простая. Их ждал двухместный спидраннер, он унесёт далеко, но куда? — неважно. Артанис не спеша вёл сквозь тихий шум ночной столицы, сквозь её голубые огни и отблески лунного света. Свет лился лучами в сумрак айурской ночи, обволакивал зелень листьев и ветвей тропической загородней рощи, наполнял благоуханные бутоны цветов. Светлячки крохотными огоньками парили в воздухе, широкая трава приминалась под ногами двух протоссов и едва слышно шуршала. Они вышли к краю обрыва. Под ним мерцало небольшое озеро, по берегу стелился сизый туман, путами окружал белый песок. О, прекрасный Айур, нетронутый когтями зергов! Этот маленький девственный островок хранил в себе былое величие красоты и её же смиренную нежность, пронёс сквозь рокот бесконечной вереницы войн, — с Амуном, с зергами, терранами… вражды с неразимами, с Конклавом… и кровавых междоусобиц эпохи Раздора, сожженной без следа Кхасом, — то ли гением, то ли безумцем… Настоящее сокровище! — и на уме не драгоценные кристаллы, не редкие знания и даже не новые открытия, — а первобытность клочка земли, первозданность водоёма, сакральность деревьев и трав… и чувства, плещущиеся в недрах сознания, в самом корне души, — скрытые от Кхалы, сокровенные, интимные, из глубин истории далеко за пределами известности, поглощающие без остатка при первом же прикосновении к ним. Небесный купол темнел, застланный глубокой ночью; россыпь мудрых звёзд бликами залегла в водной глади. Её серебристая линия неизбежно притягивала, манила, и тишину нарушили два громких всплеска, — что светлячки засуетились, закружились беспорядочным вихрем. Тьму толщи воды лучи рассеивали лишь слегка. Сферы пузырьков стремились вверх от двух фигур протоссов, потревоживших тихое озеро, нетронутое уже наверняка многие-многие циклы. Их силуэты еле различимы в воде, объятые светом благородных лун, как что-то хрупкое и очень важное, покоящееся в чаше из ладоней. Два протосса дрейфовали в водной пучине без цели и направления, — расслабленные, не ведающие мира, беззащитные, — будто новорожденные младенцы в тот самый миг, когда они только появились на свет, ещё не вошли в Кхалу и не открыли сияющих глаз. А Воразун глаза открыла, — чтоб уплыть повыше, к сиянию лун. Она сгребала водную массу, разводя руки, и, плавно вынырнув, осталась лежать на поверхности. Упоённая, Воразун застыла так же, как ночь застыла в центре неба, вокруг которой плыли звёзды, в которую ныряли айурские белые луны. Нельзя и взгляд отвести, и впитать кожей хоть каплю воздуха, — лишь отдаться тёплой и родной Пустоте, что струилась прямиком из глубокого космоса, впитывала целиком и полностью, растворяла в забвении и покое. Воразун повернула голову, — Артанис застыл в той же позе, потерявшийся в тех же чувствах, что и она, — или в их отсутствии? Разум был открыт, казалось, для всего того, что только могли подарить им звёзды, скоро, казалось, все тайны и загадки станут доступны; всё вечное и великое на расстоянии вытянутой руки… И всё это рухнуло, когда их пальцы едва коснулись друг друга. Растворилось, обратилось пеплом, осыпалось лепестками молодых бутонов, упало ниц пред тем самым тайным первозданным ощущением, — перемешаны сладость и боль, низменное и высокое, недоступное и желанное, — поглощающее без остатка после первого же прикосновения. Роща укуталась уютной прохладой, она спокойнее, чем когда-либо; звёзды будто бы несутся в небесах с бешеной скоростью. Обманчивое чувство одиночества во вселенной закралось, — но разве ли не приятно подумать хотя бы на мгновение, что в темноте космоса существуют лишь двое, до последнего вздоха принадлежащие друг другу?