Верещатник

      Надор у каждого свой. Для одних он угловатый камнями, выходящими из земли, колющий еловыми ветками и стынущий водой в лужах по обочине. Для других — холодный, жгущий руки ранним снегом, неулыбчивый и кислый, как лопнувшая в пальцах клюква. Есть и те, для кого он топкий, обманчивый, пугающий криками ночных птиц и манящий недобрым светом болотных гнилушек. Разный.       Для Эгмонта он особенный: сладко пахнущий прелой травой и розоватыми цветами эрики, поросший мхом и пестрым лишайником, пенящийся руслами горных рек. Прячущий в глубоких зарослях крохотные кусты пахучей княженики. Зеленый, снежно-белый, серый, хрустально-голубой, черный, ягодно-красный. Ветреный, шуршащий вересковыми пустошами, расстилающимися под низким северным небом.       Эгмонт сам себе напоминает вересковую пустошь — верещатник, как говорят селяне, — пустой, посеревший за зиму, высушенный ветром, гуляющим от гор к долинам и обратно, ломкий и шуршащий.       По коже пробегают мурашки, и герцог прилагает усилие, давя неуместную дрожь и не позволяя себе ежиться в бессмысленной попытке согреть то, что уже не согреешь. Холодно. Весна еще даже не успела вступить в свои права. Только небо стало чуть выше и ветер тревожно щекочет нос новыми запахами. Плохое время для смерти. Правда, пожалуй, лучше уже не будет. Кажется, это вообще последний шанс, который остался на то, чтобы поступить честно. Хотя... Честь? Эгмонту становится горько. Он почти слышит, как непрерывно и монотонно гудит ветер в теснинах его родных гор, стремясь вырваться из узкого круга камней на простор верещатника. Этот звук, которого на самом деле нет, давит, не дает сосредоточиться на чем-то одном.       Он не оправдал ожиданий Надора, и тот отвернулся от него. Эгмонту трудно осуждать за это. Только вдвойне горько от того, что останется Ричарду, и от собственного малодушного облегчения.       Резкий звук вырывает пока еще герцога из раздумий. Он поднимает глаза — в небе, расправив пестрые крылья, парит кречет. Птица пронзительно, протяжно клекочет в вышине, а потом бросается вниз.       Эгмонт встает. Нога тут же напоминает о себе, но он даже не морщится. Линия ждет. Это его последний шанс умереть достойно. Смыть подлость кровью? Пожалуй. Хоть в этот раз он сделает что-то правильно. Или снова ошибется. Кто знает. Но это уже не важно. Алва ждет. Эгмонт рад воспользоваться его благородством. Хороший военный: дерзкий, честный, кипучий. Такой, может, и удержит страну. Ту, которую Эгмонт предал.       Герцог Окделл улыбается. Где-то там — дома — серо, сыро и по верещатнику свободно шуршит ветер. Здесь тишина и ожидание в синих-синих глазах. Только не Смерти вовсе, а живого человека. Настолько живого, что больно смотреть. Эгмонт знает, как поступить. Из всех зол, на которые по его милости обречен Надор, он выбирает меньшее. Шпаги. Поклон. Воздух словно свивается в упругий жгут. Эгмонт знает, что может убить Алву, но не убьет. Пара шагов до черты. Сигнал. Мгновения промедления хватит. Удар. Посреди серого верещатника расцветают красные цветы.