Простуда

Сефироту не хотелось ничего, в том числе и жить. Ранее никогда не болевший бывший генерал простудился. Воскреснуть он умудрился в толще ледяной воды, и буквально пробил себе путь к воздуху, сквозь сковавший озеро Древних лед. А теперь он лежал в постели уже второй день, окруженный носовыми платками, резко пахнущими, особенно для его чувствительного носа, лекарствами, пустыми чашками из-под молока, бульона, чая с лимоном… и заботой Клауда Страйфа, от которой уже хотелось выть. Что Сефирот стал человеком, Страйф распознал сразу — по оглушительному чиханью, распухшему носу и слезящимся глазам. Для верности понаблюдав за деморализованным и лишенным сил противником с десяток минут, Страйф разобрал и упрятал в сложную систему ножен свой меч, при одном взгляде на который у Сефирота ныли давно затянувшиеся раны, оставленные ударами чудовищного оружия, и подошел ближе. Уже позже, когда трясущийся от озноба Сефирот прижимался к закаменевшей, напряженной спине своего спасителя, он задался вопросом — почему? Почему Страйф не убил его, пока он слаб и не может сопротивляться, почему везет куда-то, по всей видимости, не в новую резиденцию Шинра, а на окраину жилых кварталов Эджа, а позже — почему он готовит ему горячую ванну с настоями трав, поит лекарствами и кормит протертыми мясными супами с легким привкусом овощей? Почему? Вопросов Сефирот не задавал, а Страйф не торопился считывать их по одним глазам бывшего генерала. Они вообще не разговаривали. Не считать же разговорами короткие указания строго по делу?! Поверни… тесь, выпей… те… Лечиться Сефироту приходилось человеческими методами, материя, как выяснилось в первые же пару часов попыток поставить его на ноги серьезным и сосредоточенным Страйфом, на бывшего не только генерала, но и сына Дженовы — не действовала. Пару раз в день Сефирот хриплым шепотом благодарил Страйфа, каждый раз зарабатывая непонятный, долгий и тяжелый взгляд, от которого хотелось отмотать время назад и забрать опрометчиво произнесенные слова. В какой-то момент, когда градусник опасно подполз к отметке сорок, Сефироту показалось, что он понял замысел старого даже не врага, а всего лишь парня, которому он испоганил жизнь, и которому есть за что ему мстить. Ну кому, интересно, кому будет приятно убить слабого противника? Да никому! Сефироту — уж точно. Вот и выхаживает Страйф его, чтобы потом, когда Масамунэ не будет выплясывать в руке на каждый генеральский чих, сразиться. И сразить. Это он мог понять и принять. И Сефирот перестал благодарить Страйфа, решив, что разгадал тайну его долгих странных взглядов. Ближе к вечеру третьего дня Страйф принес с собой запах крови. Как чужой, так и своей. Потянув носом, Сефирот, стоящий перед электрической конфоркой в одних трусах и намотанном на тело одеяле, обернулся к Страйфу, ввалившемуся в крохотную квартирку, похожую одновременно на жилье спартанца и рабочее место автомеханика, оценил его бледность, неверность движений и стекающие по левой штанине на пол алые капли — и отставил кастрюльку, в которой, не дождавшись своей добровольной сиделки, грел на ужин порцию бульона. Обхватив Страйфа за пояс, Сефирот доволок его до постели — той, в которой провел последние дни — и сгрузил на пропахшие болезнью, потом и самим Сефиротом простыни. Все равно другой кровати в жилье Страйфа не водилось. И теперь уже Сефирот носил лекарства и теплое питье. Но не раньше чем раздетый, зашитый и перебинтованный Страйф удобно устроился под одеялом. Отмывая с рук кровь и пряча в аптечку остатки бинтов, антисептик и не понадобившуюся запасную шовную нить, Сефирот качал головой, удивляясь сюрреалистичности происходящего. А под утро, мучимый новым приступом болезни — выворачивающим все нутро кашлем, он свалился рядом со Страйфом и, чуть отдышавшись, заснул под все тем же странным взглядом, на этот раз еще и изучающим. На следующий день Страйф мог только ковылять по квартирке, и Сефирот заботу о них обоих взял на себя. Все так же молча он протягивал Страйфу чай и величественно кивал на слова уже его благодарности. Перевязку себе Страйф, напоровшийся на жвало какой-то новой ядовитой твари — очередного выкормыша дражайшей мамочки Дженовы, мог сделать и сам, но вместо этого он не остановил Сефирота, когда тот принес и поставил на старенькую шатающуюся табуретку аптечку, откинул одно на двоих одеяло с практически обнаженного тела Страйфа — не считать же за серьезную одежду трусы — и принялся разматывать пропитавшиеся ядом бинты. Страйф смотрел. На руки Сефирота и ему в лицо — склоненное и сосредоточенное. Все тем же непонятным раздражающим взглядом он наблюдал, как длинные пальцы бывшего генерала осторожно ощупывают края раны, проверяют швы… Пятый день они тоже провели в практически полной тишине, но Сефироту она показалась немного уютней, потерявшей напряжение и… как ни странно, враждебность. И он совсем не удивился, когда на утро шестого дня к его губам осторожно, едва ощутимо, прикоснулись прохладные губы Страйфа. Круг замкнулся в тот момент, когда Сефирот, наконец-то поняв, что означают те странные взгляды Клауда Страйфа, не менее осторожно ответил на его поцелуй. А разговоры… Их время наступит позже… Примерно через пару часов…