учимся разговаривать

Привет. Это я. В его кофе не хватает кофе. А ведь мог бы уже научиться рассчитывать пропорции после всех-то ночных бдений, счет которым был открыт еще до начала семестра. Конечно, бессонницы не в счет, но в некотором роде он уже и с ними свыкся. Пора бы научиться варить себе чертов кофе. Подумал, что звонить не стоит, лучше оставить голосовое сообщение. Знаю, что ты по уши в учебе. Не то чтобы ему не нравились холода. Вообще-то, чем ближе к зиме, тем более терпимым он становится к ереси, которой его так любят терзать окружающие. Возможно, дело в том, что степень его ересевосприимчивости обратно пропорциональна силе и яркости солнечного света. А может, в том, что зимой люди больше сосредоточены на себе, чем летом. А впрочем, эти теории слишком сложны для девяти утра. В общем… с днем рождения, Кей! Теперь ты считаешься взрослым в гораздо большем количестве стран. Я перевел тебе подарочные деньги, так что давай, оторвись по полной, ты знаешь, я только “за”. Он убирает конспекты Киндаичи в одну из папок, которые получил от него в подарок. Кто бы сомневался, что единственный парень в кампусе, настолько же преданный Шумпетеру*, как и сам Кей, вручит ему на день рождения органайзеры и ультратонкие ручки. Кей не знает, смеяться или смириться с тем, что после первого же семестра угодил в клуб Одна-Учеба-На-Уме (плюс периодические сетования на существование Бокуто Котаро). ...Та-Тадаши говорит, у вас холодает, смотри, одевайся как следует! И не забудь купить зимние ботинки. Сходите вместе с Тадаши, знаю, что ты терпеть не можешь шоппинг. Ах да, бабушка велела чаще есть суп. Похоже, будет дождь. Скорей бы уже пошел снег, хотя добираться до университета станет, наверное, гораздо сложнее. Не то чтобы сейчас дорога сильно вдохновляла, с учетом зарослей ежевики на обочинах и вечно сбрасывающих листья деревьев, которым как будто не объяснили, что такое весна. Впрочем, о Кее можно сказать то же самое, так что он предпочитает держать свое недовольство погодой при себе. Солнце тоже каждое утро умудряется светить под самым неправильным углом. Но на снег хотя бы будет приятно посмотреть. До тех пор, пока все не развезет. Пожалуй, на этом все. Не хочу тебя задерживать. Один из самых неприятных моментов в осенней погоде: заходя в здание, никогда не можешь правильно рассчитать время, чтобы снять пальто. Опоздаешь на минуту, и сразу станет невыносимо душно. С большим достоинством (которое иные считают спесью) Кей утверждает, что нетерпим к великому множеству вещей (например, к подтаявшему мороженому, шмелям и похитителям наушников), но, пожалуй, самое мучительное — когда становится слишком жарко. Ненавистное ощущение. Хорошего дня, Кей! Напиши, если будет время. Кей снимает пальто и делает шаг в беззаботную болтовню вестибюля. А потом без всякого повода расправляет плечи. *** Ну хорошо, хорошо, он готов пойти на уступки. Кей считает себя вправе утверждать, что чаще всего вселенная цепляется к нему и только к нему. Судите сами: его ближайший сосед в общежитии — Бокуто Котаро, расти ему пришлось с такими типами, как Кагеяма и Хината, а профессор, преподающий статистику в восемь утра по средам, обожает отменять занятия и забывает предупредить студентов. И нет, Кей вовсе не язвит. Но в особых случаях, в очень-очень, совершенно особых случаях готов признать, что на планете — и даже в этой стране — есть другие индивидуумы, которым порой не везет так же, как и ему, когда речь заходит о расположении вселенной. Тем более, такого явления как “расположение” вселенной вообще не существует. Это фикция. Гипотетическая морковка, подвешенная на конце пресловутой палки (если представить в виде палки все беды, происходящие с этими несчастными), заставляющая человека двигаться вперед. Ячи Хитока как раз из таких людей. Кей мог бы затаить обиду, что приходится с кем-то делить звание самого ненавидимого вселенной человека, если бы малышка не была такой, эмм, маленькой. Теоретически ему известно, что она большая умница и, возможно, даст ему фору в пятидесяти семи различных жизненных ситуациях. Из опыта он знает, что она по меньшей мере весьма умелый кондитер тире дизайнер. Возможно, ему вообще не стоит называть ее малышкой, но она и правда очень маленькая. Сейчас, когда они стоят рядом у автомата с напитками, Ячи едва достает ему до локтя (хотел бы Кей сказать, что это шутка, но не умеет шутить). Светлые волосы на макушке взлохмачены, и их удерживает ярко-голубой карандаш. Кей никогда не понимал, как людям удается провернуть этот трюк, возможно, потому, что сам ни разу не позволил волосам отрасти больше, чем на четыре сантиметра. Это по части Тадаши. Так вот, к слову о волосах, Тадаши и Ячи Хитоке. Рядом с карандашом видны несколько, эмм, заколок, похожих на ту, что Ячи одолжила Тадаши. — Доброе утро, Цукишима-кун! — лучезарно улыбается она. Кею немного стыдно за то, что он собирается сделать, но не слишком, потому что в принципе почти никогда не бывает стыдно. — Доброе утро, — отвечает он и продолжает пристально разглядывать заколки. — Вижу, твои запасы не пострадали. — Мои запа… — На лице Ячи появляется осознание, а следом — этакое особенное выражение, которое Кей уже не раз видел у других. Про себя он называет его “Цукишима Кей За Пятнадцать Секунд Умудрился Втоптать В Грязь Всю Мою Жизнь. Нифига Он Мастер”. — Я… — Шучу, — говорит он, потому что это все-таки Ячи. Даже Кею не настолько интересно, что ему уготовано в аду после всего, через что приходится пройти при жизни. Как бы в подтверждение своих слов он поправляет карандаш, а потом, прежде чем она успевает хоть что-то сказать, уходит. К тому времени как он добирается до аудитории, настроение улетучивается. Остатки уходят на то, чтобы придать лицу приемлемо скучающее выражение, пока он ищет стол ближе к центру и занимает места для Киндаичи и Куними. Ритуал подготовки к уроку включает раскладывание на парте всего содержимого рюкзака, особенно если это одна из тех трехчасовых лекций, которые они прозвали Битвами с Боссом. Ему приходится выложить все свои доклады, конспекты, ноутбук и кофе — именно в таком порядке — потом подключить телефон, чтобы синхронизировать записи. Беспроигрышный метод. Привет. Это я. Подумал, что звонить не стоит, лучше отправить голосовую почту. Кей блокирует телефон. *** Октябрь незаметно переходит в ноябрь. В Хэллоуин Хинате с Кагеямой удается затащить его на какой-то идиотский шабаш с разжиганием костров, который первокурсники устраивают, естественно, в лесу. И хотя Кей даже в лучшие дни не особенно рад оказаться среди орущих подростков, одетых в самые нелепые костюмы и поглощающих килограмм сладостей в минуту, он также, находясь в здравом уме, ни за что не упустит возможности снять изобличительное видео про однокашников. Откровенно говоря, в этом смысле он прекрасно понимает Бокуто. Просто ему не нравится быть объектом съемки, когда Бокуто приходит в голову аналогичная мысль о компрометирующем материале. Становится совсем холодно, так что мысль, какой же будет зима, немного пугает. Здесь все иначе, жестче, чем в его родном городе, и если даже от ноябрьского ветра так болят уши и голова, то, может, он вообще не создан для холодного зимнего города? В середине ноября, в непривычно солнечный день после обеда его телефон как бы невзначай начинает сходить с ума. Бокуто [11:30] ты идешь Бокуто [11:30] скажи что идешь Бокуто [11:30] должен пойти Я [11:38] Иду КУДА. Бокуто [11:39] он тебя позовет Бокуто [11:39] куроо Бокуто [11:39] др Стоит признать, что в необходимости переписываться с Бокуто есть масса весьма раздражающих моментов. Прежде всего, тот ухитряется отправлять сообщения параллельно с тем, как слова формируются в сознании. А иногда шлет одну половину сообщения утром, другую — вечером, словно между ними не было пауз. Если бы Кей захотел дать знать, что вообще обращает внимание на его смс, то сказал бы, насколько ужасна эта манера. А сейчас остается только удивляться: новая серия сообщений раздражает даже больше, чем обычно, и в кои-то веки это не имеет отношения к Бокуто. Вот радость. Самая невероятно раздражающая штука в этой серии сообщений: от одного вида имени Куроо Тецуро горло сжало так, что ни капельки не смешно. Скорее даже тревожно. Вот это и раздражает. Кроме того, Кей до сих пор понятия не имеет, о чем толкует Бокуто. Я [11:49] Ну, он меня точно не приглашал. А пока не пригласит, мне нечего вам ответить. Я [11:49] ЕСЛИ. ЕСЛИ пригласит. Бокуто [11:50] поэтому я и сказал что ПРИГЛАСИТ, умник Бокуто [11:51] но ты все равно уже можешь ответить Я [11:55] Точно не могу. Бокуто [11:55] еще как можешь Бокуто [11:57] тебе просто надо сказать “да дядюшка бокуто я пойду” Я [12:01] Точно. Бокуто [12:02] слушай я знаю что мой вы пропустили потому что вы все маленькие сраные заучки Бокуто [12:02] но от этого ты не отвертишься Непонятно, чего еще он ожидал, но вскоре со стороны двери раздается тот самый жуткий апокалиптический звук, который ни с чем не спутаешь. Есть ощущение, что в последнее время большинство монологов о всяких тревожных событиях в жизни Кея начинаются со слов “непонятно, чего еще он ожидал”. Но об этом можно подумать, когда вселенная перестанет то и дело ставить ему подножки. У факта, что Бокуто Котаро — его ближайший сосед, есть ряд преимуществ, Кей не отрицает. Преимущества таковы: 1) Этот известный любитель поесть обладает запасом продуктов для ночных перекусов, который явно превосходит фонды Кея: от шоколада до рома и от готовой пасты до травяного чая. У самого Кея есть то, что он называет набором продуктов минималиста; бабушка разрыдалась бы, если бы увидела. Состоит он в основном из сладостей, молочного хлеба и фруктов. Иногда там попадаются унылые ингредиенты, необходимые для приготовления и поглощения “нормальной еды”. 2) Вообще-то, преимущество только одно. Еда, пожалуй, единственное преимущество соседства с Бокуто Котаро. А вот количество душевных травм, полученных Кеем в результате того, что у них с Бокуто есть общая стена, неисчислимо. И кое-что заслуживает клубничного торта как максимально травмирующее. Видите ли, Бокуто очень открыто и без тени смущения проявляет себя как представитель части человечества, напрочь лишенной терпения. Демонстрирует он это самыми разными способами, и наиболее злободневный из них следующий: если Бокуто хочет войти, он стучит трижды; если за это время дверь не открыли, он начинает либо ухать, либо выть, либо петь самую приставучую песенку из недельного чарта. Кей никогда в жизни не сталкивался с подобными индивидуумами. Это просто невероятно! Ему же — вот только что — исполнилось двадцать! В данный момент этот новоиспеченный двадцатилетка избрал путь уханья, но Кей не позволяет ему зайти дальше трех раз, рывком распахивает дверь и встречает его самым убийственным взглядом. — ЧТО. — Вечеринка, — сразу отвечает Бокуто. — Куроо. — НЕТ. *** Уже во второй раз за последние два месяца Кей стоит перед зеркалом, и сердце его переполнено… чем-то. Семнадцатое ноября, день, когда он предает все свои принципы и еще несколько, о существовании которых даже не подозревал. Акитеру, возможно, совершенно ничего не знает о Кее, но кое в чем он абсолютно прав: Кей ненавидит шоппинг. Он испытывает отвращение ко всему, что требует хоть каких-то усилий для поддержания приличного внешнего вида. Если волосы не слишком длинные и нет необходимости носить жуткие поло в холод и дождь (как некоторые, не будем показывать пальцем), то его все в себе устраивает. Если угодно, он склонен видеть в одежде визуализацию своей апатичности: все, что ему действительно необходимо, — это поношенное серое джек энд джонсовское худи. Куда бы Кей ни отправлялся, оно упаковывается последним и распаковывается первым. Итак, Кей стоит перед зеркалом, смотрит на себя и сознательно пытается выбрать прикид — факт настолько вопиющий, что заставляет замирать в ожидании молнии, которая должна поразить его прямо сейчас. Хорошо хоть все его джинсы выглядят одинаково. Еще хуже причина такого внезапного интереса к содержимому собственного шкафа. Ему ведь не надо идти на какое-то важное интервью, к примеру: это еще не скоро. И на свадьбу тоже не нужно — там все просто: достаточно надеть костюм, это нечто понятное и единое, ну во всяком случае, концепция понятна. Да и на похороны — если речь не о его безвременно усопшем самоуважении. Нет, событие, для которого он тут наряжается, всего несколько дней назад Кей очень решительно собирался проигнорировать. И до сих пор сомневается, надо ли туда идти — главным образом из-за выражения, которое появится на лице Бокуто, стоит Кею переступить порог. Событие, на которое его вообще не должны были пригласить, а раз уж пригласили, то отказаться следовало немедленно. Речь о собрании приспешников Сатаны у Куроо Тецуро, дабы отметить двадцатилетие со дня его рождения. И Кей не только собирается пойти туда, но и наряжается для этого. Ну если это можно назвать “наряжается”. Кей не разбирается в терминологии, но в любом случае пятнадцатиминутное стояние перед зеркалом и беспомощное прожигание взглядом собственного отражения вряд ли считается “наряжательством”. По крайней мере, как он уже заметил, все его джинсы выглядят одинаково. И не придется на голубом глазу сообщать: да, я обдумал, какую пару джинсов надеть. Не то чтобы такая ситуация вообще могла сложиться, но кто знает. Когда Сугавара и Акааши оказываются в одной комнате, любая попытка что-то скрыть приравнивается к мигающей красной лампочке над головой. И включенной сирене. К сожалению, аналогичная изворотливость не распространяется на его рубашки и футболки, потому что те все же отличаются друг от друга. Все футболки с принтами немедленно отклоняются, и в первую очередь особенно очаровательная, с почти геральдической надписью поперек груди BORN TO BE WILD IN URBAN JUNGLE. Так вот, Кей не отрицает, что РОЖДЕН СВОБОДНЫМ В ГОРОДСКИХ ДЖУНГЛЯХ, но Куроо об этом лучше не знать. Кей даже не помнит, откуда взялась футболка. Он мысленно пролистывает свой скудный каталог одежды, подходящей для приличного вечера, и останавливается на Рубашке. Вообще, в мире полным-полно рубашек, так что Рубашка несколько отличается от остальных. Прежде всего тем, что купил ее не Кей (правда, он сомневается, что и футболку РОЖДЕН СВОБОДНЫМ В ГОРОДСКИХ ДЖУНГЛЯХ купил сам). Эта Рубашка была подарена ему в день рождения. Шелковый в полоску экземпляр, сильно напоминающий тот, в который Кей был облачен на ужасной, никуда не годной, никакущей фотосессии Бокуто Котаро. Он целых десять секунд обдумывает это, а потом в прямом смысле отскакивает от зеркала, испуганный настолько, что и описать невозможно. Итак, он не только собирается пойти на сатанинский ритуал в честь Куроо Тецуро, но и наряжается и в процессе обдумывает, не надеть ли Рубашку, которую подарил ему вышеупомянутый Куроо Тецуро. Кроме шуток. Если для Кея еще и оставалась хоть какая-то надежда, то сейчас она стремительно сливается в унитаз. *** Первое, что Кей замечает, открыв тяжелую стеклянную дверь: здесь намного, намного тише и даже как-то безопаснее, чем представлялось. Конечно, он не врал Бокуто, почему пропустил его день рождения: тогда ему действительно нужно было остаться в стороне и заниматься, чтобы войти в колею; но глупо отрицать, что по пути в Le Petit Липкую Ленту он с опаской думал, что ждет его этим вечером. А сейчас похоже, что особого повода для беспокойства и не было. Он знает большинство присутствующих, из которых мало кто его вообще заметил, что не может не радовать. И всегда есть Ячи — все еще в фартуке за стойкой, но с широкой, немного смущенной улыбкой. Приятный побочный эффект приближения зимы — солнце садится все раньше: всего-то шесть вечера, а небо уже мало-помалу темнеет, и мир выглядит более приемлемым, даже если приглушенный свет просто немного смягчает реальность. А нарастающий итог таков, что кафе залито золотистым сиянием с розовыми тенями и выглядит очень похоже на то, каким Кей увидел его впервые — тихим, со сглаженным переходом от рассвета к сумеркам. Кей и не догадывался, насколько комфортно чувствует себя здесь. Потом, естественно, его замечает Бокуто; этой ехидной физиономии место среди снимков в его камере, но Кею удается сохранить нейтральное выражение, когда тот подскакивает ближе. — НУ, — говорит Бокуто. — НУ И НУ. — Перестаньте, пожалуйста, — вздыхает Кей, но потом видит Акааши, который машет ему от одной из стоек, невольно улыбается и машет в ответ. Конечно, после знакомства они виделись всего пару раз, но Кей не настолько туп, чтобы не понимать, когда его тянет к кому-то. В конце концов, иначе его бы здесь не было. Словно по команде, с кухни за спиной Ячи раздается громкое “Цукки! Ты пришел!”. Кей выпрямляется, чтобы заглянуть Бокуто через плечо, и видит его. Он так незатейливо красив, что Кей в первый момент даже забывает выразить недовольство “Цукки”, а потом пауза затягивается, и уже нет смысла строить раздраженную мину. Ну хотя бы можно удержаться от выражения чего-то еще или от попытки спрятать это что-то, как ему всегда хочется, поэтому он просто стоит и решительно смотрит в пол, пока Куроо перепрыгивает через стойку, едва избежав столкновения с одним из стульев, и подходит ближе. На нем темные, очень темные, почти черные джинсы в обтяжку — точно не те самые, что привели Кея в замешательство, кажется, миллион лет назад. Потому что эти выводят ноги Куроо на какой-то совершенно иной уровень, и конечно, Кею не стоит сейчас торчать посреди кафе и думать о ногах Куроо Тецуро. О любых ногах, раз на то пошло, но о ногах Куроо Тецуро — особенно. Хотя даже если смотреть по сторонам, это все равно не поможет. Да, Куроо сегодня именинник и все такое, но Кей считает глубокий вырез его белой футболки малость возмутительным, не говоря уже о расстегнутом пиджаке с закатанными по локоть рукавами, открывающими браслет, который Куроо никогда не снимает (лучше бы Кей этого не замечал), и часы с большим, поблескивающим циферблатом на другом запястье . Кею даже не хочется смотреть Куроо в лицо. Он знает, что его ждет. Нечестно, снова думает Кей и невольно вспоминает день фотосъемки: сущая несправедливость, что Куроо может быть таким красивым такими разными способами и при этом оставаться невыносимым во всех смыслах. Кею хочется переиграть весь этот день, а ведь он не пробыл здесь и пяти минут. *** Да, Кей пришел к Куроо на день рождения, но именинника почти не знает. Невозможно отмахнуться от навязчивого ощущения, что все попытки Куроо завязать беседу имеют целью именно стремление поговорить и узнать Кея получше, но и принимать его всерьез тоже не получается. Кей рос среди друзей, которые потом оказались с ним в одном университете, и потому не понимает, как люди переходят от знакомства к дружбе, как это работает. Бокуто не в счет. Дружба, которая начинается с подсунутого под дверь листка с надписью “ЭТА КОМНАТА ПРОКЛЯТА УДАЧИ”, — не дружба. Что касается одногруппников, то сплочение под эгидой науки — это чистейшая форма привязанности, по мнению Кея. Непонимание процесса перехода от знакомства к дружбе означает, что Кея удивляет и фамильярность Куроо, и когда тот общается с другими гораздо больше, чем с ним. Это сложно. Вкратце: даже находясь на вечеринке Куроо и очень остро ощущая присутствие в своем кармане подарка, который сам не верит, что пошел и купил, Кей не знает именинника настолько же хорошо, как остальные. Но все равно понимает, что Куроо сам испек все угощения для праздника. Кей уверен, что Ячи было позволено разве что украсить их, и то, наверное, пришлось мягко, в ее стиле, надавить на Куроо. Точно так же мило, но решительно она выведала у Кея его размер (кстати, рубашка, подаренная Ячи, очень симпатичная, можно было бы надеть ее). Кей готов засмеяться, потому что знает: капкейк, который пробует, испек именно Куроо, ведь он такой же вкусный, как и все остальное в Le Petit Фонаре. Иначе и быть не может. Напротив Асахи с третьего курса маркетинга подвергается нападкам со стороны Шимизу и еще одной высокой девушки с короткими волосами. Под нападками Кей подразумевает, что они пытаются сотворить… нечто с его волосами, в которых откуда-то взялась бирюзовая прядь, и Кею очень, очень любопытно, откуда. Впрочем, глядя на измученное лицо Асахи, Кей решает от вопросов воздержаться. Или хотя бы подождать, когда дамы закончат упаковывать его волосы в пучки, напоминающие уши Минни Маус. — Ну и толпа, верно? В груди Кея что-то на миг сжимается, а сердце начинает отчаянно трепыхаться в горле, и он теряет всякий интерес к капкейку. — Так и есть, — отвечает он капкейку, который потерял для него интерес. — Но они же друзья. — Так и есть. — Куроо облокачивается на стойку и поворачивается к Кею. — Надеюсь, тебе здесь нравится. А то от Суги ты практически сбежал. Хотя он не в обиде. Кей откашливается и, кивнув, улыбается, надеясь, что это сойдет за извинение. — Я, эм… Куроо ждет некоторое время, потом тоже улыбается и склоняет голову набок. — Лишь бы тебе здесь было хорошо, Цукки. Ну вот опять. Цукки. Он и хотел бы, но не может всерьез рассердиться, и слишком горд, чтобы признаться кому-либо, включая себя, что проблема все в той же растерянности: они ведь не друзья, а Куроо зовет его Цукки. Кей не знает любимого цвета Куроо, а Куроо зовет его Цукки. И Кей не против. Вот в чем дело. Кей не… — А ЦУККИ… — Кей поднимает взгляд на Бокуто и не может сдержать изумления, как тот решился влезть в разговор. Не то чтобы было куда влезать; но Бокуто, явно считающий себя мастером конспирации, каждый раз как Кей и Куроо оказываются в одной комнате, смотрит так, что сейчас должен бы быть от них подальше. Очевидно, нет. — А ЦУККИ УЖЕ РАССКАЗАЛ ТЕБЕ ПРО ТО, КАК В ИЮЛЕ… — НЕТ, — немедленно отзывается Кей. Неизвестно, что собирается поведать Бокуто, но лучше бы не собирался. Особенно в присутствии Куроо. Почему ему вообще есть до этого дело, непонятно, но Кей списывает это на обычный инстинкт самосохранения. Как бы там ни было, сейчас он открыто прожигает Бокуто взглядом, изо всех сил стараясь безмолвно запугать. — Окей, щас расскажу, — говорит Бокуто, отставляя пиво. — Так вот, однажды я услышал… И, к ужасу Кея, в мучительных подробностях принимается пересказывать Куроо не одну, не две, а целый ряд историй, происшедших в начале лета. Слушая их, будто громом пораженный, Кей понимает, сколько раз умудрился опростоволоситься перед Бокуто Котаро лишь потому, что они соседи. Оглядываясь назад, то тупое видео с Bubble Butt можно считать наименьшей из проблем, поскольку Бокуто радостно решил рассказать в присутствии Куроо практически обо всех проколах Кея, а хуже ничего и быть не может, честно. Если бы Кей злился, ушел бы ровно в тот момент, как Бокуто начал повествование, но он не злится, и уже после парочки жутких баек понимает — ну или думает, что понимает, — почему. Причина все та же: Кей не может знать Куроо так, как ему хотелось бы — а ему очень, очень хочется, — но Бокуто знает и, что бы ни затевал, хотя бы отчасти оно работает. Кей видит это в выражении лица Куроо: тихая, вежливая улыбка сменяется сосредоточенным вниманием, а потом — искренним весельем. Бокуто одновременно восхищает и пугает. По мере того, как он рассказывает очередной анекдот про Кея, Куроо сдается и наконец разражается хохотом. Кей практически отключается. А когда снова возвращается к реальности, Куроо лежит на стойке и ухахатывается до полусмерти. Каждый раз, как Кей думает, что все закончилось, Куроо поднимает взгляд, натыкается на Кея, качает головой и снова начинает ржать. Возможно, если бы Кей не был так некстати увлечен созерцанием румянца на его щеках, то нашел бы в себе силы обидеться. Но как бы ни хотел, не может. Поэтому он вздыхает, закатывает глаза и смотрит, как Куроо хохочет, хохочет и хохочет. *** Когда народ начинает рассасываться, уже почти полночь. Шимизу и Мичимия — теперь Кей знает ее фамилию — прощаются первыми, объясняя это ранней утренней репетицией, так что Сугавара, устыдившись, уходит с ними. Обычно самым первым удаляется Кей — и дело не в компании, какой бы утомительной она ни была иной раз; просто через несколько часов он совсем не против пойти домой. Но сейчас целый ряд факторов удерживает его здесь. Атмосфера — наименее значимый из них, Куроо — наиболее. Так что он остается сидеть на одном из барных стульев, машет на прощание Ячи и делает еще глоток колы, пока кафе постепенно пустеет. Наконец остаются лишь Куроо, прощающийся в дверях с Асахи, да Бокуто с Акааши, шепчущиеся в одной из кабинок. И когда они встают, предположительно собираясь уходить, Кей понимает, что ему тоже пора. Непонятно, почему так странно кажется уже уходить — да, он еще должен отдать Куроо подарок, и знает себя достаточно хорошо, чтобы быть уверенным: пока не окажется в дверях, не решится. Но важнее другое: откуда взялось это “уже”? Почти полночь. И у него, в конце концов, завтра лекции. — Я его провожу, — говорит Бокуто, и Кей успевает заметить, как он обнимает Акааши за талию. — Через час вернусь, не спалите дом. — Вот-вот, — смеется Куроо. — Это вы не спалите город. — Ты ж меня знаешь, красавчик. Кей, зная, что ему пора, заставляет себя встать. Куроо оглядывается, и выражение лица у него очень… осторожное, поэтому Кей тоже осторожно выбирает слова. Говорит что-то о лекциях и расписании, и какие вкусные были капкейки. Куроо улыбается, кивает в ответ, и Кею хочется сказать что-нибудь еще. Все равно что. Слова ему никогда не давались, поэтому он старательно улыбается и, наскоро помахав рукой, выходит за дверь следом за Бокуто и Акааши. Они уже на середине парковки, когда Кей вспоминает об упаковке в кармане. Ругнувшись под нос, он разворачивается, секунду-другую хмурится, что Бокуто даже не спросил, почему, и торопливо возвращается в кафе. Его настигает очень странное дежавю, потому что в прошлый раз, когда он забыл кое-что и вернулся сюда, Куроо Тецуро собирался совершить нечто Чрезвычайно Опасное. И, естественно, сейчас не отстает. Мелодия уже сменилась чем-то более степенным и медленным, чем-то более подходящим позднему часу. Пиджак лежит на стойке, и Куроо, потягиваясь, смотрит на ловящие отсветы часы. В голове Кея проносятся мысли, в которых на первом месте — руки Куроо. Сильные, как и следовало ожидать, но суше, чем у Бокуто. На фоне насыщенного золотистого загара меркнут яркий циферблат и серебряные блики браслета. Кей, вероятно, впервые так усердно таращится на край рукава. — Ээ, — говорит он и тут же морщится от собственного голоса. — Извините, мм. Куроо выпрямляется и резко оборачивается к нему. — Хей, — говорит. — Привет. У него такое лицо, что Кею хочется все же развернуться и выйти — хотя бы чтоб взять себя в руки. Из-за короткой пробежки на холодном воздухе дыхание сбилось — по крайней мере, он надеется, что из-за пробежки. Кей откашливается, опускает руку в карман, нащупывает неловко завернутый подарок и дает себе последний шанс передумать. — У меня кое-что есть для вас, — говорит он, прежде чем решение оформится. — Я… я забыл отдать. — Ты не обязан, — мягко говорит Куроо. Именно это он и имеет в виду, Кей знает и почему-то чувствует легкую вспышку раздражения. Но почему? — И все же, — говорит он. — Это… это просто безделушка. Куроо ждет, музыка перетекает от одной медленной мелодии к другой, и Кей наконец вынимает руку. Завернутый в черную бумагу и обвязанный голубой лентой, подарок выглядит еще более безрассудно, чем когда Кей покупал его. Порой Кей сам, ошибочно пытаясь отплатить вселенной за то, что она подбрасывает, серьезно портит себе жизнь. Но даже если это была одна из таких попыток, Куроо уже протягивает руку, берет сверток и рассматривает с неуверенной улыбкой. Потянув за ленточку, он роняет ее на стойку и разворачивает бумагу так же медленно и осторожно, как делал бы сам Кей. Правда, сейчас это лишь усугубляет нетерпение Кея, но он сцепляет пальцы и не показывает его. А потом слышит смех — короткий, мягкий — поднимает глаза, и от улыбки Куроо в груди разливается невероятное тепло. Куроо вертит брелок прямо перед глазами, поворачивает так и эдак, качает головой. — Динозавры, да? — говорит он, и Кей пожимает плечами. — Динозавры, — отвечает он. — Ну, один. То есть. Может, в вашей адской машине он будет напоминать о дне, когда вы чуть не убили меня. — О, я уже думаю об этом каждый день, — говорит Куроо, но теперь улыбается шире и лезет в карман отложенного пиджака, доставая ключи. — Вообще-то я не из тех, кто носит брелоки. — Серьезно? А я-то думал, вам приходится носить армейский жетон с медицинскими данными Бокуто. Один бог знает, что ему может прийти в голову. — Сурово. — И тут Куроо делает шаг навстречу, будто чтобы обнять Кея, а потом останавливается, словно вдруг осознав, что делает. — Во сколько у тебя завтра начинаются лекции? — Днем, а что? Он пытается избавиться от Кея? — И сколько ты спишь, могу я спросить? — Часов семь. А что? Куроо ухмыляется. — Отлично. Тогда время есть. Потанцуй со мной. Что? — Что? Куроо ухмыляется шире, если это возможно, и показывает куда-то, где должны быть динамики. Кей чувствует, как музыка прокатывается по телу, и хмурится. — Потанцуй со мной, — повторяет Куроо. — Чуть-чуть. — Куроо, — говорит Кей и в кои-то веки трепет, который вызывает это имя, проигрывает вспыхнувшему внутри огню. Нет, не огню, нервам. Досаде. Это просто нервы. — Я не танцую. — Конечно, танцуешь, — жизнерадостно сообщает Куроо. — Давай, это просто, надо лишь повторять за мной. — Кажется, вы не понимаете, — говорит Кей, но голос уже звучит неуверенно. — Я правда не танцую. — И что, будем, как в “Классном Мюзикле”**, препираться, пока не надоест? — Куроо снова делает шаг вперед, протягивая ладонь, но останавливается, не подходя вплотную, и за одно это Кей чувствует, что должен принять его руку. — Потому что я могу продолжать всю ночь. — Я бы столько не выдержал. — Приятно, что это удалось произнести с такой долей сарказма. Ужасно, что он все равно сдается. — Нет, правда, Куроо. Я… я. Правда. — Я не буду тебя принуждать. — Рука Куроо все еще здесь — не слишком близко, но и не далеко. Куроо ждет, как столько раз за вечер ждал самых странных вещей: пока Кей закончит пить колу, пока Кей закончит предложение, пока Кей закончит. — Но я неплохо танцую. Просто предупреждаю, не заставляй именинника прибегать к эмоциональному шантажу. — Я поражен, если вы считаете, что можете чего-то добиться от меня эмоциональным шантажом, — говорит Кей. — Если честно, я поражен, что вы думаете, я бы вообще стал танцевать с вами — при каких бы то ни было условиях. Куроо лишь широко улыбается и склоняет голову к плечу, почти счастливо глядя Кею в глаза. В его взгляде — ни сомнений, ни разочарования. Позже Кей сочтет это очередной ошибочной попыткой восстать против вселенной, которая ужасно, ужасно, ужасно срикошетила в ответ и привела к последствиям еще более печальным, чем обычно. Но это позже. А сейчас он протягивает руку и берет — впервые — пальцы Куроо в ладонь. Они прохладные, их хватка нежная и уверенная, и прежде чем Кей успевает заметить что-то еще, Куроо тянет его к себе. Кей спотыкается на последнем из двух с половиной шагов и хватается за футболку Куроо, удерживая равновесие и в полном неверии таращась на собственную руку. От Куроо пахнет чем-то сладким и резким. На таком расстоянии Кею видно, что ворот его футболки чуть сбился на сторону. На таком расстоянии Кей может детально рассмотреть его часы и замечает слегка потертые края кожаной части браслета. Другой рукой Куроо берет запястье Кея и укладывает себе на плечо. Потом проводит ладонью по боку Кея — почти не касаясь, но с тем же успехом мог бы вести по нему кусочком льда, даже на таком почтительном расстоянии — и опускает на поясницу. — Следи за моими ногами, — бормочет он, и сердце Кея делает кульбит. — Я буду считать, а ты следи. Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре. Кей не узнает песню, да и зачем ему это? Раз, два, три, четыре. Может, это его воображение, но кажется, будто свет в кафе капельку приглушили — ровно настолько, чтобы все казалось погруженным в полумрак и позолоту, ровно настолько, чтобы музыка казалась намного громче, чем на самом деле. Раз, два, три, четыре. Кей настолько далек от романтики, насколько это вообще возможно, а потому знает, что его ноги не могут двигаться как надо. И все же умудряется поспевать за Куроо. Медленно, неуклюже, не всегда в такт с ударными. Но Куроо терпелив, смешлив и тих так, как Кей и не думал, что люди умеют. (А Кей знает очень много способов, как люди могут вести себя тихо, но с таким не знаком — чтобы человек был тихим и одновременно настолько громким). Раз, два, три, четыре. Его сбитое дыхание в конце концов выравнивается, заставляя сердце биться чуть быстрее, чем обычно. А когда возникает порыв шагнуть ближе и крепче обхватить руками Куроо, Кей не удивлен (хотя и не отследил, когда это произошло). Раз, два, три, четыре. Потому ли, что уже перевалило за полночь, или от усталости, а может, потому что часть его мыслей все еще занята завтрашней лекцией, бирюзовой прядью Асахи и естественной, уверенной улыбкой Бокуто, но сочетание всего происходящего сумело заткнуть ту часть его сознания, которая могла бы выразить протест. И нельзя сказать, что Кей скучает по этой части. — Видишь? — говорит Куроо. — А теперь я перестану считать. — Когда я был маленьким, — говорит Кей, — у моего первого велосипеда на заднем колесе были еще приставные. — Раз, два, три, четыре. — Думал, никогда не смогу без них кататься, но брат однажды открутил их и сказал, что будет придерживать меня сзади. Раз, два, три, четыре. Куроо согласно вздыхает и оглаживает большим пальцем рельеф нижних ребер Кея. У Кея вдруг пропадает всякое желание продолжать рассказ. Куроо все равно уже догадался, какой там конец. Но даже если этого не достаточно, странное удовлетворение от простого факта, что он все же заговорил, Кея полностью устраивает. Раз, два, три, четыре. Он так и не сказал, когда отпустит. — Мне нравится эта песня, — говорит Куроо. — Котаро вечно обзывает меня из-за этого слюнтяем. — Не могу винить его за это. — Конечно, нет, мистер Финская Садовая Секта. Кей моргает. — Финская Садовая что? И тут Куроо тоже моргает, и снова принимается хохотать, а Кей забывает считать, но ноги продолжают двигаться сами по себе, как велосипед много лет назад. — О черт, сейчас я тебе расскажу… *** Бокуто так и не возвращается. Кей понятия не имеет — то ли Куроо написал ему, то ли тот сам пронзил ситуацию, но они по-прежнему вдвоем. Однако когда время переваливает за час ночи, Кею и правда пора уходить. Он не столько отступает от Куроо, сколько постепенно замирает на месте, бессовестно держа его за руку до последней возможности и лишь потом позволяя кончикам пальцев соскользнуть с пальцев Куроо. — Подожди, — говорит Куроо, и Кей ждет. Тот берет ключи с новым брелоком и снова улыбается. — Давай, я отвезу тебя домой. На секунду Кей вспоминает, с каким страхом ждал этого вечера. В своей первой безошибочной попытке воздать вселенной за ее дары он приходит к решению перестать бояться. — Окей, — говорит он. — Поехали, Верчетти.