Клятвы

      Он весь — нервы и воля. Клинок в ножнах — достаточно взгляда для понимания: там, под кожей, — сталь. Он приложил все усилия, чтобы не бросаться в глаза, чтобы здесь, при дворе, на него меньше смотрели, а если и смотрели, то видели только истершиеся в походах ножны, а не сияющий наточенный клинок. Он очень старался и даже смог.       Почти. Рамиро ухмыляется: уж он-то знает, видит. Глаза выдают Ричарда Горика. Глаза — багряноземельская сталь. Кузнецы там научились выплавлять клинки из разных металлов. У Рамиро есть такой: испещренный прожилками, не лишенный благородной красоты, но прочный и гибкий. Таким и должен быть герцог Окделл, даже принявший графский титул, отказавшийся от всего, только не от себя. Верный тому, что считает правильным. Он закалялся и проверялся на прочность каждым, кому хватало смелости скалить зубы на племянника Шарля Эпинэ. Рамиро в том числе. Теперь и вспоминать стыдно, каким, должно быть, злым ребенком он казался Ричарду.       Что произошло потом? Это были учения. Ричард замещал уехавшего маршала Колиньяра, Рамиро готов был на что угодно, лишь бы не возвращаться в дождливую и какую-то болезненную столицу. Пара разделенных на двоих вечеров в тесной комнате офицерского дома, несколько серьезных разговоров и море выпивки приглушает голос крови и налаживает взаимопонимание. А без кривого зеркала кровной вражды Ричард... занятный. Те вечера, наверное, и переломили ход их истории. Стали точкой отсчета. День за днем. Интерес, узнавание, удивление, примирение, принятие, привязанность... Постепенно, от одного к другому их отношения менялись. В лучшую, вероятно, сторону. Но, разумеется, такой лакомый кусок, как дружбу кровников, не могли оставить незамеченной. О, если бы он отрезал язык каждому сплетнику, Оллария осталась бы нема. Но сплетни стали вторым переломным моментом. Посеянным зерном, давшим всходы. Вряд ли они задумались бы о самой возможности, и ходили бы по кругу — теряли время. И так потеряли непростительно много.       Октавий глядит с любопытством, Рамиро молчит и смотрит на нового Первого маршала Талига. Не может насмотреться. Сжатый в кулак, напряженный, собранный. Ричард мастерски научился притворяться таким, каким его хотят видеть. Его трудно винить — это вопрос выживания, а не бесполезной гордости. Больше тридцати лет на птичьих правах, гость в собственном доме, чужой и для Людей Чести, и для Лучших Людей. Пожалуй, да — на одной гордости тут точно не продержишься. Рамиро видел, как разворот широких плеч изламывается к ночи, как из года в год углубляются хмурые морщины на лбу и все чаще в волосах на солнце мерещится седина. Рамиро любит проводить по ним пальцами, убеждаясь, что только мерещится и это просто свет играет злую шутку с глазами.       Ричард смотрит в ответ прямо. Все еще коленопреклоненный, но не покоренный, лишь позволяющий себе казаться таковым. Слова клятвы отзвучали и были услышаны. Рамиро чувствует волнение, почти трепет.       Его. Теперь этот человек связан с ним сильнее, чем любой брачной клятвой. Хищное чудовище внутри сыто облизывается, Рамиро почти чувствует, как оно ведет носом, ожидая, когда же добыча перестанет сопротивляться. Ричард едва заметно лукаво щурится. Что-то задумал? Рамиро сглатывает.       Когда же кончится весь этот церемониал? Определенно, надо будет упростить его, пока придуманные отчимом правила еще не успели закостенеть в традиции.       Наконец вечер подводит итог официальной части нового назначения. Но так просто все не заканчивается, господам придворным только дай повод развлечься, и они устоят сущий хаос. Пусть их. Сбежать с этого праздника жизни не составит никакого труда, даже для второго и третьего лиц королевства. Особенно для них.       Покои Рамиро, выдворенные слуги, едва разожженный камин — терпение никогда не было его отличительной чертой.       Рамиро подходит вплотную, смотрит, дышит, касается плеч. Ричард пару мгновений медлит, а потом эти губы, которые приносили клятвы так уверенно и без тени колебаний, робко касаются лба, переносицы, кончика носа. От этой неловкой нежности Рамиро вдруг становится больно. Зверь внутри задыхается и скулит, натягивая поводок. Время замирает и поворачивается вспять. Как будто перевернули песочные часы. И ни намека на седину в русых волосах, незаметны морщины на лбу и у рта и, разумеется, усталость в глазах — это только иллюзия, недобрый подарок слишком долгого дня. Рамиро прижимается, притискивается всем телом.       Ему просто некуда деться от этого человека, а Ричарду — от него. Потому что так работает мир. Так должно быть, и если хоть кто-то попытается оспорить эту истину, он очень дорого заплатит за свою дерзость. Внимательно глядя в серые глаза, Рамиро мысленно клянется себе в этом. Теперь они связаны еще сильней. Что бы ни было там, за границей объятий, куда бы ни забросил их долг перед Талигом, перед живыми и перед уже ушедшими, их всегда будет связывать невидимая, но прочная нить клятв. Ричард улыбается — кажется, впервые за этот бесконечный день. А Рамиро боится сказать себе, что наконец-то счастлив.