Цвета шоколада

       Фриск рыдает, как заведённая, нанося удар за ударом, снова и снова промахиваясь, снова и снова пытаясь, перезагружая и перезагружая мир, чтобы победить скелета. На шее у него — красный шарф, случайно порванный и немного потрёпанный. Фриск не хотела его убивать, не хотела, не хотела, но старшему скелету никак это не объяснишь. Он ослеплён своей справедливостью, желанием вынести свой приговор.        — Гори в аду, — приговаривает он, с усмешкой следя за дёрганными движениями Фриск.        А она быстрым движением смахивает слёзы давно промокшим рукавом свитера, и всё повторяет:        — Прости, — шёпотом говорит она. — Прости, прости, прости…        Санс не прощает.        Она наносит последний, решающий удар и падает на колени, прижимая ладони к лицу. Слёзы текут ручьём, у Фриск уже болят глаза, они болят давно, они болят всегда — от бесконечных слёз она давно не открывает их, держа закрытыми.        Всё равно она знает всё Подземелье наизусть, и может идти и так.        Санс не произносит те слова, которые произносил всегда, только смотрит потемневшими глазницами.        — Зачем ты делаешь это раз за разом? — спрашивает он глухо. — Тебе нравится нас мучить? Зачем ты улыбаешься нам, зачем ты заставляешь нас — меня — поверить в тебя, даёшь нам счастливый конец и снова разрушаешь всё? — Фриск молчит, не отвечает, коротко всхлипывая и не глядя на него. Санс смотрит на неё, всю в слезах, рыдающую, расстроенную, и не верит. Уже не верит. — Хех. О чём я. — Он закрывает глазницы и снова улыбается. — Что ж, я буду у Гриллби. Папайрус, — голос скелета срывается. — Тебе что-нибудь нужно?..        Он рассыпается в прах. Рыдания снова сотрясают плечи Фриск, и она касается рукой голубого рукава толстовки, будто не веря тому, что он умер.        — Нет, нет… — шепчет она. — Пожалуйста… я ведь не хотела… я не хотела…        Просто это нужно кое-кому.        …Это не всё.        Глаза снова закрыты, и Фриск идёт дальше. Слышит истерический голос Флауи, и снова за неё всё выполняет Чара — сама Фриск никогда не могла противиться этому голосу. Тому, что зовёт о помощи, просит остановиться. Всегда за неё это делала Чара.        Фриск даже благодарна ей за это.        Но Флауи тоже говорит что-то другое.        Они всё пытаются переубедить её, таймлайн за таймлайном, но Фриск-то знает…        …когда-нибудь ей придётся это сделать.        — Чара, это ведь ты? — спрашивает он с надеждой. — Я чувствую, это ты! Зачем ты это делаешь? Чара, тебе ведь… может, ты просто попытаешься подружиться со всеми? Хоть раз? Чара… М-мы ведь… были друзьями…        Её призрак рядом с девушкой раздражённо вздыхает.        — Он всегда был таким плаксой, — говорит она и поднимает руку Фриск для удара.        Милосердная же Фриск молчаливо соглашается и даёт сделать то, что нужно.        Азгор встречает их так, как всегда. Удивляется, предлагает чашечку чая, убеждает не сражаться. Фриск снова начинает рыдать: ей хочется вцепиться королю в мантию, прижаться к белому, пушистому меху, назвать «папой», поговорить о том, как помочь людям и монстрам восстановить былое равновесие.        Но она не может.        — Потерпи чуток, — шепчет ей на ухо Чара, снова занося руку с ножом. — Ещё чуть-чуть, и всё закончится. Хорошо?        — Хорошо, — отвечает Фриск едва слышно, практически одними губами.        Азгор убит, и в Подземелье не осталось ни одного монстра — Фриск знает об этом, ведь она сама всех их убила. Не убила она — убила Чара.        Фриск снова рыдает.        Её глаза невыносимо болят.        Её душа невыносимо болит, заставляя её сжимать руки в кулаки, больно царапая ладони изнутри, заставляя безмолвно кричать, оставляя этот крик внутри себя.        Чара даже ничего не говорит — она знает. Знает, что у Фриск никогда не было достаточно решимости уничтожить этот мир.        Поэтому она уничтожает сама.        Пустота встречает их странным теплом, и они зависают в пространстве, будто паря. Фриск замечает это, слегка приоткрывает глаза (белки уже давно покраснели, и сосуды тонкой паутинкой их оплетают), и бросается к Чаре, вцепляясь ей в свитер, рыдая в него, обнимая девушку со всей силы.        — Ч-Чара…        — Я знаю, знаю. — Чара одной рукой обнимает Фриск в ответ, а другой нежно поглаживает по волосам, перебирая пряди тонкими пальцами.        Ей всегда нравилось делать это.        — Я не… не хотела…        — Я знаю, Фриск, я знаю. — Чара словно садится и почти что берёт Фриск на руки, продолжая обнимать её и укладывая её так, что голова Фриск находится на её плече. — Ты ведь не обязана делать это, ты знаешь.        — Не могу я, — тихо скулит Фриск, прижимаясь ещё сильнее. Чаре уже кажется, что у неё скоро останутся синяки после стольких перезапусков и стольких их «свиданий». — Я не могу тебя бросить… не могу…        Чара молчит, бережно поддерживая девушку и просто находясь рядом с ней. Не утешая, не переубеждая, не заставляя ничего говорить, выговариваться, объяснять.        Она знает, что нужно Фриск.        И она знает, что Фриск выбрала этот путь сама. Она сама выбрала повторять его снова и снова, перезагружая, видя своих друзей, общаясь с ними и убивая их.        Она была робкой, неразговорчивой, боялась каждого и не знала про кнопку пощады. Фриск знала про то, что у неё есть оружие, и знала, что она может атаковать — иначе атакуют её и она снова умрёт.        И она стала убивать раньше, чем её убьют.        Захлёбываясь в слезах, умоляя простить её, зажимая рот рукой, чтобы не завопить, и онемевшей рукой касаясь того, что могло остаться после монстров. Она сидела часами в одной комнате, перебираясь в дальний угол, едва стоило какому-нибудь монстру приблизиться к ней, и убивала одним сильным ударом.        Так опустели Руины.        Так опустел Сноудин.        Хотленд.        Ядро.        Даже в Новом доме не было ни одного монстра.        А Фриск шла, шарахаясь от каждого появления Флауи, боясь приближаться к нему. А он наивно верил, что это его старая подруга.        Чара скрипела зубами, следя за каждым её движением.        Он посмел эту невзрачную девчушку спутать с ней.        Подлец.        Предатель.        Ничтожество.        А она продолжила путь, уничтожив всех и в конце пути встретившись с Чарой.        Она ещё не начала ничего говорить, как Фриск тихо ахнула, приоткрыла глаза и бросилась к ней в объятия, прошептав одно-единственное слово.        «Человек».        И Чара сама не заметила, как рассказала всю свою историю, как попала сюда, как жила здесь, как очнулась благодаря решимости Фриск. И тогда девушка подняла голову, посмотрела на Чару и спросила:        — Так ты тут была одна всё это время?        — Ну… — Чара замялась, неловко нахмурившись. — Да.        — Тебе не одиноко?.. Хочешь, я буду приходить сюда?..        — Тебе придётся снова их убивать, — заметила она. — Снова проходить по пути Геноцида.        — А тут их несколько?..        Чара тогда легко, от души, рассмеялась. «Вот глупышка», — подумала она. — «Даже не знала о том, что тут можно всё сделать по-другому. А я-то думала, что с ней будет интересно… Жаль. Я ошибалась».        Конечно, она уничтожила мир. Конечно, она предложила маленький обмен, предвкушая веселье.        Но веселья не последовало.        «Попробуй пофлиртовать с ним, Фриск».        «Не нападай на него, просто беги… или уворачивайся».        «Беги, Фриск, не трогай её».        «Эй, ты что… Берегись, ты, глупое, наивное дитя! Рейтинги! Не забывай про них!»        «Бей. Бей его. Что слышала!»        «Оставайся решительна, Фриск».        Она сама не заметила, как начала давать советы вместо того, чтобы заставить пройти Геноцид ещё раз — в конце концов, ей было довольно скучно в пустоте, и можно было бы хоть раз попробовать заставить девчонку развеселить её.        А в итоге Фриск оказалась ярой пацифисткой.        Жалобно взирала на Чару глазами цвета топлёного шоколада.        А шоколад Чара любила.        И Фриск спрашивала, как поступить ей в этом случае.        И Чара отвечала ей.        И осталась в Подземелье, когда Барьер был разрушен. Застыла у выхода и смотрела вслед всем, кто уходил исследовать тот свет, который она покинула.        Фриск посмотрела на неё — удивлённо, растерянно, грустно. Словно спрашивая, почему девушка не может пойти со всеми. Удивлённо склоняла голову, когда ветер трепал её волосы (каштанового цвета, отмечала почему-то Чара), и всё смотрела на неё, и смотрела, и смотрела… А потом подняла руку        и перезапустила мир.        Она уже задыхалась, едва упав на цветы, и до побеления костяшек сжимала в руках палку.        — Что ты собираешься делать? — спросила её Чара.        Фриск не ответила.        И снова Геноцид, снова прах, узкой дорожкой отмечающий путь Фриск.        И снова пустота, в которой были только они — только она, Чара, и только она, Фриск.        Эти воспоминания наполняют Чару какой-то странной теплотой, и она тяжело вздыхает, закрыв глаза, пытаясь отрешиться от того, что им всё же придётся разойтись по разным мирам, пытаясь забыть о том, что перезапуск рано или поздно будет, что Фриск не сможет долго выдержать этого состояния.        И Чара слабо улыбается, и смотрит на тихо всхлипывающую Фриск, цепляющуюся за неё.        — Я не хочу тебя оставлять, — шепчет девчушка-пацифистка, та, которая сейчас обнимает демона, который должен не верить ей, не любить её, не общаться с ней.        — А я не хочу тебя отпускать, — тихо отвечает ей демон, тот самый мстительный дух, который ведёт себя сейчас нежнее многих людей, тот, который помогает девчушке-пацифистке пройти пацифистский пусть, потому что она не хочет проходить его без демона. — …Рано или поздно мне придётся исчезнуть, понимаешь?..        — Чара… — Фриск всхлипывает, снова прижимаясь к девушке. Её руки уже занемели, но Фриск не хочет отпускать Чару, не хочет снова быть одной, ни за что. Но Чара мягко приподнимает её за подбородок и улыбается — горько, невесело. Её щёки всё так же нежно розовеют, а алые глаза легко поблёскивают.        — Фриск, — тихо говорит она. — Посмотри-ка на меня.        Девушка послушно открывает глаза и так же жалобно, как и всегда, смотрит на Чару.        — Ты помнишь, какого цвета у тебя глаза? — Фриск недоумённо хмурится, явно не понимая, к чему клонит хитрая давно-почти-всеми-забытая душа, и мотает головой. — Шоколадного. А помнишь, что я люблю?        — Шоколад? — неуверенно спрашивает Фриск, а потом тихо смеётся. — Ты же не хочешь сейчас шоколада?        — Не хочу, — качает головой Чара, и тихо произносит: — Я просто хочу, чтобы девушка, у которой такие прекрасные, шоколадного цвета глаза, больше никогда не плакала и была счастлива.        Фриск смеётся ещё тише, и прикрывает глаза. Чара нежно целует её — наверное, в последний раз.        Поцелуй запоминается солёным — и идеальным.        — Я люблю тебя, — шепчет ей Чара, исчезая во тьме перезапуска.        — Я тоже, — отвечает Фриск, и улыбается сквозь слёзы. «Не плачь больше», — звучит голос демона, такой тёплый и согревающий в этой темноте.        Фриск знает — Чары не будет в следующем перезапуске.        Ненависти больше нет, и нет больше того, что может поддерживать её в этом… том мире.        И Фриск не плачет, помня о том, что кое-кто не хочет, чтобы она плакала.