только бы

Все. Он уехал. После него осталась шапка с эмблемой Чикаго, которая была мала Кейну, а так же обещание Артемия, что он будет спать в джерси с его фамилией. Ну, остались ботинки, которые погрызла собака Темы, ну, остался шрамик на тыльной стороне кисти после того, как Артем случайно поцарапал его коньком на одной из первых тренировок. Остались его носки под кроватью и его зубная щетка в стакане на полке в ванной. На самом деле, много чего осталось, но разве все это имело какой-либо смысл, если его самого нет? Кейн сидел в пустой раздевалке и чего-то ждал, но при этом сам не понимал, что он хотел бы увидеть: Артема ли, который бы развеял все эти мифы о своем уходе из команды, друзей ли, которые бы взяли его под руки и повели бы в ближайший бар, тренера ли, который бы своим наигранным строгим голосом сказал, что все встанет на свои места. Но Артем уже дома. Панарин не раз уезжал домой по ходу сезона, так делали и другие игроки, потому что наконец появлялись пробелы в постоянных играх и нескончаемых тренировках, сам Патрик часто уезжал домой, чтобы увидеть родителей, поиграть со своим псом, встретиться с друзьями — этот редкий образ настоящего дома очень помогал потом. И Кейн не волновался по поводу того, как скоро он увидится с товарищами по команде, ведь с ними он в любом случае увидится. И это чувство жило в нем на время разлуки с ними, оно заставляло улыбаться и понимать, что все продолжается. А теперь это чувство высохло, и Патрик уже не чувствовал прежнего умиротворения, как было во времена прежних перерывов в играх. Теперь вместо надежды поселилось волнение, и оно было оправданным — Артем ведь никогда не вернется в Чикаго. Было обидно за то, что тот бизнес, который его современники называют хоккеем, разделил его с другом. Он еще никогда в жизни не испытывал такого желания дружить и радоваться дружбе с человеком. Патрик прекрасно понимал, что несколько сотен или даже тысяча километров никак не сможет разрушить крепкую дружбу, но он был уверен, что расстояние съедает все, что когда-либо было построено людьми. — Ты как добираться будешь? — спросил Патрик, не убирая рук с плеч Артема. Когда Кейн говорил спокойно и медленно, выделяя каждую букву, то Панарин понимал его — за год жизни с американцами очень сложно не выучить английский. — Сначала до Москвы, из Москвы в Челябинск, из Челябинска — в Коркино, — так же медленно ответил ему Артем, смотря прямо в глаза и улыбаясь — его всегда веселила эта ситуация, когда они с Патриком, как два идиота, стоят в каком-нибудь общественном месте и очень доходчиво, практически одними гласными общаются друг с другом. — Восемнадцать часов в пути, если не будет никаких сбоев. — Обещай, что ты будешь звонить мне после каждой пересадки, а так же позвонишь мне, когда будешь дома, — сказал Патрик, зарываясь носом в мягкие кудряшки Артемия. — Здесь будет глубокая ночь, — с улыбкой сказал Панарин, обнимая Кейна в ответ. — Я буду ждать твоего звонка и ни за что не лягу спать, — и Кейн ведь так и не ляжет, будет слоняться сначала по городу половину ночи, потом по дому, потом просидит до половины пятого на кухне и осознает, что Артем должен был позвонить ему часа три назад. Все русские какие-то магнитные люди. Не внешне, а внутренне; тихие, аккуратные, педантичные, с капелькой презрения и обязательно с потрясающим талантом, или же безбашенные, безумные, безрассудные, готовые на любую авантюру, как любил говорить Артем, «за любой кипиш, кроме голодовки». А Панарин смешивал в себе эти две крайности, оставаясь при этом еще и красивым. Патрик поднял с пола свой баул, взял со своей полки кепку, положил клюшку к остальным, окинул грустным взглядом раздевалку — табличка с фамилией и номером Артема была откручена, и теперь на ее месте была пустота. Кейн обошел в большом фойе эмблему клуба, вышел на улицу и вздохнул. Только бы Артем не нашел в Коламбусе свой новый дом. Только бы ему там понравилось. Только бы Артем скучал по Патрику так же, как Патрик скучал по нему. Только бы Артем любил.