***
— Когда мама была маленькая, — начинает Эльвинг; этим вечером она совсем не похожа на Правительницу — без оплечья с камнем-звездой её лицо кажется бледным и грустным, но отчаянно ласковым, и такой сыновья любят её сильнее, — она жила в лесном королевстве. Элрос пристроился с одного её бока, Элронд — с другого; Эльвинг обнимает их так, словно они могут вот-вот ускользнуть, потеряться в темноте, словно закатившиеся под мебель игрушки. Но они сидят почти неподвижно и дышат в такт, пока за окнами детской медленно опускается ночь. — Там правил ее отец, добрый и прекрасный король, наследник другого могучего короля. И у короля с королевой были сыновья, близнецы, такие же, как вы, умные и храбрые, только чуть-чуть постарше. Элрос и Элронд молчат, только одинаково сопят носом — серьёзно и сосредоточенно. Это совершенно особенная сказка. Её нельзя слушать так, как все прочие — даже ту, которая про бабушку Лютиэн; откуда-то мальчики это знают. Может быть — оттого, как странно бьется мамино сердце. — Принцы и принцесса целыми днями играли в тени деревьев, и купались в прохладных ручьях, и плели друг другу венки из луговых цветов. — Эльвинг почти улыбается, но мальчикам почему-то становится еще тревожней. — Не было никого счастливее во всем мире, кроме только западного края богов. Но недолгим было их счастье: однажды на короля напали. — Орки? — не выдерживает Элрос. — Хуже. — От голоса Эльвинг веет дыханием промозглого декабря. — По виду — те же эльфы, как наши родичи, но совершенно не такие, как мы. Тот, кто учил мальчиков читать и писать, разговаривает иначе, чем та, кто ставит охрану у дверей их большого дома, и среброволосые мореходы на пристани, куда они когда-то ходили провожать папу, видом и смехом отличались от высоких, чуточку замкнутых мастеров, заглядывавших иногда к маме; но как эльф может быть не похож на эльфа? — Они — убийцы, — отвечает Эльвинг, — и глаза у них темные и холодные, а речь — звон мечей. Им нужна наша звездочка, наш камень, наше наследство. Они хотят спрятать его глубоко-глубоко и никому не показывать. — А им что, жалко? — любопытствует Элронд. — Они такие злые, мой маленький, что думают, будто никто в мире не должен быть счастливым, кроме них. А лесное королевство было таким радостным и светлым, что они всем сердцем хотели его разрушить. Элронд и Элрос дышат совсем осторожно, словно воздух в детской и впрямь сделался по-зимнему холодным и вязким. Мамины пальцы сжимаются и разжимаются, словно она пытается ухватиться за что-то — и никак не выходит. — Ваша мама сумела убежать. Ей помогли, но сыновей доброго короля злые сыновья Феанора схватили и убили, потому что не нашли у них того, что искали, — Эльвинг прижимает их к себе крепче, с судорожным вдохом, словно там, в заоконной темноте, по-прежнему таятся убийцы с острой сталью и холодным взглядом. Элронд трется о мамин бок виском; спустя мгновение Элрос делает то же самое. Эльвинг вздыхает, на этот раз спокойнее, и гладит сыновей по головам. — Мама, а они придут снова? Неправильные эльфы, — шепотом спрашивает один. — И ты опять убежишь от них? — спустя мгновение спрашивает второй. Эльвинг застывает на мгновение, будто каменная, но в следующий миг в ее голосе слышна улыбка — пускай немного странная и чужая. — Пусть только посмеют. Не бойтесь, мои маленькие герои, ваша мама никогда вас не бросит, — шепчет Эльвинг в склоненные темноволосые макушки. — Никогда.***
Элрос тихонько выдохнул и толкнул брата локтем в бок. Наконец вернулись и те, главные. Первый — высокий, выше всех остальных, — ещё даже не переменил красного плаща, распоротого сбоку, у подола, ударом меча, и не снял кольчуги. Короткие, чуть вьющиеся волосы, длиной даже не до плеч — до края кольчужного воротника, — тёмные в сумерках, были перехвачены на лбу шнурком: видно, чтобы не так топорщились. Он коротко, отрывисто говорил что-то, распоряжаясь, и ему отвечали. Вслушиваться — что же именно — не было сил. Второй, черноволосый, который держал их на причале, одетый в тёмные плащ и доспех, сейчас казался зловещей тенью — внятно виднелись лишь белое, как бумага, лицо и такие же кисти рук. И почему-то казалось, что если он на них взглянет, то глаза будут и в самом деле — мертвые, стылые, как замерзшее стекло. Мальчики придвинулись друг к другу ещё теснее. — Как ты думаешь, мама и правда умерла? — прошептал Элрос, согревая выдохом замерзшее ухо Элронда. Тот попытался почувствовать мамино присутствие в глубине разума. Пустоты там не было, было что-то другое, но только он не знал — что. Элронд едва заметно качнул головой. — Она… опять убежала, — проговорил он в лесную темноту.***
— Вы его не получите, — говорит Эльвинг; её ладонь лежит чуть повыше груди — словно сердце у неё, как в старой человеческой поговорке, вправду прыгнуло к горлу. Только это не сердце — камень-звезда, и приглушенный свет льётся сквозь пальцы Эльвинг, окрашивая их тем же цветом, как заходящее за горизонт солнце. — Никогда. Элронд и Элрос могут только смотреть на неё из-за чужих спин — мама стоит почти у самого края пристани, совсем одна, в чьей-то чужой, тяжелой и слишком длинной кольчуге. А вот шлема на маме нет, и ветер, налетающий с моря, треплет ей волосы — не заплетенные даже в простую косу. Тянет солью, но горький дым, забивающийся в рот кашлем, всё равно пахнет сильнее. Чужие — неправильные эльфы — молчат. Мальчики не слышали от них ничего, кроме нескольких глухих и коротких фраз — не разобрать даже, на каком языке. Лучше бы они звенели мечами и угрожали, это было бы хотя бы понятно — так ведь и должны вести себя враги-захватчики. Те, о которых давным-давно предупреждала мама. — Не подходите! — почти выкрикивает Эльвинг, выставляя другую руку перед собой — будто бы запретительным жестом, но всё равно почему-то отступает на шаг, задевая каблуком основание причальной тумбы. — Не подходите, иначе я… — Пальцы Эльвинг странными, ломаными движениями поглаживают камень-звезду и оплечье. — Иначе… — повторяет она, и голос у неё теперь отрешенный, сосредоточенный. Тяжелый. Элронд втягивает носом воздух, Элрос шумно выдыхает следом за ним. А вдруг и правда — выбросит? Их толкают вперед — и можно было бы извернуться, броситься к маме, будто при игре в догонялки, но ещё один чужой эльф стоит впереди, перегородив путь опущенным мечом. Меч длинный и тяжелый даже на вид, но тот эльф спокойно держит его одной рукой — левой. У них ни за что не получится такой перепрыгнуть. С острия мучительно-медленно стекают на камни пристани кроваво-красные капли. Они засматриваются — и упускают момент, когда тяжелые ладони опускаются им на плечи: правая — на левое плечо Элронду, левая — на правое плечо Элросу. Мальчики замирают, не в силах даже шевельнуться: не то что вырваться или сбросить чужие руки. Эльвинг медленно, очень медленно качает головой, как будто никак не может поверить. Ладонь взлетает ко рту, и остро подсвеченное снизу мамино лицо за одно мгновение делается сначала строгим, как у Правительницы, а следом — мертвым и жутким, белым, как мрамор. Мальчики испуганно смотрят на неё, не отрывая глаз, но мама их как будто больше не видит. Только пятится назад по причалу — шаг, другой, третий, — пока не оскальзывается почти на самом краю. Взмахивает рукой, судорожно вздыхает, вздрогнув всем телом, — и кажется вдруг совсем юной и озадаченной: словно бы позабыла, что тут делает и почему. Она сводит брови, мучительно силясь вспомнить, — и застывает так на несколько ударов сердца, выпрямив спину, точно носовая фигура на корабле; а потом оборачивается и не прыгает даже — шагает вниз. На причале вдруг делается темно, хоть глаз выколи — хотя солнце даже не спряталось до конца. — Мама! — вскрикивает Элронд, только крик почему-то выходит шёпотом. Элрос тоже пытается закричать, но просто распахивает рот — беззвучно, по-рыбьи. Чужие пальцы впиваются в плечи крепко, до синяков, хотя мальчики совсем не пытаются убежать. Словно тот, кто их держит, и рад бы — броситься следом, но не хуже самих Элронда с Элросом знает: уже ничего не выйдет. Они только подходят чуть ближе к краю — все вместе, и чужаки, и мальчики. — Тут глубоко? — спрашивает кто-то. «Очень», — не говорит им Элрос. Чужим тоже всё должно быть понятно и так. Они смотрят в темные волны. Море равнодушно дышит в лицо. Элронд вздрагивает, крепче прижимаясь к брату. Теперь мальчиков просто придерживают, чтобы не свалились — осторожней, чем раньше, и даже будто бы бережно. Но от одежды чужака всё равно несет гарью и кровью, и мамы с ними больше нет: похоже, что навсегда.***
Элронд искоса, но внимательно наблюдал за теми двумя. Они так и оставались в доспехах и при мечах, и он гадал, плохой это знак — или хороший. Наверное, если тоже уберут мечи и избавятся от кольчуг — то всё не так уж плохо. — Элрос, — он наклонился к уху брата. — Как ты думаешь, может они про нас забыли? — Они не могли забыть. Наверное, они чего-то ждут, чтобы… — Чтобы что? — Чтобы убить нас, — пояснил Элрос. — Как мама говорила. — Он произнес это, как что-то очевидное. Элронд посмотрел в небо, где над поляной ясно зажигались первые звезды. — Ещё мама говорила, что нас не бросит, — сказал он, всё так же глядя вверх. — Но это-то она знала. — А откуда? Если сама не видела… — Может, рассказали. У нас ведь много кто живет… жил. — Думаешь, значит, убьют? — А что они ещё тогда сделают? — Может, отпустят? Или тут оставят… — Элронду отчего-то ясно представилось, что утром чужаки точно так же деловито соберутся и ускачут прочь, так и не обратив на них с братом больше внимания. И тут они пропадут — совсем. Повисла тишина. Стало ещё холоднее — но, может быть, утром этот лес окажется не таким негостеприимным. Да и ехали не очень долго, хотя и быстро — всего вечер, может быть, если сразу же понять, куда нужно идти, получится вернуться на берег. Ведь не могло же сгореть совсем-совсем всё. Элронд повернулся — поделиться мыслями с братом, — и оказалось, что Элрос решительно спустил ноги с бревна и встал. От долгой неподвижности колени у него подогнулись, но он всё равно упрямо выпрямился. — А нас когда будут убивать? — спросил он. Приглушенные разговоры затихли словно все — разом. «Сейчас!» — метнулась в голове мысль. Тот, высокий, развернулся на месте и шагнул к ним — с рукой на рукояти меча и застывшим лицом, от которого почему-то не сделалось холодней, а бросило в жар. Словно там, под этим неживым ужасным спокойствием, пряталось что-то немыслимо-жгучее и только ждало момента, чтобы всё разлетелось вдребезги — как бывает у стеклоделов, если позабыть убрать в печь только-только сделанный кувшин или чашу. Элрос, потянув за локоть обеими руками, заставил брата тоже встать — и выпрямиться. Меч на половину ладони показался из ножен — как-то невзаправдашне-медленно. Элронд смотрел — и видел всё очень чётко: и лезвие, отражавшее огонь костра, и темную рукоять, и пальцы, сжатые на ней крепко, до белизны — но у него никак не выходило поднять взгляд выше, и встретиться — как положено — глазами. Только судорожно, суматошно билось сердце, и пальцы брата стискивали его руку. Напряжением всех оставшихся сил он все-таки вздернул подбородок — они ведь были уже взрослые, и не должны были бояться. И тут же увидел, как черноволосый шагнул к ним — встал точно между, бросив быстрый взгляд на высокого, а затем внимательно посмотрел на них с братом. — И как же вас зовут, герои? — спросил он — неожиданно тихо. Элрос коротко дернулся. Открыл рот. — З-зачем? — спросил он. — Сложить подобающую вашей доблести песню? — Вопрос можно было принять за шутку, но в голосе черноволосого улыбки не было. Отчего-то Элронд видел его то удивительно ясно — до последнего волоска и шнура в косе и каждого колечка вороненой кольчуги с тусклой светлой звездой, — то смутно, как одно большое расплывчатое пятно. — Я — Элронд, а брат — Элрос, — проговорил он непослушным языком. Почудившийся огонь странно дрогнул и — не погас, нет, скрылся, точно плащ набросили. Тёмный обернулся к костру, от которого на всё происходящее — изумленно, испуганно, ещё как-то, — смотрели полдюжины пар глаз. — Чего уставились? — резко спросил он. — Место, плащ, пару ложек, миску похлёбки! — и вновь повернулся к ним: — Я — Маглор, а брат — Маэдрос, — сказал он. — Вот и познакомились… родичи. Второй коротко, словно через силу, кивнул — и отвернулся. Всё прочее Элронд помнил смутно — вроде бы эльфы подвинулись, их с Элросом усадили у костра, накидывая на плечи — один на двоих — плащ, но хорошо запомнил вкус мясного отвара и ложку — чуть щербатую, но с тонко вырезанной ручкой, — а ещё тепло, точно вошел летом в море, в почти горячие ласковые волны, и закачался на них. Сил думать, откуда вдруг посреди леса — волны, уже не было никаких. — Эй, не падай, не в огонь, — последнее, что он услышал, прежде чем его подхватили чьи-то руки.***
Он не знал, что его разбудило — может быть, треск ветки в костре, или Элрос неловко повернулся во сне на подстилке из лапника. Но голоса вплелись в сон легко, безопасно, несмотря на то, что это были голоса тех, неправильных, эльфов. — …ударил бы, — тихо проговорил высокий, с волосами цвета грязной меди. Маэдрос. Элронд рискнул чуть-чуть повернуть голову и, приоткрыв глаза, увидел, что тот полулежит, опираясь спиной о колено брата, и его волосы теперь отливают в свете костра тепло-красным. — Подумал ещё, что погребальный огонь совсем догорел, придётся снова разжигать, чтобы… и тех и этих, вместе… — Он потер лоб. Черноволосый, прикрыв глаза, медленно опустил руки ему на плечи и переплёл пальцы под подбородком, мягко заставляя откинуть голову назад. Осторожно потянулся, прикасаясь ладонями к вискам. Элронду почудилась на мгновение ускользающая мелодия, как будто пропетая с закрытым ртом. Маэдрос неловко пристроил на колене правую руку и Элронд как-то мимолётно удивился — отчего это он так и не снял перчатку от доспеха, — пока не вспомнил, что именно пелось в "Песне о нежданном спасении", которую учитель Лоссамон недавно разучивал с учениками. — Не нужно, Кано, — тихо, но твердо, сказал он, и встряхнул головой, сбрасывая руки. — Ты и так устал сегодня. Черноволосый — Маглор — только молча смотрел в потрескивающий огонь странно блестящими светлыми глазами, в которых играли красноватые отблески. — Я… ладно, — снова заговорил Маэдрос, — но как вот она… месть предпочла спасению детей? Свои, не чужие. Не понимаю. Вопрос вновь утонул в тишине, лишь что-то тяжелое словно мягко упало в глубине леса. Маглор вскинул голову и насторожился, но больше ничего не происходило, и он вновь посмотрел на брата. — Теперь будут наши, — проговорил он, наконец. — Хорошие мальчики. — Элронду почудилось в его голосе что-то, самую чуточку похожее на гордость. — Герои. Больше никто не сказал ни слова, Элрос спокойно дышал рядом во сне, и Элронд, наконец, уснул, поглубже зарывшись в пахнущий дымом плащ.