Голубой свет

Наблюдать Ньюта за работой — одно из самых любимых занятий Криденса. То, как плавно движутся его руки, когда он гладит и чешет всевозможное зверьё, большая часть которого Криденса, из-за его тёмной магии, не подпускает к себе и на несколько шагов. То, как ловко Ньют колдует, зачастую забывая, что палочку вообще-то следует держать в руке, а не во рту, и уж тем более не зажимать длинными подвижными пальцами ног. Отдельного упоминания заслуживает зрелище того, как он рубит мясо точными взмахами тесака: брови сходятся над переносицей, рот искривляется в хищном — наверное, даже нунду позавидовал бы — оскале, под распахнутой прилипшей от пота к телу рубашкой видны напрягающиеся мускулы. И это только физический труд, в котором Криденс может хоть как-то помогать: таскать вёдра, перекидывать сено, косить траву, выметать кости и погадки. А ведь есть ещё долгие вечера, когда Ньют сидит за столом или висит в гамаке и записывает наблюдения в потрёпанный блокнот, в котором гораздо больше страниц, чем может показаться на первый взгляд. Или когда сочиняет письма своим многочисленным корреспондентам по всему миру, а потом выводит на раскатанных свитках пергамента «Многоуважаемый…» или «Моя дорогая…». В такие моменты лицо Ньюта выглядит одухотворённо, как у солиста церковного хора, возносящего молитву небесам и самому Богу. Его взгляд становится сосредоточенным и направленным внутрь, пальцы, все в чернильных пятнах, играют пером, крутят его, сжимают, поглаживают, перехватывают твёрже, чтобы удобнее было кусать потрёпанный султанчик пушистого страусиного, плавный изгиб орлиного или острую стрелу фазаньего. Перо с одинаковой лёгкостью скользит и по бумаге, и по пергаменту, смоченное яркой фиолетовой или чёрной жидкой тушью, или густыми тёмно-красными, как запёкшаяся кровь, чернилами, удерживаемое с одинаковой лёгкостью как в левой, так и в правой руке или же повинующееся плавным взмахам палочки. Почерк Ньюта, когда он пишет заметки, неровный, с то наползающими друг на друга, то растягивающимися буквами, с огромными округлыми хвостиками, которые будто огибают невидимых маленьких животных, снующих между слов. Строки официальных писем по сравнению с ними — бездушные, ровные, как по линейке, одинаковые, как по шаблону: «В департамент Распределения…», «В Департамент по Контролю…», «Министру Магии Англии и Соединённого Королевства…» — и сотни мелких буковок, нанизанных меж невидимыми линиями. Когда Криденс увидел «Министру…» первый раз, ещё в корабельной каюте, он испугался, что Ньют будет писать о нём, но тот рассмеялся в ответ на его опасения, взлохматил отросшие волосы — сначала Криденсу, потом себе, убирая со лба, — и на лист легло прошение об «ускоренной процедуре проверки, а не как в прошлый раз». Под ним Ньют другими чернилами накарябал рецепт не то коктейля, не то зелья, не то супа. Именно тогда Криденс перестал сомневаться в своём решении покинуть Америку вместе с этим странным англичанином, таскающим в чемодане маленький и очень уютный мир. С тех пор Криденс ни разу не пожалел о принятом решении. Ни когда Ньют на полгода бросил его на попечении вечно занятой мадам Скамандер и двух ушастых смешных полуросликов, ни когда приглашённый Ньютом въедливый рыжебородый маг пытался копаться в мыслях Криденса, отчего у обоих разболелась голова, а Криденс ещё и разрушил до основания симпатичную беседку, в которой полюбил читать после обеда. Ни даже когда чёрный вихрь взвился обжигающим душу демоном у Криденса внутри, грозя разметать всё вокруг из-за того, что незнакомый мужчина обнимал Ньюта так, как никогда не осмеливался обнять Криденс. Нет, он не жалел ни мгновения, и ни мгновения не злился на Ньюта. Только на себя — за нерешительность, за глупость, за ревность, за неуклюжесть, за то, что до сих пор не приструнил окончательно тёмного зверя своей магии. И за то, что целую минуту позволил себе сомневаться, прежде чем согласился отправиться с Ньютом в очередное путешествие. Мир чемодана преобразился с тех пор, как Криденс был в нём первый раз. Не считая жилой части, которая осталась почти без изменений, так что он даже нашёл старую робу, в которой ходил здесь во время прошлого путешествия с Ньютом, и в которую немедленно переоделся, остальное было узнать и найти гораздо сложнее. Вольер нунду теперь занимал самый обычный тигр, если только зверюгу размером больше человека и весом как три Криденса можно назвать обычной. Исчезла африканская саванна: будто и не было никогда ни озерца, ни узловатого деревца, ни распахивающей объятия равнины. Вместо всего этого теперь колыхалась бесконечная высокая трава, за которой не было видно ни ревущей где-то в глубине зарослей реки, ни пасущихся в ней животных. А вот холодных снежных загонов теперь было два: прошлый, с одиноким деревом и гладкими холмами, и, по соседству с ним, но не пересекающийся, новый — с бескрайним морем, испятнанным осколками льдин. Конечно, и просторы прерии, и бескрайность моря были лишь видимостью, успокаивающей живущих в вольерах животных, но это не мешало Криденсу любоваться пейзажами по пути из Америки в Англию, когда он прятался здесь от духоты каюты, и не мешает сейчас, когда они едут неизвестно куда, а снаружи чемодана забитый ящиками товарный вагон. Там, снаружи, нет возможности разойтись в узком проходе между ящиками к двери, чтобы сквозь узкую, скрытую от постороннего взгляда щель выглянуть на проносящиеся мимо горы. Да, наверное, они уже достигли их — Криденс видел утром почти чёрный на фоне яркого неба и солнца силуэт, загораживающий половину горизонта. Но несмотря на то, что Криденс почти сразу после утренней кормёжки завалился в гамак и проспал полдня, сейчас ему не хотелось выходить из чемодана, и он, стащив с ледника полкруга колбасы и виртуозно выудив лепёшку из запечатанного заклинанием сохранности короба, устроился в куче сена между двумя вольерами и наконец-то раскрыл одну из взятых в дорогу книг по истории магии. Большая часть рассказов в ней напоминала заунывные сказки, в которых кто-то слишком часто натыкал цифры и титулы, но даты сражений, как и полные имена участников с обеих сторон он наловчился пропускать ещё две книги назад. Книга ворчливо ругалась, когда на неё попадали крошки или когда Криденс вместо магии пытался переворачивать страницу жирными пальцами, и он каждый раз невольно улыбался, вспоминая оставшегося в доме мадам Скамандер старого Телли, который долго не мог поверить, что Криденс не собирается ничего красть, а потом сбегать в ночи. И трёх дней не прошло, как они покинули Англию, а Криденс уже по нему скучает. И по дому, ставшему ему родным, и по мадам Скамандер, чьё имя до сих пор с трудом выговаривает, и даже по постоянно норовящему подпрыгнуть и укусить за нос грубому джарви, живущему в малиннике. Довольно скоро после того, как он сел читать вприкуску, вокруг собралась толпа разношёрстных любителей стащить чужую еду — от «лечебного» книззла Армандо до переругивающихся пикси. Так их и застал наконец-то спустившийся вниз Ньют — переругивающегося с книгой Криденса, который уже трижды почистил руки заклинанием, и пирующих на остатках сэндвича животных. При его приближении все притихли: замерли пикси, судорожно дожёвывая с трудом отбитую у Армандо запретную колбасу, замолчала книга, заложенная соломинкой и закрытая. Криденс скосил глаза туда, где только что шипел вздыбившийся книззл, но увидел только довольно шустро улепётывающих ползунов. Такая реакция животных на Ньюта, которого всё живое, кажется, безмерно любит, была довольно странной, так что Криденс нахмурился и присмотрелся внимательнее. Ньют стоял, чуть ссутулясь, покачивая головой из стороны в сторону и глядя одновременно вдаль и внутрь себя. Ни пиджака, ни жилета, рубашка распахнута на груди почти до пояса штанов, а штанины над босыми ступнями — закатаны выше колен. Рубашка колыхалась и топорщилась, будто под неё забралось что-то живое и непоседливое. Отложив книгу, Криденс привстал, и взгляд Ньюта сфокусировался на нём, став более осмысленным. Три секунды спустя Ньют вывернулся из рубашки, и у Криденса перехватило дыхание: над плечами Ньюта поднялись полупрозрачные сияющие щупальца — почти как у мармита, но сотканные из чистой магии. Щупальца извивались, то съёживаясь вокруг туловища Ньюта, то распрямляясь, будто проверяли, смогут ли отделиться, если рвануть достаточно резко. Два из них задели Криденса, сбив охватившее его оцепенение, когда Ньют, мурлыкая себе под нос какую-то безумную мелодию, прошёл мимо. Он медленно пошёл за Ньютом, направляющимся к морскому вольеру, заранее предвкушая грядущее зрелище. До этого Криденс лишь дважды присутствовал, когда Ньют, повинуясь связывающим его узам, делился с мармитом магией и лаской, успокаивая нежное существо, и оба раза это было так прекрасно, что от одного вида свивающихся в замысловатые узоры щупалец у Криденса сводило живот сладкими судорогами и ладони чесались от желания коснуться сияющего шевелящегося клубка. То, какой нежностью веяло от этой пары, сплетённой в тесных объятиях, по мнению Криденса, стоило всех растрачиваемых при этом сил, каждой минуты беспамятного сна, в который погружался Ньют после того, как оставлял умиротворенного и снова спокойного мармита одного и выпадал за пределы вольера. Даже если в других случаях, когда Криденса не было рядом, чтобы дотащить его до постели, Ньют так и оставался лежать на посыпанной гравием и опилками дорожке до самого пробуждения. И даже спящий Ньют не выглядел настолько хорошо, как сияющий голубой магией. Наверное, лучше было только зрелище Ньюта, задумчиво грызущего кончик пера в попытке придумать вежливый ответ очередному идиоту, желающему купить одно из редких животных, описанных в недавно изданном справочнике. Или наравне с этим. Они достигли вольера, и Ньют прямо в штанах вошёл в колышущуюся воду, в которой от волнения едва мерцал мечущийся из стороны в сторону комок. Криденс остановился у самой границы вольера, не в силах вспомнить заклинание, позволяющее дышать под водой. В отличие от Ньюта, у него не было ни магического договора с морским жителем, ни сияющих голубым щупалец — только отчаянное желание видеть чётче сквозь призму удерживающего воду поля и чёрная зависть к тому, что происходит сейчас между Ньютом и мармитом. Повинуясь связавшим их узам, Ньют льнул к размытому дрожащему существу, гладил пальцами и щупальцами, согревал магией и теплом своего тела. От расходящихся во все стороны потоков волосы Ньюта шевелились, как у русалок на движущихся иллюстрациях магических книг, и по ним то и дело пробегали искры, едва заметные за толщей воды и на фоне гораздо более сильного сияния щупалец. Поначалу пытавшийся ускользнуть мармит несмело обнял ласкающую его руку одним из своих щупалец и даже перестал дрожать, доверчиво подставляя грушевидное тело под нежные поглаживания. Криденс моргнул и пропустил миг, когда окончательно справившееся с паникой существо обвило Ньюта с ног до головы, всё сильнее наливаясь собственным светом, будто впитывая щедро отдаваемую ему магию. Нет, щупальца Ньюта не теряли яркость, но их движения становились всё более плавными, всё сильнее замедлялись, пока наконец мармит не разомкнул объятия и не свернулся сонным клубком, мягко покачивающимся в толще воды. Сейчас процесс успокаивания длился гораздо меньше времени, чем Криденс помнил по прошлым разам, и, видимо, Ньют затратил меньше сил, потому что почти не опирался на его плечо на обратном пути к жилой части чемоданного пространства. Криденс помог ему улечься, накрыл пледом и всё же не удержался — погладил одно из расслабленно висящих почти невидимых теперь щупалец. Пальцы кольнуло, будто слабым электрическим разрядом или предупреждением охранного заклятья, щупальце дрогнуло… и погладило Криденса в ответ. Ньют сонно моргнул, пробормотал что-то об излишке магии, поймал в ладони руку Криденса. От его пальцев вверх побежали щекотные голубые искры, от которых стало приятно и тепло. Осмелев, Криденс снова погладил щупальца, теперь сразу несколько, и те снова засияли голубым, потянулись обниматься. Криденс обернулся к Ньюту, не зная, можно ли продолжать, но тот лежал расслабленный, с закрытыми глазами и совершенно не реагировал ни на прикосновения Криденса к щупальцам, ни на их поведение, потому что уже глубоко спал. Раз Ньют заснул, а до вечерней кормёжки и уборки было ещё немного времени, Криденс думал вернуться к книге, но, похоже, у его изменчивой удачи были совсем иные планы. Стоило потянуться поправить сбитый в сторону плед, как щупальца окончательно оживились и оплели его руки от запястий до локтей, пробравшись под рукава робы. Кожу будто ожгло горячими поцелуями, и у Криденса закружилась голова от резко нахлынувшего возбуждения. Он чувствовал, как горят лицо и шея, как колотится сердце в груди, всё ускоряя бег, всё сильнее пытаясь не то выскочить через горло, не то прорваться наружу прямо сквозь плоть, выворачивая рёбра и обнажая лёгкие, которые, стоило щупальцам продвинуться глубже под робу и скользнуть по телу, будто сжала на миг безжалостная рука, не давая вдохнуть. Два самых длинных щупальца обвили Криденса за плечи, не позволяя ему отстраниться, и он упал на колени, не в силах удержаться на ногах. Беззвучно, чтобы не разбудить Ньюта, охнул, попытался отодвинуться, но тут одно из щупалец скользнуло поверх члена, и Криденс замер, переполненный сладким ощущением, и расслабился, позволяя делать с собой всё что угодно. От макушки до самых пяток и обратно шли нарастающие волны покалывающей магии, невероятно гармонично сосуществуя с тёмной силой Криденса, вынуждая придвинуться ещё ближе, чтобы шарящие по телу щупальца могли достать всюду. Не было ни одного участка кожи, который бы не покрылся мурашками и не горел жаждой этих прикосновений на грани щекотки, этой ласки гладких искрящихся голубым светом щупалец. Криденс остро чувствовал, где кожи касалась роба, но грубая ткань лишь сильнее дразнила, не принося облегчения. Проглотив очередной вздох, Криденс начал выпутываться из одежды и только уже стянув трусы до колен, понял, что именно делает. Стыд накрыл его стремительной лавиной. Несмотря на то, что Ньют спокойно относится к наготе, как к своей, так и к чужой, да и вряд ли ему будет отвратительно видеть кого-либо даже во время… совокупления, поправил себя Криденс до того, как назвал бы это нецензурным определением. После всего, что Ньют наблюдал в животном мире, его вряд ли способно смутить зрелище человеческих утех, которых он, скорее всего, в силу своего любопытства повидал не меньше. Возможно, в том, что Ньют делал для мармита, тоже было немного подобного наслаждения. И вполне возможно, что магия, способная создать такие восхитительные чуткие и возбуждающие щупальца, значительно расширяет границы возможных… извращений. Последнее слово Криденс произнёс в своей голове с интонацией воскресного проповедника, что придало мыслям и ситуации особо пикантный оттенок. Криденс сбился с мысли, потому что одно из щупалец скользнуло ему между ног и с силой огладило от основания члена до того места, где кончается спина. Или начинается — это с какой стороны посмотреть. Ещё одно щупальце исследовало не скрытые больше одеждой соски, попеременно касаясь то одного, то второго, отчего от них яркой нитью прошивало удовольствием прямо до головы в одну сторону и до члена в другую, выбивая остатки связных мыслей. Щупальца скользили по Криденсу, сдавливая, дразня, возбуждая всё сильнее, и Криденс ласкал их в ответ, гладя невозможно реальную, живую упругую магию, струящуюся вокруг и сквозь него. На краю сознания мелькнуло, это не только значительно лучше, удобнее и приятнее, чем любые виды рукоблудия, которым он предавался или о которых всего лишь мечтал, но и не является рукоблудием как таковым. Конечно, руки его блуждали по голубым пульсирующим извивам волшебных щупалец, но не по собственному телу. Значит, уже более внятно подумал Криденс, он занимается любовью с магией. Или даже с… Он опустил взгляд с потолочных балок на лицо Ньюта, спокойное и улыбающееся во сне, и в следующее мгновение случилось почти одновременно сразу три события: одно из более тонких щупалец надавило за основанием члена и вошло внутрь, ощутимо обжигая скольжением, противным обычному направлению движения, и магией, жалящей голубыми искрами самые чувствительные места; до Криденса дошло, что раз магические щупальца растут из Ньюта, то именно с ним он и занимается любовью, хотя тот, насколько Криденс помнит, никогда не предлагал и не соглашался ни на что подобное; Криденс кончил, достиг пика блаженства, извергнулся семенем и все прочие эпитеты, какие когда-либо придумывали люди для этого простого, естественного и несомненно приятного процесса. Кончил голым (впервые в жизни), со скользящими по всему телу и даже внутри него магическими щупальцами (тоже впервые в жизни), с мыслью о том, что Ньюту, когда тот узнает, это может очень не понравиться, даже не подумав сдержать победный стон. Мигом позже глаза Ньюта распахнулись, и Криденс оказался под прицелом пристального голубого взгляда. Ньют смотрел без осуждения, без тревоги, даже без обычно присущего ему любопытства. Криденс ждал окрика, отповеди, но никак не того, что Ньют извинится за своеволие щупалец, развеет их парой жестов, перевернётся на другой бок и снова уснёт. Но так и произошло. А Криденс ещё долго стоял на коленях на измятой и запятнанной робе, потрясённо размышляя о произошедшем, о реакции Ньюта, о собственных желаниях и почему-то — о мармите.