как ослепительно солнце

Во внутреннем кармане комбинезона Чимин держал пластыри. Не те, что продавались в аптеках, а те, что клала с собой мама: жёлтые, и зелёные, и красные, как браслет из драже, с круглыми рожицами Дораэмона, разбросанными, как синие кляксы. Впрочем, пока не наступило пятое по счёту лето, ни о Чимине, ни о карманах, ни тем более о каких-то там пластырях Тэхён не знал вовсе. Его голова была занята другим: морскими боями, пиратами и жуками в банках; надоедливо сползающими резиновыми подтяжками — врагами любого мальчишки, — комками в манной каше и пулями из пластмассы. В пятое лето пальцы Тэхёна были пухлые, но тело худое и крепкое, как палка. В пятое лето его ладони были измазаны в пыли и краске от турников, а волосы собирали корону из солнца и зелёных колосьев. Голос Тэхёна был не такой, как сейчас, — он перекрикивал остальных и казался звонче чириканья воробьёв. Поэтому между собой беззубые мальчики называли его Воробьём. Воробей был началом всего. Без него не проводилась ни единая игра, не решалась ни единая ссора, и никто не уходил домой раньше, чем Воробей скажет «ступайте». Он придумал им клички, истории, жизни; рисовал татуировки на запястьях, лбах и щеках стащенной у сестры хной, а потом невозбранно получал за свои шалости от взрослых. О чужаках и новеньких ему докладывали напрямую — ведь в стаю нельзя было принимать кого попало, особенно в такую небольшую и хорошую. С беззубыми мальчиками Тэхён играл утром в благоухающем июньском алькове, сооружённом из веток и мха. К полудню их лица наливались румянцем и становились красными, словно спелые яблоки, и когда солнце поднималось так высоко, что глаза начинали слезиться, Тэхён говорил, что пора обедать, и беззубые мальчики расходились по домам, бросая ветки в кучу. В обед мама ставила перед ним суп, в котором плавали водоросли и тофу. Тэхён кривился и бросал туда кашу — так много, что суп становился густым и безвкусным. При виде такого безобразия мама неизменно упирала руки в бока. Она говорила: «Я не буду за тобой доедать, Тэхён, ты уже не маленький». Но Тэхён её словно не слышал и продолжал добавлять кашу, ложка за ложкой, похожую на огромные рисовые горы. После обеда Тэхён снова созывал команду отважных золотоискателей: он громко трубил в рог и брал в руки самую толстую и увесистую палку, чтобы все помнили, кто здесь главный. Корона из солнца и колосьев держалась на нём до самого вечера. Потом, когда темнело, они расходились — мамы начинали с тревогой окликать беззубых из окон, и тогда Тэхён вставал первым, его коленки грязные и алые от запёкшейся крови. Тэхён говорил: — Пора по домам. И палки стукались об землю. Мальчика с грустными глазами Тэхён видел редко. Хоть они жили по соседству, они существовали как будто на разных планетах. В последний раз, когда Тэхён и мальчик встретились, в подъезде пахло слепым дождём и промокшей до нитки обувью. Среди одинаково серых подсыхающих зонтиков Тэхён потерял башмак на левой ноге и не переставая прыгал по лестничной площадке. Прыг-прыг-скок! Тэхён обернулся, когда почувствовал взгляд на своих лопатках. Тэхён хотел спросить: — Привет, ты не видел мой башмак? После чего собирался выведать имя, но мальчик испуганно вздрогнул и убежал, прежде чем он успел открыть рот. Временами Тэхён видел его во дворе, прячущегося среди зелени, словно эльф в чаще леса. Кто-то из стаи сказал: — Его имя Чимин. И все ответили: — Мы не хотим его в стаю. Тэхён хлопал глазами: он не понимал, почему беззубые так не хотели брать Чимина к себе. — Он всё испортит. Разве ты не видел, Воробей? От него толку, как от перевёрнутой на спину букашки. — Да что там, как от жука навозного! — подсказал кто-то, и смех задрожал в ушах тяжёлой стеклянной посудой. — Так его и назовём — «Навозный жук Чимин»! Тэхён поджал губы, красные, как брусника, и ударил палкой об землю. — Никто не будет называть Чимина жуком. Жара собирала взгляды, живые и блестящие, как чёрные жемчужины; беззубые молчали и долго глядели Тэхёну в спину. Когда июнь стал июлем, беззубые окружили Чимина за кирпичной стеной его дома. Беззубых было шестеро — самых рослых и сильных в стае. Они громко кричали, и слова лопались в воздухе, как мозоли — «толстый», «умри» и тому подобное. Чимин вжимал голову в плечи — со всей силы, — а стена за его спиной была похожа на рваную рану, к которой хотелось приложить бинты. Тэхён вырос из-под земли, закрывая Чимина руками. При виде него беззубые смолкли — они сомневались, как поступить дальше. — Не надо, — шепнул Чимин. Тэхён подумал, что глаза Чимина казались ему ещё грустнее, чем когда они впервые встретились, и попытался улыбнуться. Чимин доставал пластыри из нагрудного кармана комбинезона, и пальцы его дрожали. Тэхён лежал и не двигался — двигалось лишь небо, огромный кусок содового мороженого, заляпанный облачными сливками. Беззубые ушли — за ними тянулась дорога, следы, подмявшие влажную землю. Тэхён смотрел на Чимина, на котором не осталось ни царапины, — но лицо было зарёванное и замызганное. Чимин хмурил брови. — Я же говорил — не надо. Тэхён возражал: — Я не хотел, чтобы тебе было больно. Тот посмотрел на него так, будто бы спрашивал: «Разве тебе самому не больно?» и продолжил заклеивать царапины пластырями, не говоря ни слова. Тэхён закрывал глаза и прощался с воробьиной стаей.