тексты из аска: о том, что внутри

Свет от множества экранов слабо разбавляет темноту. На черном пульте светятся разноцветные полоски. Наблюдения за арранкарами приелись, Гином движет не любопытство, а необходимость: он должен знать, что происходит в огромном Замке Ночи. Бледный палец с удлиненными фалангами небрежно касается цветных линий, перекрывая очередной проход. Ичимару без интереса глядит на экран, его не развлекают затруднения мечущегося в изменяющемся коридоре фрасьона. Самое скучное - наблюдать, как кто-то мечется в тупике. Он устраивает ловушки в коридорах Лас Ночес не для развлечения. Ичимару слишком хорошо поднаторел и в том, и в другом. Он ведет наблюдения. Его цель - систематизировать, как жертва ищет путь. Ичимару исследует поведение при выборе пути. Его собственный путь, приведший его в сердце потусторонней пустыни, был достаточно тернистым - во всех смыслах, но более всего в смысле отношений с самим собой. К сожалению, его изначальной установкой была убежденность, что напряженные отношения с занпакто - норма. Не то чтобы он ссорился с Шинсо - просто его точка зрения допускала конфликты. Это, как Ичимару со временем стало очевидно, было слабостью. Эффективно только полное слияние. Гин морщится, вспоминая некоторые высказывания Айзена, оброненные тем будто бы ненароком. Нет, пожалуй, в этом он тоже не станет следовать представлениям Айзена-тайчо. Его собственный опыт и собственная правота, разделенные на двоих, - его и Шинсо, - звучат иначе. И это главное. Однако согласие и единение - штука текучая, постоянно движущаяся, меняющаяся; согласию нужна пища. Эту пищу даёт только совместное переживание - совместное бытие. Гин морщится, вспоминая, как может звучать и какие ощущения может вызвать его собственный внутренний мир в минуты душевного разлада. - Пойдём поиграем, - шепчет Шинсо, и Ичимару встаёт, небрежно проводит пальцами по ярким линиям и покидает тёмное помещение. Никто, ни арранкары, ни наблюдательный слепец, ни божество не знают, что Гин охотится в подземельях Лас Ночес: свидетелей не остаётся, а рейацу он, разумеется, умеет мастерски скрывать. Невидимый, неслышный и неощущаемый, безразличный - для них с Шинсо это не азартная охота, а тренировка, разминка, своего рода физическая культура, - и безжалостный, он возникает на самых нижних ярусах подземелий, убивает, исчезает, появляется снова, снова убивает и исчезает - и об этом не узнает никогда и никто. Кроме тех, разумеется, кого он безвозвратно развеивает, ловко скрывая вспышку смерти, с почти бессознательной ловкостью маскируя потоки частиц. - Чего бы ты хотел? - спрашивает Шинсо. Гин останавливается в глухой, тяжеловесной темноте, запрокидывает голову, жмурится. Отвечает: - Идём наверх. Наверху их охватывает ветер и солнце, и на мгновение Ичимару забивает дух: а хорошо бы!.. Эмоции и ощущения проносятся вихрем, и Ичимару наклоняет голову, улыбаясь собственным мыслям. Шинсо всё ещё звучит где-то рядом: наблюдает и переживает его чувства, бережно прикасается к ним. Безмолвный разговор переливается и струится, словно мелодия, то набирает силу, то стихает, слышимый только им. И неприятным диссонансом неожиданно звучит в нём далёкий и спокойный голос Айзена, произносящий с этой его своеобычной интонацией: "Гин". - Айзен-тайчо, должно быть, и впрямь услыхал нас, - тянет Ичимару с нехорошей улыбкой, провожая Шинсо - помогая духу меча скрыться где-то очень глубоко внутри, и оглядывает просторы, тянущиеся до самого горизонта. Произносит, не меняя позы, вслух, тянет слова неторопливо: - Я хотел бы побывать... - В пустыне на грунте? - не даёт ему договорить мягкий и глубокий голос. Гин дёргает уголком рта и поворачивается лицом к Айзену. - Да, пожалуй, - отвечает тоном, в котором едва ли можно уловить согласие. Айзен улыбается ему небрежно-благосклонно: - Что ж, тогда, пожалуй, пойдём, прогуляемся. - Благодарю, Айзен-тайчо. Мне кажется, я ещё не бывал в мире живых в пустыне. - Думаешь?.. - Думаю, там будет лучше, - спокойно звучит дерзкий ответ. Там безусловно будет лучше. Там не будет так нести смертью. Вам не мешает этот запах, ками-сама? Шинсо беззвучно шипит где-то неизмеримо глубоко внутри. Э, вам ведь, Айзен-тайчо, невдомёк, что я... Вы не видали Великих песков? Я хочу посмотреть, насколько они велики по сравнению с тем, что живет всередине меня. Я хотел бы сравнить их песню с песнями пустыни, живущей в моём сердце. И, чего уж там, пора бы сравнить небо земных пустынь с небом, под которым выросло Копьё-Богоубийца. Да, Шинсо?.. Я ведь неплохо выбрал момент?.. Шинсо молчит, но в молчанье Великого Змея нету неодобрения. Завтра мы послушаем песни мира, от которого так далеки, - и который всё равно так нужен нам. Гин щурится от ветра, стоя на крыше Лас Ночес, и улыбается бесконечным пескам.