***
Спустя около часа ходьбы по длинной, но узкой кишке коридора, Он остановился. Зашуршал пакетом, вытащил из него торт Наполеон. Они молча уселись на твёрдом полу. Здесь, в коридоре, лишь потолок и пол оставались полноценными стенами, правые и левые - сплошь стёкла. За ними мела пурга, порой виднелись гротескные сооружения, то уходя в небо, то останавливаясь на полпути, треть, четверть. Избавив тортик от бумажной оболочки, Он посыпал его перхотью. С усилием провёл ладонью по небогатой волосами голове, странными и тщательными движениями пальцев почесал, собирая под ногти маленькие белые жирные пылинки, затем поднял эту ладонь над тортом, помог отточенным движением большого пальца ссыпать из-под ногтей других пальцев эти пылинки вместе с чёрно-бурыми катышками грязи. Повторил эту операцию несколько раз, пока торт не покрылся тоненьким слоем белого порошка. Затем Он с силой высморкался в ладонь другой руки, утёр нос обшлагом рубашки и поднял эту ладонь над кондитерским изделием. Обилие болезненно-жёлтых соплей слизью стекало вниз, всё ещё не отрываясь от пальцев. Наконец, упало. Он снова вытерся обшлагом. Она всё это время тупо смотрела за его движениями, сидя в позе лотоса. Затем из того же пакета Он достал нарезанный батон, вынул несколько скибок из полиэтиленового пакета, после вынул ещё и консервную банку. Кильки. Из-за уха взяв зубочистку и крошащимися зубами вскрыв баночку, он начал выковыривать глазки рыбок и намазывать их на батон. - Извини, икры нет, - сказал Он. Когда глаза закончились и парочка бутербродов была готова, Он важно осведомился у Неё: - Будешь? - Нет. - Ну как хочешь. Голод вперемешку с тратой энергии в икрах мучили её, даже несмотря на глазки вместо икр. - Ладно буду. - Что будешь? - А что ты предлагал? - Ничего. - В смысле? - Это была проверка. - На что? - Что "на что"? - На что была "проверка"? - Какая проверка? - Ты только что сказал... - Я молчал. О чём ты? Она тупо уставилась на него, посмотрела в сторону торта, но того уже не было. Как будто и вовсе не бывало. Она осторожно приподнялась, обошла Его кругом, заглянула в пакет - торта нигде не было. Как и селёдок и банки. - Что за чушь? - спросила Она у него. - Хуюшь. Он встал, взял пакет и пошёл дальше. Она пошла за ним. Спустя около часа ходьбы по длинной, но узкой кишке коридора, Он остановился. Зашуршал пакетом, и вытащил из него торт Наполеон. Они молча уселись на твёрдом полу. Здесь, в коридоре, лишь потолок и пол оставались полноценными стенами, правые и левые - сплошь стёкла. За ними мела пурга, порой виднелись гротескные сооружения, то уходя в небо, то останавливаясь на полпути, треть, четверть. Избавив тортик от бумажной оболочки, Он посыпал его перхотью. С усилием провёл ладонью по небогатой волосами голове, странными и тщательными движениями пальцев почесал, собирая под ногти маленькие белые жирные пылинки, затем поднял эту ладонь над тортом, помог отточенным движением большого пальца ссыпать из-под ногтей других пальцев эти пылинки вместе с чёрно-бурыми катышками грязи. Повторил эту операцию несколько раз, пока торт не покрылся тоненьким слоем белого порошка. Затем Он с силой высморкался в ладонь другой руки, утёрся обшлагом рубашки и поднял эту ладонь над кондитерским изделием. Обилие болезненно-жёлтых соплей слизью стекало вниз, всё ещё не отрываясь от пальцев. Наконец, упало. Неестественно далеко засунув руку в рот, Он обглодал все оставшиеся на ней сопли, чтоб и без того не пачкать обшлаг. Рука вышла изо рта как новенькая. Она всё это время тупо смотрела за его движениями, сидя в позе лотоса. Затем из того же пакета Он достал нарезанный батон, вынул несколько скибок из полиэтиленового пакета, после вынул ещё и пластиковую коробку. Селёдки. Из-за уха взяв зубочистку и зубами вскрыв коробку, он начал выковыривать глазки рыбок и намазывать их на батон, выдавливая к тому же молоки. - Извини, икры и майонеза нет, - сказал Он. Когда ингредиенты закончились и парочка бутербродов была готова, Он важно осведомился у Неё: - Будешь? - Нет. - Ну как хочешь. Голод вперемешку с тратой энергии в икрах и сером веществе мучили её, даже несмотря на глазки вместо икр и странный суррогат майонеза. - Ладно буду. - Что будешь? - А что ты предлагал? - Ничего. - В смысле? - Это была проверка. - На что? - Что "на что"? - На что была "проверка"? - Какая проверка? - Ты только что сказал... - Я молчал. О чём ты? Она тупо уставилась на него, посмотрела в сторону торта, но того уже не было. Как будто и вовсе не бывало. Она осторожно приподнялась, обошла Его кругом, заглянула в пакет - торта нигде не было. Зато осталась пластиковая коробочка с безглазыми селёдками. - А это что? - спросила Она, указывая на рыбу. - Где? - Он посмотрел на то место, куда Она направляла пальчик. Там ничего не было. - Что за чушь? - спросила Она у него. - Хуюшь. Он встал, взял пакет и пошёл дальше. Она пошла за ним. Спустя около часа ходьбы по длинной, но узкой кишке коридора, Он остановился. Зашуршал пакетом, и вытащил из него торт Наполеон. И они это. Уселись на землю. Молча. Ну типо без звука. И это. Как его. ну типо там ещё коридор был и потолок тоже был ну и пол конечно. да. пол. и стены. стены тоже были и окна были всё было снег заметал там все эти штуки типо и плохо видно а людям видно то плохо а вы не подумали где ж такое видали чтоб дворник не работал снег не убран и он где то гуляет а на стёклах какое неубранство то а ух басурмане совсем разлеглись конечно можно понять да высоко неохота но грязно же не видно техника есть вам завод поставляет там наши ребята ребята хорошие работают можно же скооперироваться как-то как же так люди добрые копеечка то всем нужна и нам тоже нужна а всё нет и нет что делать как заработать вокруг только и корупция да люди всё злые злые люди да да злые ну не надо я не хотел нет мы не не не хотели не специально нет пожалуйста пожалуйста небейтепожалуйста нет может нет что сделать а а люди добыре что сделать только не надо бить не надо бутылу нет не .......надо хабарики в рот не и туда тоже не надо не надо не надо пожлауйста нет не надо прошу нет сердечно пршу что хотите что сделать добрые вы спасители мои не ладно не мои да ко................нечно я нет ярукизачемпальцыдёргаете нет вообще я могу много умею много ркуизолотыене латунные из альсифера серебра нонеча мало на рынке закупайте люди люди нет чтовыназаводето..сколькосколькоохсолькоребятава.мнеснилосьдажепожалуй а может нет нет точнотнеэтожевыкакяже мог такнет зачемне надопрошунетпожалуйстаможнождо......говритсявсежмылюдилюдилюдидобрыененадо......зачемновопреставленныйчтоэтотакоенетпрошусерд........ вобхезатьсябелугененеадовпарашежеможнолюдизачемналицо.пидпалжмыхижмыхизачемнетнетнетнетнетнеткутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутьякутья. — А Вас, Щеглова, я попрошу остаться, — нарочито повторяя интонацию из оригинала, произнесла Софья Николаевна в спину последней уходящей из класса Алине. Я Алёна. А ну да, Алёна, извини. — Да, Софья Николаевна? — она остановилась у порога, обернувшись в сторону учительницы. — Можешь задержаться на пару минут? Алёна ответила глазами "подождите секундочку", выглянула в коридор, пожала плечиками подружке, мол, задержусь, та кивнула, дескать, подожду в раздевалке, и ушла. Алёна вернулась в класс. — Садись, пожалуйста, на первую парту. Да, вот тут, передо мной, чего стоять... Алёна поставила сумку на соседний стул и опустилась за парту. — Я хотела поговорить с тобой насчёт твоего сочинения, — тщедушная учительница бальзаковских лет с крупной миловидной родинкой у носа и особливо материнскими глазами всматривалась в детское личико русоволосой Алёны. — Ты, наверное, знаешь, что наша школа активно проявляет инициативу касательно некоторых косметических изменений в образовании. Мы порой меняем и школьные программы: что-то расширяем, что-то убираем. В малых количествах конечно, иначе уже будет подсудное дело! Вот в этом году, например, помимо некоторых замен в алгебре, геометрии и географии, мы добавили изучение Достоевского в литературу восьмого класса. Один его роман, "Преступление и наказание". Молчаливая из-за жуткого стеснения Алёна согласно кивнула. — Да, и ваш класс его как раз недавно прочитал, обсудил, и для закрепления каждый ученик написал сочинение на тему главной проблематики... — тут, видимо, в глазах ученицы появился страх, Софья Николаевна это быстро учуяла, — Нет-нет, не переживай, у тебя всё хорошо, даже отлично: я без сомнений поставила две пятёрки! Чистая и очень качественная работа. Алёна незаметно-облегчённо выдохнула. — Так вот, чтобы вообще тебя сильно не задерживать: понятно по этому сочинению, что ты очень много читаешь. Не скажешь, кого именно? — учительница добродушно улыбнулась. — Оох, нуу... — Алёна сконфузилась и совсем растерялась. — Ну ладно, Достоевского точно. А ещё, небось, Толстого? И Льва Николаевича, и Алексея, и Никитичну? — учительница странно подмигнула. — В основном 19 и 20 века, да? Активно: Тургенев? Чехов? Бунин? Горький? Шолохов? Пастернак? Гоголь? Гончаров? Обломов? Островский? Чернышевский? Замятин? Бабель? Блок? Минаев? Петросян? Бродский? Брюсов? Шукшин? Солженицын? Стругацкие? Булычёв? Казанцев? Лукьяненко? Олеша? Пелевин? Прилепин? Иванов? Быков? Пришвин? Войнович? Булгаков? Довлатов? Ярофеев? Андреев? Твардовский? Хармс? Пелевин? А иностранных? Пруст? Ремарк? Хемингуэй? Киплинг? Голдинг? Оруэлл? Фолкнер? Остин? Фитцджеральд? Хаксли? Лондон? Керуак? Ли? Кизи? Флобер? Воннегут? Азимов? Нортон? Шекли? Желязны? Бегбедер? Сю? Крестовский? Кроули? Сэлинджер? Мартин? Брэдбери? Стейнбек? Уэллс? Хайнлайн? Бальзак? Кинг? Гёте? Лавкрафт? Кафка? Камю? Ницше? Сартр? Абэ? Рюноске? Мураками? Захер-Мазох? Фрейд? Рэйнд? Алёна уже давно понуро опустила голову. — Мдаа... Так я и думала. Дети сегодня совсем, совсем не то читают... Ну, впрочем, ещё не самую откровенную чепуху. Значит так: ты — способная девочка, и ты это знаешь. Так что давай я тебе запишу списочек того, кого действительно стоит почитать? В библиотеке нашей всех можешь взять, я там уже договорилась, — хотя бедная Алёна ничего не ответила, учительница удовлетворённо кивнула. — Отлично. Значит так, для начала — Золя, Маркес, Штейн, Шмелёв, Драйзер, Сорокин, Галковский, Джойс, Белый, Кортасар, Борхес, Платонов, Йейтс, Беккет, Гамсун, Дёблин, Манн, Гэддис, Уоллес, Литтел, Болано, Буццати, Водолазкин... Ну да, для начала — пойдёт. Запомнила? — Говорят, вместе с резиновым членом в секс-шопах могут забесплатно подсунуть резинового парня, — безмятежно сказала Она, пристально всматриваясь в попутчика. Он ничего не ответил. Она спокойно отошла от Него, припала к сырому и прохладному окну-стене и как навсегда заменилась своей же отлитой из серебра копией - неудачно падал свет на её замершую фигуру: за стеклом вокруг блестели одинаково металлически-серые дома, небоскрёбы, дороги, небо, солнце. Вблизи всё можно было разглядеть гораздо чётче, плюс к этому - пурга прошла. Она водила фокусом по пространству, которое, казалось, должно было в силу скудного спектра цветов слиться воедино, но чёткие крутые линии заживо законами полосовали этот мегаполис. Крыши почти всех зданий как будто срезаны, гладко отрублены мгновенным и профессиональным косым взмахом - односкатные, блестящие, отражающие всё вокруг в одном цвете, и потому одновременно не отражавшие ничего. Она не поверила, что здесь могут жить люди. Её карие глаза с чуть увеличенными от беспредметного страха зрачками всматривались в блеклые окна, выискивая живых существ. Вдруг в одном она заметила движение. Вся сконцентрировавшись на том окне, она уже было возгорелась надеждой на лучшее, но сейчас же ужаснулась и надежда рухнула, рассыпаясь сама в себя: в окне почти напротив, на расстоянии в несколько десятков метров на неё остервенело глядел обезумевший человек. На него светило серебристое солнце, и от этого он тоже весь был серебристый. Тишина. Он молчал, пустой коридор изолировал в себя любые звуки, возводя тем самым её обычное неслышимое биение сердца в страшный гвалт, разносившийся по всей гигантской трубочке. Человек, не жалея себя, со всей мочи бился в стекло, но то было слишком прочным. Это человек не использовал руки, они свисали сосисками по бокам и свободно болтались при каждом мини-разбеге и ударе в оконную раму; ноги его так же передвигались кукольными движениями. В соседнем окне вдруг тоже что-то зашевелилось, тоже сумасшедший, и ещё в одном окне и ещё, и ещё. Лишь сейчас она, бессознательно отлипнув от немного запотевшего стекла, увидела их всех - тысячи тысяч серых, ополоумевших людей обречённо бились в окна своих серых квартир, как мухи на разноцветную свободу. Бились лбом, медленным упором шли в стекло, набрасывались телами, тщетно и бессмысленно. Огромный город заточил в себе миллионы душ, миллионы мух в стеклянной коробке. В конце концов, он обнажил свой истинный вид - не серый он был и не металлический, а зеркально прозрачный, отражающийся сам в себе бессчётное количество раз, многократно и калейдоскопически преломляя, сливая в себе всё в единое неразличимое полотно. — Бред какой-то, — сказал Он, встал, взял пакет, взял Её за руку и потащил вперёд за собой.***
— Можно нескромный вопрос? — с серьёзным видом поинтересовалась Она. — Конечно. Вряд ли ты сможешь задать по-настоящему нескромный, — Его усмешка. — Почему все обращаются ко мне в женском роде? Я же мужчина. Алексеев Алексей Алексеевич, 80-ого года рождения. Пол никогда не менял, в шутку - и то себя, на память, в сознательном возрасте не называл женщиной... — Я ж говорил, что не сможешь. — Ну так почему?! — Ну на тебе платье до колен. — А до скольки нужно? — Возьми из моего пакета. Дарю тебе всё, что там есть, кроме некоторых бумаг и еды, подожди-ка... — Сергей принялся рыться в пакете-майке от какого-то известного продуктового сетевого магазина. Через полминуты вынул чуть пошарпанные листы А4, зажал их под мышкой, а пакет вручил Лёхе. — Спасибо. Дверь. Деловой офисный коридор, вдруг отвесно прибавив в высоте, упёрся в огромные - как в царские лета в богатых домах зажиточных помещиков - под три метра двери с дермантиновой обивкой. Забавно были расположены её щедрые габаритами кривые с шершавой ржавчиной ручки - сантиметров десять от земли (сами в 20-25 сантиметров), и глазок, — на самом верху, своим ростом не дотянуться никому. Пока Лёха, искренне недоумевая, пытался понять причину такого строения дверки, Сергей, откашлявшись в и так уже замызганную слюнями склизкую бороду и внезапно бросив бумаги на пол, как будто бы просто перерезали сухожилия рук, произнёс нарочито загадочным голосом: — Думаю, пора сказать тебе кое-что. Ты же заметил, понял, да? Лёха быстро среагировал и лицом явно вопрошал продолжения, Сергей себя долго ждать не заставил: — Я давно хотел тебе сказать, что... И из его рта вдруг прямо в собеседника хлынул сильнейший поток грязно-терракотовой с противной мякотью блевоты. Благо, Лёха словно по наитию в последний момент успел увернуться, прогнув вперёд и в правую сторону корпус, и ещё через полсекунды отпрянуть ближе к двери. Поток был настолько мощный, что почти ровной горизонтальной линией ударялся в прочное стекло и упруго отталкивался от него, всё более превращаясь в дисперсную жидкость, на чёрный кафельный пол, постепенно растекаясь в лужицу размерами всё больше и больше (почему-то было очень похоже на сцены в фильмах, когда по нишам между узорами на полу растекается чья-нибудь кровь, только тут — рвота). Во время всего этого акта Сергей издавал ещё и очень неприятный звук, похожий примерно на то, как через гнилые зубы, через дырочки в почерневших резцах вместе с воздухом проникает с булькающим свистом блевота, плюс ко всему во рту беспорядочно болтается язык — вкупе это создавало чудовищно-отвратительный звук. Лёха заткнул уши недавно подаренными берушами и начал дышать ртом, ибо напрочь не переносил запахи всяческих органических и не органических отходов и чуть что — мог бы запросто присоединится к человеку рядом. Он не понимал, что ему делать и что вообще происходит: назад идти себе дороже, стёкла не разбить, поэтому он в панике, присев на корточки, попытался открыть дверь на себя за низко поставленные ручки. И как только он применил малую толику силы — ручки двери, как бы сырые и почти рассыпающиеся кусочками глины от ржавчины, с лёгкостью оторвались от их законного места, никак не повлияв на саму дверь. Лёху внезапно обуяло чувство опасности; он обернулся и увидел, что Сергей всё ещё блевал, смирно стоя на месте и держа руки по швам, только теперь, краснея, к тому же бешенно водя глазами в стороны, сужал-расширял рот, таким образом регулируя струю рвоты. "О Боже!" — пронеслось несколько раз, затмив всё остальное в разуме Лёхи, и побить эту бессмылицу в тот миг способны были только действия, потому он продумал в голове молниеносный стратегический план и резко встал — но вдруг всё позабыл и чуть не упал: в глазах потемнело, жировые складки пережали сосуды, кажется, случился микроинсульт, и Лёха, сожалея о съеденных с утра трёх говяжьих бичпакетах, повалился на дверь, которая тут же приветливо открылась. Он упал аккурат в руки двум людям в ядовито-голубых халатах, они осторожно положили полубессознательного Лёху на советского вида ковёр на стене и мигом прикрыли огромные дверцы. И вовремя — Сергей тогда уже начал двигаться, не переставая извергать порции нечистот. Лёха очень удивился тому факту, что он не падает со стены, а лежит на ней. Ведь упав несколько секунд назад на дверь, та распахнулась, в то время как стена всё ещё стоит непреодолимым препятствием. И дело не в том, что одно — стена, и другое — пол, его обуял страх из-за того, что стена его не пускала, или даже не столько она, сколько ковёр на ней. Этот чуть шершавый, наверняка однотипно узорчатый, с преобладающим красным, прямоугольный кусок материи скрывал будущее Лёхи от него самого. Не будет же под ним стена? Там должна быть дырка, или пластилиновая стена. Нет, нет, не может быть. Лёха сейчас испытывал что-то похожее на сонный паралич, когда не можешь пошевелить ни одной частью тела, но вместе с этим твоя голова поразительно чиста от повседневного информационного мусора, настолько ясна, что, кажется, готов не то что ментально горы свернуть, но вместе с этим первым в мире освоить квантовую физику и перечитать все книжки на всех стеллажах Государственной Библиотеки Ленина. Всё им ныне воспринимаемое принималось разумом особенно глубоко, он зрел в корень каждой вещи, каждой идеи; ему мнилось, что он понимает весь мир, и только его физическое состояние ему сейчас мешает! Глаза его были плотно закрыты дёргающимися в судорогах веками, он лежал навзничь, но всё идеально слышал, жаль, звуков почти не было: лишь всё так же отчётливо отдавался в ушах булькающий свист в зубах и болтание языка, этот звук не угасал. Самое большое расстройство состояло в том, что оба человека, его спасших, были немые, и теперь вели очень оживлённый разговор; медлить было чревато, и, превозмогая себя, даже пароксизмы невыносимой ломанной боли в парализованных конечностях, странный недобрый холодок под сердцем и зеленовато-чёрную тьму в закрытых глазах, Лёха всё равно стал сосредоточенно вслушиваться в их болтовню, забывая обо всём, рвался понять, о чём они говорят, возможно, здесь и сейчас ему откроется истинный смысл всего происходящего в этом месте, и он услышал: — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —