The woman's hands

For she was his secret treasure She was his shame and his bliss. And a chain and a keep are nothing Compared to a woman’s kiss. For hands of gold are always cold But a woman’s hands are warm. Она умирает. Все, что он так старательно прятал глубоко внутри себя; все то, для чего он давно вырыл могилу и небрежно забросал комьями грязи, похоронив; все, что он держал взаперти, вырвалось бурлящим, кипящим, жалящим потоком. Сколько бы литров алкоголя ты не выпивал, сколько бы ни дрался, сколько бы ни встревал в безумные авантюры, сколько бы ни кололся, сколько бы ни нюхал, сколько бы ни снимал шлюх, успокаивая, унимая, заталкивая боль, пытающуюся вырваться, как несмышлёный щенок из корзины, обратно в глубину, хватило лишь одного её взгляда, чтобы все пошатнулось, и её смерти, чтобы все покатилось к чертям собачьим. Он не чувствует руки Джесси, крепко обхватившие его тело, которое ещё никогда не было настолько сильным и настолько слабым одновременно. Он не чувствует спертый воздух, постепенно наполняющийся запахом крови, как бокал - вином. Он не чувствует первобытной жажды, рабом которой ему суждено быть вечность. Он лишь чувствует её смерть - осязает её кожей, как солнечные лучи. Она умирает. Он оживает. Она увядает. Он возрождается. Она не дышит. Его лёгкие перенасыщает кислородом. Он режет все его органы. И Кэссиди кричит. У него больше нет сил бороться, нет сил умолять, нет сил сопротивляться. Боль хлещет волнами, как кровь его жертв. Кэссиди рыдает, как ребёнок, познавая жизнь, а пастор убаюкивает своё дитя, качая его на руках, как самого страшного грешника, искренне раскаявшегося. "Дай ей умереть". Когда они везут её тело, вздымая пыль на пустынной дороге, Кэссиди молча смотрит вперёд. Он чувствует, как могила внутри него разворочена. Могилу осквернили, ворвались в неё, раскопали, высвободили боль, и теперь в груди - огромная рваная рана, из которой, чуть тронешь, захлещет. И нет такого пастыря, который залечил бы эту рану. Кэссиди говорит медленно, хрипло, устало, словно только что скинул тяжелейший булыжник со спины. ⁃ Давно хотел тебе кое-что сказать. Джесси молчит. Кэссиди поворачивается к нему и выдыхает, чётко проговаривая: ⁃ Я ненавижу тебя. Джесси пробирает мурашками - он слышит боль Кэссиди, и боль эта переплетается с его собственной, сдавливая сердце и мешая дышать. ⁃ Ненавидишь меня сейчас? То ли ещё будет, - усмехается он через силу. Воздух в машине уплотняется. Они смотрят на дорогу. Каждый старается не думать о теле на заднем сидении. Кэссиди чувствует, как душа его немеет, не выдержав. Словно кто-то сжалился и поставил укол анестезии. Скоро душа омертвеет. И ему станет все равно. Теперь уже - навсегда. Лучше бы проповеднику действительно знать, что он делает. Машина поворачивает. He rode through the streets of the city Down from his hill on high. O'er the wynds and the steps and the cobble He rode to a woman's sigh. For she was his secret treasure She was his shame and his bliss. And a chain and a keep are nothing Compared to a woman's kiss. For hands of gold are always cold But a woman's hands are...