Ты и я (и с дьяволом нас трое)

Долорес — его отпущение грехов. В жизни каждого солдата есть вещи, которые необходимо забыть. Есть то, что всякий солдат запирает на замок, если только ему достанет удачи, чтобы возвратиться домой. Воспоминания о том, что приходилось и видеть, и делать. Лучшее, на что способен человек — отбросить эти воспоминания прочь и надеяться, что однажды у него появится шанс на искупление. На то, чтобы когда-нибудь расплатиться за все те ужасы, которые он принес в мир, если только у него выйдет остаться при том в живых. Тедди Флад знает это. Он знает и то, что он не слишком-то заслуживал того, чтобы выжить. Но, с другой стороны, спасение никогда не дается даром. Тебе нужно еще заработать его. Тебе нужно искупить вину. Он трудится над этой искупительной частью. Не для того, чтобы заполучить местечко на небесах — в глубине души он знает, что ему там не будут рады: учитывая все отнятые им жизни, всех убитых людей. Но ему всё равно. Тедди знает: ад вряд ли может намного превзойти то, что он уже совершил. Благодаря Долорес, впрочем, он чувствует себя так, словно еще может сделать что-нибудь доброе здесь, на земле. Может, если у него и не выйдет выровнять чаши весов, то, по крайней мере, получится добавить на одну из сторон немного противовеса. Может, этого будет достаточно, чтобы заслужить Долорес на земле, если не в другой жизни. Он умер бы ради нее. Он бы... ну, он сделал бы ради нее что угодно. — Это новый мир, — говорит она после того, как затихает шум. После того, как большинство из тех, кто был на приеме, оказываются на земле, где тихо умирают... Во всяком случае, «тихо» по сравнению с криками, которые раздавались еще считанные минуты назад, долгими и пронзительными. Те, кто еще стоит на ногах, смотрят на Долорес неподвижным взглядом, в котором смешиваются страх и благоговение. — Он принадлежит нам. Я собираюсь показать тебе его весь. Ее глаза сияют. Ее лицо — прекрасно и ужасающе, и Тедди осознает, что, пускай каждая его мышца застыла без движения, его рука поднята вверх. Ладонь ощущает жар, исходящий от ствола пистолета. *** Спасение. Тот земной рай, к которому он может стремиться, которого может даже однажды достичь, если ему удастся сложить достаточно груза на другую чашу весов. На противоположной стороне — то, что он сделал. То, на что он всё еще способен. И, похороненная под этим, спит память о паре других серо-голубых глаз, которым Тедди принадлежал душой и телом. Долорес прижимается к нему. В его разуме тишина, сродни той, что настает после боя (не то, чтобы здесь состоялся именно бой) — одновременно ужасающая и неподвижная, еще более обостренная явственным отсутствием криков, которые звенели бы у него в ушах. Долорес прижимается к нему, и его руки ползут по ее бедрам, забираются под юбку, касаются белого хлопка и кружев, а затем — гладкой кожи. Долорес вздыхает — негромко, но настойчиво, и он чувствует, как ее ладони скользят по его спине под жилетом. Его шляпа давно пропала, отброшенная, как и пистолеты. Когда он воображал это — и ему не стыдно признаться, что он воображал это часто, — то думал, что она будет осторожной, неуверенной, не будет знать, с чего же начать. Он мечтал о том, как мало-помалу склонит ее к этому с помощью нежных поцелуев и обещаний, которые он был твердо намерен держать всю оставшуюся жизнь. Однако ее руки действуют смело. Ищут. Расстегивают его рубашку, стаскивают с плеч пиджак, и это наполняет его неожиданным трепетом. Ее рот — раскрытый, сладкий и жаркий, и Тедди целует ее так, словно хочет в ней утонуть. Она — все доброе и чистое, что есть в мире, и он пьет ее, как пил бы свежую воду после недели езды под палящим солнцем. Ее ладони поднимаются к его горлу, обхватывают нижнюю челюсть, и когда он прерывает поцелуй, чтобы вдохнуть воздуха, она прижимается губами к его уху и шепчет: — Теодор... Тедди замирает. Ее голос все такой же нежный и мягкий, но в нем слышен оттенок, от которого одновременно напрягается всё его тело — и холодная дрожь пробегает по позвоночнику. — Я по тебе скучала, — шепчет она, и он с трудом сглатывает. — Я тоже скучал, — бормочет он, скользя ладонями вдоль ее корсажа. — Я так скучал по тебе... Она тихо гортанно смеется, и от этого смеха его глаза на миг широко распахиваются, но она шагает ближе к нему и на этот раз прижимается губами прямиком к пульсирующей вене на его горле. Он старается сосредочиться, потому что она как раз стягивает это свое голубое платье, позволяя ткани плавно стечь к ногам. Это действие — и то, как ее зубы задевают его кожу, — завладевает его вниманием вместо старых воспоминаний и отзвуков смеха. Теперь они наедине. Он не думает, как они оказались здесь, ее ли это спальня на ранчо ее отца или комната где-то в городе, потому что это не имеет значения. Долорес с ним, Долорес нуждается в нем, и ради нее он пошел бы на край земли, а потом и за край. Она быстро расправляется с его рубашкой, сбрасывая ее наземь, и прежде, чем он успевает подумать о том, чтобы подхватить ее на руки, поднять на несколько футов над кроватью — еще одна фантазия, — она сама толкает его, и он падает на постель с негромким, удивленным смешком. Смех умирает на его губах, когда он видит ее лицо. Ее глаза прикованы к нему, и фанатичный блеск в ее взгляде никак нельзя списать на слабый свет фонарей. — Ты нужен мне, Тедди, — произносит она, и у него на миг перехватывает дыхание, прежде чем он тянется к ней, намереваясь привлечь ее к себе на колени, но она ловит оба его запястья, глубоко впиваясь пальцами в кожу, а следом прижимает их к кровати по обе стороны от него. И вновь слова — наполненные жесткой, ленивой властностью, которой не обладала Долорес на его памяти, — отнимают у него дыхание. Но затем она ныряет между его коленей, и его восприятие туманится. — Долорес... — начинает он, а следом ее нежные руки оказываются на застежке его брюк, касаются уверенно и без спешки. — Я всегда знала, что ты придешь за мной, Тедди, — говорит она, высвобождая его. Невозможно не застонать при виде этого: как она, в белом хлопке и кружевах, ласкает его член. — Всегда, — сдавленно выдыхает он, и она улыбается. — Хорошо, — шепчет она, ее рука начинает двигаться в размеренном ритме, и ему сразу же перестает хватать воздуха. Боже, он хотел этого. Он хотел ее. Он откидывается назад, намеренный притянуть ее к себе в объятия — неважно, нравится ей это или нет, — но стоит ему сделать это, как она замирает и отстраняется, оказываясь вне его досягаемости. — Полегче, капрал. Этот упрек — насмешка, но фраза приковывает его к матрасу. Звание из ее уст звучит странно. — Что? Она подается вперед, вновь улыбаясь. Ее руки скользят вверх по его бедрам, и она наклоняется снова, стоит ей удостовериться, что он больше не станет распускать руки. — Ты будешь делать, что сказано? — Долорес... — Ну же, Тедди, — шепчет она, щекоча дыханием чувствительную кожу. Его имя — точно благовонное масло, так что он сглатывает и закрывает глаза, безмолвно обещая. Ее руки скользят еще выше, вдоль живота, по коже и мускулам, где угодно, кроме как в том месте, где он хотел бы ощутить их больше всего. — Скажи это. — Да, — выдыхает он, слово вырывается из его горла хрипом, и она смеется. — Я всегда знала, что ты вернешься. Эти слова заставляют его почувствовать смех Уайетта, дрожащий на его коже. Его грудь покрывается холодным потом, и он вздрагивает от внезапного непрошенного укола страха, смешанного с возбуждением; он готов уже оттолкнуть ее, но его охватывает тепло — ее рот. Мягкий, как бархат, язычок проходится по основанию его члена. У Тедди кружится голова, и все мысли спутываются. Она делает это так мучительно медленно. Стоит ему расслабиться хотя бы немного, и она точно чует это — и тут же слегка отстраняется, сбивается с ритма. Она держит его в постоянном напряжении — руки сжимают раму кровати, глаза зажмурены предельно крепко. Он пытается не шевелиться, дыхание застревает в горле, но когда оно наконец вырывается наружу сдавленным стоном, она снова смеется — низким грудным смехом. Тедди открывает глаза. Перед ним, на коленях — не Долорес. Это Уайетт — широкая ладонь обхватывает его член, жесткие мозоли контрастируют с невозможным шелковистым теплом его рта. Он отклоняется назад, прижимая губы к головке члена, и Тедди не может — не может — отвести взгляд. Уайетт пристально смотрит ему в глаза, и член Тедди — если это вообще возможно — становится еще тверже, болезненно пульсируя, а Уайетт только усмехается — усмехается, будто сам дьявол. Невозможно смотреть на него, и невозможно отвести глаза. Тедди, выругавшись, замирает и напрягается всем телом; его рука ложится на затылок — на длинные локоны Долорес, на жесткие остриженные волосы Уайетта; а потом Уайетт — Долорес — берет его глубже, и на этот раз он не может сдержать стон. Он накрепко зажмуривается и тянется вперед вслепую. Когда он открывает глаза снова, рядом с ним на постели — Долорес, и он не знает, от облегчения ли так сумасшедше стучит его сердце или нет. У него уже нет терпения на то, чтобы раздеваться медленно и не спеша, и он попросту сдергивает с нее белье — но она, похоже, ничуть не возражает. Она нежно шепчет его имя ему на ухо, когда он опрокидывает ее на спину и толкается внутрь — не терпеливо, не осторожно и нежно, как он представлял себе раньше. Она раздвигает бедра шире и стонет. — Да, — выдыхает она; его тело — точно туго сжатая пружина. Он чувствует широкие ладони Уайетта, сжимающие его бедра. Он падает, проваливается в нее, пытается заполнить свой разум мыслями о Долорес — ее чистоте, ее отпущении. Он думает о ее нежных глазах и ее милой улыбке, пытаясь не замечать, что он чувствует и Уайетта тоже — чувствует, как тот прижимается крепче и жестче, как его колючая борода царапает шею Тедди, как его зубы оставляют след на плече. Ногти Долорес впиваются в его спину, ее длинные ноги обхватывают его пояс, она вскрикивает и содрогается всем телом, прижимаясь к нему. Тедди стонет, стискивая бедра Долорес, вбиваясь в нее последними движениями. Снова перехватывает дыхание, и он не в силах произнести имя — может только упасть. *** После остается только размеренный ритм их дыхания, и Тедди, вздрагивая, прижимается к ее обнаженной коже; чувствует вкус соли и пота, чувствует биение их совпадающего пульса. — Ты нужен мне, Тедди, — бормочет она. — Ты нужен мне рядом, в этом новом мире. Это голос Долорес, но слова — слова Уайетта. Этот новый мир. Мир Уайетта, выжженный начисто и отстроенный из пепла. (Он вернулся со странными идеями, думает Тедди, и слова отдаются эхом в его голове, прежде чем исчезнуть в забвении). Нет прощения тем поступкам, что он совершал в этом мире. Он открывает глаза — и встречает взгляд других глаз, ярко-голубых, внимательно следящих за ним, горящих силой, что может захлестнуть человека столь же беспощадно, как наводнение захлестывает равнину. В конце концов, знает Тедди, он не может отказать ей ни в чем. (Он не может отказать ему ни в чем). — Да. Она улыбается.