Трещины

      Январь две тысячи шестнадцатого года. Джунхёк влип в скандал с отношениями. Неожиданно всплывшая в интернете его переписка с фанаткой морально уничтожила его. Разгромленный, он не знает, что делать и каких последствий ожидать. На кону — мечта, за которую парень держался всю свою юность, и сейчас она готова была превратиться из блестящего хрусталя в пыль.       Никто в группе не смеет винить парня в льющейся на группу ненависти. Ни у кого даже мысли не было — спустить всех собак на Хёка. Ребята всё понимали и молча ждали, когда на горизонте снова взойдёт солнце, когда в гостиной снова послышится смех — их всех, шестерых, — и всё снова будет хорошо. Потому что всё должно быть хорошо.       Доун не находит себе места. Он видит, как страдает его друг, но не знает, как унять эту боль. Учёба в школе летит по наклонной с оглушительным свистом, проблемы увеличиваются со свойством геометрической прогрессии. В воздухе висит недосказанность, секреты и спрятанные от чужих глаз проблемы. Боль пульсирует во всём теле, внутри всё скручивает, дышать сложно, мозг отказывается воспринимать информацию. Не хочет мыслить рационально и вторит какие-то бредни.       Джунхёк молчит, не говорит ровным счётом ничего, только бесконечно извиняется, тренируется ещё больше обычного, срывая голос и тратя на сон как можно меньше. Спать нельзя. Потому что если заснёт, то увидит то, чего боится больше всего на свете. — Хён, пожалуйста, отдохни. Всё наладится, слышишь? — Доун сидит над скрученным мыслями телом друга, трясётся от страха, потому что тоже боится. Тоже не верит, что всё будет хорошо.       В феврале компания выпускает официальное заявление, в котором Джунхёк разрывает контракт по личным причинам.       В общежитии непривычно пусто, тишина действует на нервы, капает на темечко и сводит с ума. Всем страшно. Все отказываются верить. Не до конца понимают, что случилось и чего уже не произойдёт наверняка. Резко опустевшая кровать всё ещё хранила его тепло и запах волос.       Глубокой зимней ночью Вонпиль находит заплаканного Доуна сидящим на полу кухни. Тот не может успокоиться уже который день, неумело (возможно, в силу возраста) прячет своё истинное состояние от других. Непроизвольно ломается. Ему ведь только семнадцать, он даже не успел увидеть толком мир, но какого чёрта ему так адски больно? Неужели это нормально — испытывать всё это в таком юном возрасте?       Юн вздрагивает, когда чужие суставы неожиданно хрустят рядом. Ким сидит напротив в темноте, аккуратно протягивает руки. Прижимает содрогающееся тело к себе. Доун крепко цепляется за футболку Пиля, в которой тот обычно спит. Старшего бьёт током. Юн пытается не закричать от переполняющей его боли, поэтому зажимает во рту, как кляп, собственную руку. Зарывается в ткань одежды Вонпиля, хочет спрятаться там, раствориться. Перестать существовать, чтобы наконец-то прекратить все эти мучения.       Вонпиль всё крепче прижимает парня худыми руками к груди. Доун готов развалиться на кусочки, чувствует, как тело покрывают трещины: ползут, точно ядовитые змеи, становятся глубже, будто тело — земля, а боль — землетрясение. Внутри всё рушится, взрывается и бьётся в агонии. Сделать вдох полной грудью страшно — вдруг трещины разойдутся ещё сильнее и окончательно съедят Доуна?       Пиль сидит на полу и изо всех сил пытается не дать этому человеку рассыпаться. Чувствует у себя на затылке неприятное ощущение. Будто что-то ползёт и по нему.       После той ночи Доун изменился. В одно мгновение. Внутренние изменения совершили над ним бесчеловечнную революцию, практически насилие. Другие называют это взрослением. Иногда, когда люди интересовались его возрастом, парень провалился в какую-то пучину в поисках ответа. И каждый раз было мучительно осознавать — ему слишком мало, чтобы пережить подобные вещи.