glass

Это чувство Ричи уже может перепутать с дежавю, и именно поэтому ему не верит. Не верит сам себе. Все мысли давно запутались как неиспользуемые провода, сваленные в один ящик, не давая понять, где же реальность, а где только её отражение. Под ногами осенние листья, которым стоило бы быть шуршащим золотым покровом, но вместо этого они хлюпают под ногами, заполняя тёмные лужи вдоль дороги. Да, жизнь совсем не похожа на иллюстрации в книгах со стихами, с глупыми стихами, идиотскими, которые Ричи никогда не учил на уроках литературы. Дурацкими стихами, которые зубрил Эдди, сидя до вечера за столом и затыкая уши руками, потому что Тозиер его, видите ли, отвлекал. Потом, правда, когда им было по шестнадцать и Ричи уже сменил несколько девушек, а Каспбрак всё ещё прилежно делал домашнее задание, Тозиер наконец нашёл способ отвлечь парня от уроков. Осеннее небо металлического цвета кажется таким низким, что протяни Ричи руку с бинтами на запястьях – сможет зарыться окоченевшими пальцами в облака. И в ветре ему слышится шелест страниц библиотечных потрёпанных учебников, а вслед за ним – недовольный голос. – Блин, Ричи! Я же сказал, хватит болтать, дай мне решить этот долбанный пример. – Да забей ты, – отмахивается Ричи, лежащий на кровати и подкидывающий в воздух теннисный мячик, – неужто вы намерены похоронить себя в этих книжных баррикадах, мой дорогой друг? Серьёзно, Эдс, мы же договорились что идём сегодня на ту заброшку, а торчать в горе книжек в наши планы не входило! – Сам же потом у меня списывать будешь, – фыркает Каспбрак, и Ричи зависает взглядом на его волосах, таких идеальных, что так и тянет взлохматить, – И не зови меня «Эдс»! …это ведь было последним, да? Последним, что он сказал? В тот день, весной, он сказал Ричи, он понимал, что это последнее, что он может сказать, и что Ричи – последний, с кем он говорит, и Ричи услышал эти слова, почти ничего не значащие для него так много лет, слова, въевшиеся в память так крепко, как чернила в белую скатерть, насовсем, навсегда, навечно, эта просьба, глупая просьба: больше не называть его «Эдсом», ты же знаешь… …ты же знаешь что я терпеть этого не могу, Балабол, – сведя брови он поджимает губы, и Ричи фыркает – Эдди слишком серьёзный, для своего милого лица, в глазах, как у оленёнка, так забавно смотрится этот напускной гнев, как будто кто-то зажёг спичку под водой. – О-о, а по-моему, ты это просто обожаешь. – Тозиер встаёт и садится перед Эдди на колени, опять усмехаясь. Ему правда наскучило тут торчать, а Эдди надо как-то отвлечь от уроков. И ничего лучше, кроме как провести тонкими пальцами по бедру парня Ричи не придумывает. – Ты чего творишь?! – мигом теряет всю уверенность Эдди, роняя карандаш и даже не замечая того, как он закатился куда-то далеко под стол, – Ричи-мать-твою-Тозиер, что ты делаешь?! – А тебе не нравится? – вскидывает брови Ричи, зная, а точнее – видя, – ответ на свой вопрос под тканью джинсов, плотной, но ни черта не скрывающей. – П-прекрати, – Эдди сглатывает, и Ричи ловит взглядом движение кадыка. – То, что ты делаешь, это неправильно. – Это тебе так твоя мама сказала? – Это я сам так решил! – Эдди уже, кажется, готов начать задыхаться, и Ричи прекращает гладить его бедро, выпрямляется и смотрит теперь сверху вниз. Эдди, как привязанный взглядом к чёрным омутам глаз Тозиера, против воли шепчет: – У тебя же девушка есть… ты же не гей… я же, блять, не гей! – А ещё ты не материшься, ага. – усмехается Ричи, и кладёт руку Эдди на плечо, в попытке успокоить. – И ты отстал от жизни, чел, девушки у меня давно нет. Он замечает облегчение, тенью пробежавшее в глазах с длинными ресницами, и растягивает губы в улыбке. – И ты этому рад! – он притворно возмущается. – Твоего лучшего друга бросила девушка, а ты и рад! Ох и подлец же вы, сеньор, мы были о вас лучшего мнения... Каспбрак только подаётся вперёд, хватая Ричи за воротник дурацкой рубашки, тот чуть не падает и возмущённо вскрикивает, но, кажется, готов набить тысячи синяков ради того, чтобы почувствовать, как Эдди Каспбрак неумело и неловко пытается его поцеловать. Дождь так и не начинается, хотя в воздухе отчётливо стоит запах грозы. А может быть, Тозиеру он лишь чудится, как голос, голос идущего рядом мужчины. Мужчины, точнее, мальчика, или всё же нет? Это неважно, совсем неважно, потому что брызги из луж покрывают мостовую из-за шагов только одного человека. Да, Ричи слишком хорошо знает это чувство – будто всё начало налаживаться, будто он наконец нашёл нужный клей, чтобы склеить что-то в черепной коробке, что-то, сломавшееся в тот весенний день. Будто он, наконец может отличить реальность от подсунутой воображением выдумки. Но он знает, что это ненадолго. ●●● Утро липкое и вязкое, оно обволакивает и не даёт ожить. Оно заставляет скатиться обратно в сон, встать ногами на покрытую скользким льдом горку и понтануться тем, как быстро ты несёшься вниз. Как быстро ты несёшься, вроде бы, к смеющимся девушкам, но на самом деле – к падению, сильному удару головой, разбитой губе и вывихнутой лодыжке, нет там никаких девушек, фыркнули и ушли, а есть только худощавый астматик, помогающий подняться и ругающийся, что Ричи идиот и выпендрёжник, что он мог насмерть разбиться, и под это ворчание тащащий Тозиера на себе до дома, хотя недопаркурщик выше его на целую голову. Ричи жмурится и видит под закрытыми веками ярко-алые цветы, расцветающие и увядающие. Голова напоминает продуваемый всеми ветрами чердак, и встать кажется невозможным, но Ричи встаёт. Вот уже год он заставляет себя вставать, вот уже год он заставляет себя жить, год после того дня, когда Эдди перестал дышать. В квартире грязно и темно, белое небо разрывает черноту стен через пыльные стёкла, бьёт в глаза предрассветным солнцем. Ричи, хватаясь за стены и спотыкаясь о баночки с таблетками и пачки сигарет, вваливается в ванную. Отражение в зеркале – настоящая картина в музее какого-нибудь крипового абстракционизма, хотя Тозиер без понятия, существует ли такой вообще. В музее он был лишь раз, на школьной экскурсии, и не прогулял он её только из-за того, что Эдди тоже на неё ехал – а ущипнуть парня за щёку и, заставив разозлиться, зажать в какой-нибудь раздевалке, было жизненно необходимо. Когда-то это было жизненно необходимо. Теперь – таблетки. Раньше – Эдди, сейчас – наркота. Каспбрак и был своеобразным наркотиком, Ричи Тозиер, очкарик-балабол без какого-либо смысла жизни, нуждался в нём как раньше, так и сейчас. Заменить было нечем. Бледное лицо кажется, как ни странно, моложе, и Ричи видит в отражении не убитого мужчину, а парня, который такой же бледный проснулся посреди ночи, разбудив мирно сопящего рядом Эдди, потому что приснившееся ему было слишком… …слишком реальным, Эдс, господи-боже, слишком реальным! – Успокойся, Рич, тише, я здесь. – Каспбрак обнимает его, и Ричи утыкается в пахнущее календулой плечо, и даже стыдится запутавшегося и оставшегося в волосах сигаретного дыма, но Эдди крепко его обнимает, не даёт позорно разрыдаться и шепчет. – Опять, Ричи, опять Оно? Когда же ты мне наконец расскажешь, что тебе снится?.. Ричи почти задыхается, лёгким не хватает места из-за резко занявшего всё пространство сердца – иначе почему он чувствует такую сильную боль, какую одно сердце просто неспособно чувствовать? – Это был ужасный сон, Эдди-Спагетти, просто ужасный, самый ужасный, какой только может представить твоё воображение. – Что тебе снилось? «Что Оно убило тебя, Эдди, что Оно тебя убило…» Но он не говорит Каспбраку о своих страхах, о своих настоящих страхах. Эдди хрупкий, Эдди почти хрустальный, он и сам часто просыпается от кошмаров и всхлипывает в плечо Тозиера, и Ричи не хочет, чтобы Эдди волновался ещё и за него. – Всё хорошо, Эдди, – он крепче зарывается пальцами в волосы Каспбрака и душит в себе слёзы. – Уже всё хорошо, мой дорогой друг, теперь всё лучше некуда. …Отражение кажется неживым, и будто это и не зеркало даже – а окно, до идеальной прозрачности вымытое любящим чистоту Эдсом, – и Ричи становится страшно, потому что взгляд чёрных глаз из этого окна неживой, безумный. Ричи Тозиера многие считали безумцем – со всеми его Голосами и дурацкими шутками, именно это безумие любил в нём Эдди, – что бы он сказал сейчас, глядя на настолько безумного Ричи? «Выглядишь отстойно, чел – привалившийся к косяку двери в ванную парень с веснушчатым носом хмурится, глядя на отражение Тозиера. – Это всё из-за сигарет, сколько пачек в день ты выкуриваешь?» «Сигареты – мой кислород, Эдс, – почти не шутя отвечает Ричи, встряхивая смоляными слипшимися волосами. – А чем дышишь ты?» «Мне незачем дышать, – пожимает плечами знакомым жестом. – Ты же знаешь, Ричи, что я умер» Тозиер разрывает тишину собственным вскриком и с размаху ударяет кулаком по зеркалу, пуская по стеклу тысячи трещин, между некоторыми алеет кровь с костяшек, и теперь эти обломки зеркала правда отражают Ричи Тозиера – изломанного, разбитого, окровавленного. Колени ударяются о холодный пол, и с руки капает кровь, смешиваясь с пылью на полу. Теперь не с запястий, как несколько дней назад, а с ладони. Стеклянная крошка пронзила кожу и осталась в нескольких местах, не причиняя никаких чувств. Ричи, шатаясь, встал. В квартире не оказалось бинта и он замотал руку скотчем. Неловко оттопыривал руку, падая и прислоняясь к стене. «Ну и зачем надо было портить мебель?» – по-доброму спрашивает садящийся перед ним на корточки парень. «Ты зануда, Эдс», – обветренными губами шепчет Ричи. «А ты совсем дебил, дай сюда свою руку», – вздыхает Эдди. Ричи следит за его пальцами, когда Каспбрак достаёт из поясной сумки баночку с каким-то лекарством и белоснежный бинт. Эдди такой чистый по сравнению с испорченным Ричи, такой чистый в этой мрачной квартире, где даже отопления нет, где холодно, хоть Ричи этого и не чувствует, но Эдди-то наверняка чувствует?.. Эдди вообще слишком чистый и правильный, с ним всегда было сложно, но… – Эй, ты границы не переходи, – задыхаясь, шепчет Эдди, когда Тозиер запускает язык ему в рот, а рукой оттягивает ремень джинсов. – Нам что, по тринадцать лет? – фыркает Ричи, и касается тонкими пальцами подбородка парня напротив – ветер ерошит их волосы, и Эдди даже не брезгует дышать выхлопными газами автомобиля – провожать уезжающего из Дерри друга он пришёл один, сбежав с занятий впервые за свою восемнадцатилетнюю жизнь. – Ты забыл, чем мы с тобой вчера занимались? Освежить вашу память, сеньор? Что ж, извольте не гневаться, но вчера, если память мне не изменяет, мы с вами траха... Эдди шипит и закрывает Ричи рот рукой, от которой пахнет медицинской ромашкой. – Если ты сейчас не остановишься, – краснея, объясняется он. – То я захочу продолжение вчерашнего, а ещё никуда тебя не отпущу. – Да ладно тебе, Эдс! Я вернусь, дорогой мой, ты ещё пожалеешь! – он смеётся, а потом обнимает Эдди, как будто им и правда тринадцать, потому что в больших глазах блестят слёзы, и где-то в горле самого Ричи начинает предательски першить, а грудь будто стягивают тугими бинтами. – Я буду скучать по тебе, Балабол, я буду так по тебе скучать. Эдди обрабатывает его руку, вынимая осколки и аккуратно забинтовывает, после того, как промыл ранки чем-то щиплющим. Чистый бинт пахнет аптекой и приятно холодит изрезанную ладонь, как если бы Ричи нашёл в себе силы добрести до ванной и сунуть руку под струю ледяной воды. «Вот так. Гораздо лучше, знаешь ли», – Эдди деловито осматривает руку Тозиера и кивает. «Мне не было больно, Эдс», – из-под полуприкрытых век Ричи смотрит на Эдди, совсем не изменившегося с того весеннего дня, когда они второй раз победили Оно. Разве что осунулся и стал совсем уж бледным. «Нет, Ричи. Тебе больно, – серьёзный взгляд глаз такой знакомый. – Тебе больно, и ты это знаешь. И тебе будет больно и дальше. Ты не должен так страдать. Ты должен справиться». «Но я не могу! – паника накрывает с головой, потому что образ Эдди расплывается перед расфокусированным взглядом – или это слёзы застилают глаза? – Я не хочу справляться, я не хочу, Эдс, я любил… люблю тебя» Каспбрак грустно усмехается. И этой улыбкой можно вены резать. Он всегда так усмехался – будто не верил, что кто-то, а тем более Ричи, может его любить. Ричи подаётся вперёд, хочет обнять, но падает на пол. Рука обмотана побагровевшим уже скотчем. Он закрывает глаза и понимает, что перед ним комната, и квадратики молочного света на полу, и что это раньше его глаза были закрыты. В ладонь ложится осколок зеркала. От него бегут по стенам и потолку золотистые солнечные зайчики, они любопытно заглядывают в глаза и, кажется, смеются. Или это осыпается стеклянная крошка в ванной? Тозиер не даёт себе закрыть глаза, когда срывает с запястий старые бинты, и не чувствует, когда же стекло входит в кожу. Не чувствует, когда входит в вену. Не чувствует, как закусывает губу и от неё бежит струйка крови. Не чувствует, как из него струится и совсем другая кровь, избавляясь от которой он будто становится легче, и его больше не прибило силой тяжести к холодному полу. А потом вязкое утро его отпускает. Он встаёт на ноги так легко, будто ему опять двенадцать, и они с Неудачниками собрались бежать наперегонки до Пустоши. Он оглядывается по сторонам и смеётся, потому что вокруг так светло, что невозможно не смеяться. Потому что солнца здесь нет, но всё равно светло, и это такая ерунда, такой бред, что Ричи разрывает тишину звонким смехом – и смеётся он впервые за год. Он чувствует запах ромашки, и после собственного смеха слышит и другие звуки, вроде журчание Кендускига* вдалеке и шума листвы, только не слышит гудения «Шахт морлоков»**. – Ну и с чего ты смеёшься? Он оборачивается, всё ещё улыбаясь, и теперь он уверен – его глаза не закрыты, и он видит то, что видит. Тёмные волосы даже на вид такие же шёлковые, а в глазах бегают солнечные блики, отражаясь веснушками на носу, на нём короткие красные шорты, которые он всегда носил, и забавные длинные носки, на руке гипс с надписью «Lover», и всё это кажется Ричи нелепым и милым. И он понимает, что сам в огромных заклеенных лентой очках и в дурацкой рубашке с пальмами. – Неужели я не могу просто посмеяться, друг мой, у человека так мало причин для счастья, но я вижу перед собой одну из этих немногочисленных радостей. – Я скучал, Балабол, я так по тебе скучал, – он обнимает его так тепло, что Ричи хочется плакать. – Где ты был, Ричи? – Это был ужасный сон, Эдди-Спагетти, просто ужасный, самый ужасный, какой только может представить твоё воображение. – Что тебе снилось? «Что Оно убило тебя, Эдди, что Оно тебя убило…» – Всё хорошо, Эдди, – он крепче зарывается пальцами в волосы Каспбрака и душит в себе слёзы. – Уже всё хорошо, мой дорогой друг, теперь всё лучше некуда.