Прощание

Очень хотелось прочесть, и в то же время не хотелось совсем. Плотный, неловко запечатанный конверт лежал в ящике стола. Род взял его, повертел в руках. Эти уриевские сентиментальные штучки… Вечно ему удавалось причинить немыслимую боль своими поступками и словами, произнесенными из лучших побуждений, порой не в силах сдержать свое внутреннее стремление подать эти самые знаки, что призывают к сочувствию и состраданию. Маленькие дети вечно плачут, потому что это их единственный способ привлечь внимание к себе тех, кто о них заботится. Призыв к ответной реакции, вот что это. В каждом человеке остается на подсознании эта модель поведения, и используется в дальнейшем. Кенни, в силу своих психических особенностей, это было чуждо, но он понимал, если кто-то пытался добиться от него ответной реакции таким образом. Род знал, что Кенни в большей степени именно беспощаден, нежели нет, когда речь заходила о сострадании. Он игнорировал чужие крики и слезы, однако стоило признать, что он был способен прочувствовать страдания тех, кто стремился скрыть их. Вероятно, именно поэтому Кенни не отталкивали слезы Ури, который мог сознательно пойти на эту детскую уловку. Кенни прощал его, и Род подозревал, что лишь потому, что настоящие причины своего беспокойства Ури были по-прежнему неозвучены. С момента приобретения силы титана от отца Ури переменился из открытого и целеустремленного мальчишки в молчаливого и сдержанного молодого человека, и лишь с Кенни позволял себе иное, относясь к нему по-своему, по-особенному, о чем и свидетельствовало оставленное ему письмо. Собственно, как и то, что самому Роду Ури и записки не оставил. Род еще немного повертел конверт в руках. Прошла всего неделя после смерти брата. Род сперва хотел передать это письмо Кенни, как и велелось, но быстро передумал. Он надеялся, что возраст и та бесчувственность, что становится людям свойственной со временем, позволят Кенни быстро забыть обо всем. Ведь именно так случается с людьми, верно? Со временем они забывают старых друзей, свои неудачи, страдания. Но могут вспомнить к старости, когда на фоне бессилия и немощности только вспоминать прошлое и остается. Кенни не считал себя настолько старым, хоть и заметно уступал себе прошлому, но признал, что стал часто ностальгировать. Кенни не забыл Ури, и не собирался. Кенни не пришел на похороны, но приходил в его старую комнату и уточнял, не оставил ли ему Ури что-нибудь. Род ответил, что Ури ничего не говорил об этом, но можно поискать — последнее время тот любил секретничать, и это заметили все. За прошедшее время в комнате Ури набралось немало пыли, спертый воздух отнимал дыхание. Ничто не располагало к тому, чтобы захотеть остаться. Но Род все же присел на ледяную постель. Он носился с этим конвертом, не зная, как быть. Мало ли что Ури мог туда настрочить? Вдруг там и то, чего Кенни знать не стоит? А то и такое, чего не стоит знать ни одной живой душе? Рисковать было нельзя, стоило сперва прочесть самому письмо прежде, чем передать его Кенни. Да, тот будет очень недоволен тем, что конверт окажется заведомо распечатанным, но иначе было нельзя. И Род раскрыл его, осторожно отодрав бурую восковую печать. Ури уместил свое прощание в один лист бумаги, исписав своим мелким, сжатым почерком. Род без труда читал слово за словом: почерк брата он знал хорошо, да и в этот раз тот постарался писать особенно аккуратно. Аккуратно, но с тревогой и не свойственными Ури проявлениями случайной дрожи. С чувством, будто заходит в чужую комнату, запертую под ключ, Род начал читать. «Драгоценный мой Кенни, Я столько раз начинал это письмо и выбрасывал те черновики в пламя, но и сейчас не могу, к своему стыду, пообещать тебе, что сам доволен тем, что пишу, что вместил здесь все, о чем хотел сказать. Не раз я вспоминал нашу первую встречу, а в последние года два вспоминал все чаще, жадно упиваясь теми чувствами, что ты пробудил во мне. Я знаю, ты не любишь, когда я говорю такие вещи, но позволь мне быть с тобой искренним, более искренним, чем я позволял себе быть прежде… Не было ни дня, чтобы я не благодарил судьбу за то, что она свела нас с тобой. Не было ни дня, чтобы я пожалел об этом. Но, к моей беде, нет того, о чем бы я не жалел… Есть вещи, что не будут давать мне покоя до самой смерти, тревожа мой разум из самых темных глубин моего сознания. Прости меня… прошу, прости за боль и то, что заставлял тебя раздражаться, когда моя слабость давала о себе знать… И за то, что она проявит себя и сейчас… Ведь мне страшно, Кенни, страшно умирать… При жизни отец, когда не был под властью воли Прародителя, твердил, что к своей неминуемой смерти необходимо отнестись с мудростью, что нет никакого смысла бояться того, чего не избежать. Но как, Кенни? Разве его не сковывал ледяной страх темными ночами, когда он оставался наедине со своими мыслями? Разве он не ощущал тот вязкий холод под сердцем? Да, он слышал голоса предков, видел прежний мир их глазами, но, Кенни, разве они осознавали себя? Не является ли эта память лишь набором звуков и картинок, за которыми нет никакого понимания происходящего? Некоторые из них верили в богов и бессмертные души, и эта вера дарила им покой… Но есть ли душа, Кенни? Некогда я спросил тебя об этом, как бы невзначай, и ты ответил, что ее нет. Я тоже так считаю. Я почти уверен, что каждый в глубине своего сознания понимает, что после смерти нет ничего. Тогда и встает вопрос: а ради чего все это? Ты ведь столько раз видел смерть, Кенни, и что было на лицах тех, кого покидала жизнь на твоих глазах? Они ведь не радовались, что их души переходят в другой, лучший мир, верно? Напротив… Они понимают в одно мгновение, насколько все было бессмысленным, насколько все, за что они цеплялись, по сути ничего не стоило… Это и есть та самая „мудрость“? Нет… Это смирение. Силы ощутимо покидают меня, я уже едва передвигаюсь самостоятельно, и ты сам заметил, как мне стало нелегко просыпаться по утрам — сон не отпускает меня, будто судьба подкидывает мне возможность умереть во сне, спокойно и без тревог, как все того мечтают. Но у меня нет такого права, я обязан пересилить себя. И скоро тоже смирюсь… Я знаю, что мне наверняка не стоило писать тебе все это… Что ты бы предпочел запомнить меня кем угодно, но не беспомощным стариком, дрожащим от страха… Я ничего в итоге не сделал для мира… Но я бескрайне благодарен тебе за твою помощь и поддержку — ее нельзя сравнить ни с чем… Было бы у нас больше времени и сил, мы бы с тобой изменили многое. По крайне мере, мне так хочется думать. В моей жизни не было никого ближе и дороже тебя, Кенни. Ты — мой единственный любимый друг… Уж прости за „любимого“, я знаю, ты не сторонник сантиментов, но это правда. Я полюбил тебя сильнее родного брата и ласковой матушки, что воспитала во мне эти нежности. Память о тебе наполнит мое сердце в момент моей неминуемой гибели, Кенни, клянусь тебе. Мне будет тепло думать о тебе, пока меня не поглотит тьма. Навеки твой, Ури» Глубоко хмурясь, Род свернул письмо, сложил его обратно в конверт. Твердо уверив себя в том, что никто более не должен прочесть эти строки, Род поспешил в гостиную, где горел камин.