Обыденность

Дверь в квартиру неприятно лязгает по барабанным перепонкам. Он стремительно спускается по лестнице, словно ногами перебирает позвонки. Пролеты мелькают серой штукатуркой и облезшим потолком. Выходит на улицу — хлопья снега скрипят на зубах. Закуривает последнюю сигарету из измятой отпечатками пальцев пачки, кашляет желчью в сторону, на ходу оборачивается. Жилая коробка смотрит на него выпуклыми глазницами пустых окон. С рекламного баннера нагло усмехается детский клоун. Без эмоций маска, ему бы такую. Кварталы нарезаются в голове мозаикой, неровными отпечатками в памяти. Маршрут мелькает урывисто, режет глаза прохожими. В голове что-то трещит, как если бы там были сверчки. Дрянь. От лиц, мелькающих перед носом, выворачивает: натянутые улыбки, неестественные смешки. Память, браво ей, подкидывает последние события. Как сладкую конфетку на язык. Пробует её до горечи, до лезвия внутри. Он стягивает с неё простыню, будит под тонкие ребра. Пальцы — палки, больные тычки в грудную клетку. К сердцу ближе, через прутья. Раз — два — три, и доброе утро. Девочка сжимается, всхлипывает, оправляет пушистые кудри. Подтягивает ноги к коленям, вдыхает сырой воздух, будто совсем недавно чуть не утонула. Закидывает голову вверх, пахнет ранней весной. Как ещё живая? Широкая дорога кишит жуками с лакированными спинками, глазками из лампочек. Асфальт хрустит, черно-белая полоска мелькает под ногами. Белый на ней, потухший от каши из грязи и снега. В метре от перехода визжат тормоза, зарождаются вскрики, столкновение чудится ироничным хлопком. Черно — белая жизнь, не иначе. Машина раскрывается перед ним металлическим цветком. Дверцы выгнулись, краска слезла. Нос обжигает гарь. Чертыхается, подходит ближе. Джип кишками наружу съедает под грудой металла водителя. Вой сирен, визгливый до одури, скрипит на затылке. Смотрит в разбитое зеркало. Счастья, говорят, не будет — плевать, куда ему? Приглаживает волосы, цепляет пальцами пустую пачку и движется дальше. За спиной волшебники с белыми халатами уносят труп от глаз, которым лишь бы хлеба и зрелищ. Гробик для табачного изделия плавает в кровавом озерце. Вспоминает красные ниточки на тонких запястьях, останавливается. Губы плотно сжаты, треснутые по краям. Вбить бы через удары крик о помощи, загладить ладонями мольбу. Отмыть от разводов, согреть. Вынести из квартиры, не боясь побега. А рука ведь такая миниатюрная, соскользнет — дай волю. Лес шумит в ушах, барабанит ветками по черепу. Он со свистом загоняет воздух в легкие, шипит и идет дальше. Заходит в магазин, как-то движется среди пестрых пятен продуктовых полок. Задевает массивным плечом захмелевшего мужчину, молча оправляет волосы, скидывая с пальцев холодный пот. Лихорадит. Потом сгребает в охапку то, что сойдет. На кассе противно работает сканер, выскребает из себя продавщице: «Спасибо». Возвращается машинально, не смотря на дорогу. Думает, как самого загнать, чтобы отпустить. Хорошенькую, с чистым взглядом. В век не отдаст. Жаль её. Светофор напротив не меняет цвета, прожигает сетчатку своим красным взглядом. Плевать, быстрее назад. Замок скрипит, рвется. В комнатах зарождается рассвет, дрожит едва. Она все в такой же позе, с игрой теней на едва вздрагивающих веках. Берет её за руки, встряхивает, держит на уровне глаз, вглядывается. Слеза, кажется, но улыбка ласкает губы. Кладет на кровать, укрывает одеялом, прячет от себя же острые колени. Садится рядом на корточки, склоняет голову. — Завтрак. Встает на локтях, приподнимает бровь. С непониманием смотрит, копошится в складках, морщит нос. Он жует губы, тренирует для улыбки, выдыхает. Удавка медленно сползает с шеи. — Я приготовлю,- шепчет. Медленно выскальзывает из кровати, подбираясь к шторам. Раздвигает их тонкими руками. Солнце пламенем заливается в комнату. Тянется к окну, запуская ароматные вихри утра. Прячет синяки под одеждой. Цвет болотными водами, обтягивают запястья водорослями. Он вздрагивает. Нет, не улетела.