Habits

Для Адлета в Гансе прекрасно всё: от слишком длинной неровной чёлки, скрывающей слишком красивые глаза, до его смешного и такого приевшегося за время совместного проживания в храме «няканья». Он до безумия, до дрожащих кончиков пальцев любит цеплять пряди тёмно-синих волос, вдыхать еле уловимый запах, смутно напоминающий ореховый, и смотреть в жидкое золото его глаз. Узкий кошачий зрачок тонет в почти светящейся радужке, а бесы в этих самых глазах страшнее демонов полуострова. Но они манят. Притягивают взгляд, почти гипнотизируют. Адлет может часами просто сидеть на худых бёдрах Ганса, гладить мягкие, немного кудрявые пряди волос и смотреть в его глаза. Хампти от этого жмурится, как кошка, улыбается клыкастой улыбкой и почти наигранно мурчит. От этого звука, вибрирующего в голове и грудной клетке, у Адлета внутри всё обрывается и падает вниз, в само ничего, и становится приятно пусто. Эта пустота уже привычнее воздуха. Ганс, ловя на себе сумасшедший, дрожащий, сводящий с ума одним лишь своим лихорадочным блеском взгляд, отвечает ещё более широким оскалом, облизывает юрким языком сухие тонкие губы, а после целует — жадно, грубо, до крови и тихого шипения Майера. Он сжимает огненные волосы на затылке, наматывает их на кулак и тянет назад, вынуждая запрокинуть голову и задохнуться в новом отчаянном поцелуе. От этого больное обожание и глупая человеческая страсть разгораются в нём с новой силой, и потушить их не способен даже Ганс, поэтому он позволяет взять над собой верх, почувствовать временное иллюзорное превосходство. А потом забирает, вырывает из рук Адлета и оставляет напоследок лишь отзвук разочарования и жалости в его сердце. За это Адлет любит его даже больше, чем себя самого. Срывать с убийцы его рваньё, которое он так гордо называет одеждой, для Адлета — самая лучшая награда за багровые засосы на шее и ключицах. Ганс никогда не противится — напротив: разжимает цепкую хватку рук на худых предплечьях и длинных волосах и смотрит выжидающе на сидящего перед ним Адлета. Вот он, открытый, беззащитный, со сбитым дыханием, покрасневшими губами и открытой шеей в отметинах. Ганс больше всего любит наблюдать за таким Майером: когда он не «Сильнейший человек в мире», а простой дрожащий мальчишка, лихорадочно покрывающий его уже оголённые острые плечи и ключицы быстрыми поцелуями, обжигающими, словно адское пламя. Он прикрывает глаза всякий раз, когда Адлет елозит по его бёдрам и тянется за новым жадным поцелуем, будто за глотком воздуха после удушья. Ганс знает: его собственные губы на вкус как свежая кровь. Адлет не раз задумывался, почему же, когда он чуть касается уголка губ Хампти, на языке тут же расцветает солёный прогорклый металл. Будто каждый раз, убивая, Ганс пьёт их кровь, и губы навечно впитывают её вкус. Навечно клеймят его безумным, беспощадным убийцей. Абсурд. На самом же деле Ганс больше всего не любит кровь. Даже больше — ненавидит. Она мерзкая и липкая, и пахнет дурно, что кружится голова. И свои губы он ненавидит тоже — за их вкус. Ирония судьбы. Но чужие — Адлета — любит больше собственной жизни. Больше, чем убивать. Господи, он готов вырезать всех героев шестицветия, только бы хоть раз коснуться их — тонких, отвечающих на каждый поцелуй, всегда немного приоткрытых — для него. Ганс всегда целует жёстко, с нажимом, не давая и шанса перехватить инициативу, потешая своё самолюбие. А Адлету и не нужно: он знает, что тихий скулящий стон в ответ с его стороны для Хампти ценнее всего золота из сокровищниц короля. Майер любит смотреть на загорающиеся галактики и безумие в его глазах, когда он закусывает губу и приглушает этим сдавленные, несдержанные стоны. Он любит мучить его сладострастием и невесомыми движениями пальцев по оголенной груди. А ещё любит боль. Вязкую, словно патока, и блаженную. Любит, когда Ганс прикусывает тонкую, кажется, светящуюся бледностью кожу на его ключицах и под самым ухом. Любит, когда его хватают за длинные волосы, тянут и запрокидывают голову назад, до хруста шейных позвонков, вырывая из горла полузадушенный выдох. Ганс наслаждается превосходством и полной властью, а Адлет — жгучим желанием в груди и внизу живота. И совсем немножко мазохизмом. Майер позволяет рвать на себе одежду кинжалом, и Хампти нарочито проводит лезвием по голой коже, оставляя бледно-красные полосы. Мышцы под острым металлом напрягаются и покрываются холодной испариной, а Адлет просто не может дышать — от восторга. Он утыкается лицом в простыни и полностью отдаётся во власть рук Хампти, не дышит, словно хочет остановить время и насладиться моментом бессчетное количество раз. Входит Ганс сразу, на всю длину, не растягивая, осыпая Майера не нежными словами, а колючими поцелуями между лопаток и в перекаты плеча. Адлет же дрожит под ним от нескрываемого желания, выстанывая имя Хампти и выгибаясь навстречу. Такого Адлета не любить просто невозможно, и хочется запоминать каждую ночь рядом с ним, каждое движение и каждое «Ганс!» сквозь сцепленные зубы. И Хампти запоминает. Каждую деталь, каждую привычку, каждое всё. Он думает, что похож на маньяка, и смеётся после этой мысли безумно и немного истерично. Прямо на ухо стонущему под ним Майеру. Потому что действительно — маньяк. Двигается он резко, в своём рваном темпе, и даже не замечает, как Адлет хватается за простыни и пытается вдохнуть, уже задыхаясь по-настоящему, а сердце неистово заходится в груди. Когда Ганс кончает, он пытается сквозь туман ощущений запомнить, как тяжело дышит Майер, как подгибаются его худые руки и как он обессиленно падает на жёсткую кровать. Как тянет его на себя и утыкается лицом во влажную и напряжённую грудь. Пытается и понимает: это уже хроническая привычка. Зависимость. Без Адлета Гансу уже нельзя, и Майер это понимает даже лучше него самого. Хампти дышит так же тяжело и сипло, смотрит в полузакрытые, подёрнутые дымкой вожделения глаза напротив. В них — будто подтверждение того, что он рядом, прямо под боком, открытый и прекраснее всего мира. Ганс закрывает глаза и видит Адлета на обратной стороне тонких век. Ухмыляется совершенно довольно и устало и думает, что запоминать лихорадочно каждую секунду просто нет смысла, ведь Майер всегда будет рядом. Всегда будет живым и единственно верным доказательством, что всё между ними — пресловутая утопичная реальность.