28/47

— У него двадцать семь, — проговаривает Джим, едва отойдя от действия гипо. Боунз хмурится, хочет, наверняка, послать его куда подальше, но Джим видит, как что-то в его голове шевелится. Буквально. Это получается случайно — нет, не то, что Боунз вообще думать умеет, — случайно получается со списком. Джим и сам не замечает этого, пока на одной из вечных попоек с МакКоем не выдаёт ему, что тот собрал аж семнадцать пунктов в его идеальном списке. Ну, и плюс один, сорок восьмой, лицензированный, быть Боунзом. Того восемнадцать; и для Джима это такое же удивление, как для Леонарда. Сначала тот тянется за трикодером, потом — за гипо; лишь через несколько минут у того наконец отваливается челюсть. У Джеймса Тиберия Кирка есть список. — Ты сейчас, наверное, должен бежать, потому что больше трёх набирал только Пайк и мой препод по физике в седьмом классе, — кряхтит Джим, кое-как проталкивая в собственную глотку седьмую стопку ромуланского эля. — Не смотри на меня так, мы не трахались. Просто он единственный, кто понимал, что я не такой тупой, каким хочу казаться. — Но ты тупой, — наверное, именно это пытался проговорить МакКой. А может, и нет. — Реально тупой, раз раскрыл мне свою ужасную тайну, которая никаким образом не сможет войти во врачебные, зная, что я буду активно против тебя это использовать, — и Джима наконец накрывает. Ему двадцать три, его жизнь — сплошной минус на минусе; а тут ещё список нарисовался. Не хватало проблем с поиском друзей-подружек-любви из-за своей дурной славы брошенного геройского мальчика, так тут ещё и стандартам соответствовать. Но Джим не привередливый и способен трахать всё то, что набирает хоть один пункт — "красота" или "инопланетянин". Так и правда становится легче; Джим считает так, пока не понимает, что у его родной матери показатели уходят в минус. После этого он пытается задавить эту идею вообще; но это словно отказаться от самого себя — всё, что находилось в его списке, было полной противоположностью того, что он встречал всю свою жизнь: с самого рождения, матери, брата, хренового отчима и всяких жутких Тарсусов до отношения к нему в Академии. Пайк набрал целых восемь — но все восемь от "доброты" до "понимания" он получил лишь благодаря тому, что ничего из этого не было у его матери. Кирк не рискует назвать Кристофера отцом, но они, кажется, оба понимают это — факт не обязательно должен был оговорён, чтобы его существование было подтверждено. Однажды, слишком трезвый для того, чтобы творить что-то подобное, Джим переписывает всё, что улавливает в своей голове, на обычную бумагу обычной ручкой — бумага быстро сыреет в его кармане, строчки местами расплываются и оказываются заляпаны жирными пятнами, но от этого не становится неуютнее. Он держит его во внутреннем нагрудном кармане — и кто бы прознал это, просто не поверил бы. Он и сам не верит, пока снова не натыкается на него — пока ищет карту-ключ в их с Боунзом комнату, еле шевелящий пальцами и сомнительно устойчиво стоящий на ногах. Джим смотрит на бумажку широкими глазами — в них и испуг, и удивление сразу, — но стоит ему нырнуть в комнату, как он просто скатывается по стене; твою мать. Он вчитывается в строчки — и среди них нет чего-то слишком масштабного; никаких обязательных "пусть любит меня до потери пульса" или "подставится за меня под выстрел фазера"; обычные бытовые качества, которые можно назвать уютными — но не в слишком маниакальной манере изложенные. Жизнь учит Джима отказываться от масштабного — потому что мелочи всегда крошечные, незаметные и куда более важные. Масштабными могут быть только проблемы — как инцидент с Кобаяши Мару. Джим готов взвыть от злости, но держится на чистом упрямстве; и первой оценкой коммандеру Споку достаётся всего два пункта — те самые, которых обычно хватает на одно переспать. Кирк вообще не думал, что когда-нибудь снова обратится к этому списку — но сидя в своей каюте в пространном состоянии и вчитываясь в размытые слова после игры в шахматы и параллельного обсуждения важных вопросов, что они должны обсуждать из-за своей должности, со своим первым помощником — тем самым коммандером Споком, который кое-как набирает двоечку благодаря своей физиологии, — Джим не хочет в это верить, — Джима, кажется, немного клинит. Да ладно вам. Чтобы вулканец и двадцать семь? Чтобы Спок и больше МакКоя? Джим делает самое логичное в этой ситуации — напивается. В своей каюте. Без Боунза, без Скотти, за восемь часов до начала альфа-смены. Логичное, но не самое гениальное, когда за полчаса до выхода на вахту приходится вызывать Боунза; ему уже не семнадцать, и похмелье в его возрасте болезненное и острое. Не болезненнее и острее понимания, но достаточно близко. — У него двадцать семь, — ещё раз повторяет Джим, глядя на Боунза широко распахнутыми глазами. Боунз добивает гамма-смену, он сонный, уставший и желающий просто лечь спать, а тут всякие Джеймсы Тиберии Кирки с их таинственными открытиями в сфер— в какой, кстати, сфере? — Ты думаешь, я должен знать, о чём ты? Или я притащил не тот гипо? — а потом до него доходит. И выдаёт он только лаконичное: — А. МакКой широко раскрывает рот, будто собираясь наорать на Кирка, но Джим просто поднимает руку в затыкающем жесте, проводит ей же по лицу и истерично полувздыхает-полухихикает. — Ладно, мы выяснили, что твоя присоска к заднице — ой, извини, к твоему крепкому капитанскому правому плечу, — больше чем на половину подходит тебе для ёбли несколько раз в неделю, — он взмахивает руками так резко, что Джим не успевает уследить, и сразу же хлопается задницей на кровать. — А проблема в чём? Джим открывает рот — он знает ответ на этот вопрос; только с языка срывается лишь тишина и готовая скатиться к нижнему нёбу слюнка, и это совсем не то, что он собирался сказать. Что он вообще должен был сейчас сказать? — Я и физиком был, и специалистом по торпедам, и пилотом, и сантехником, но, твою мать, вашим семейным психологом я быть точно не собираюсь! — зная везение Джима, Спок обязательно в смежной каюте и обязательно со своим супер вулканским слухом. — Когда сможешь нормально сформулировать, в чём проблема, тогда и выпьем, — и Боунз уходит, бормоча что-то про три сотни отчётов. Джим более чем уверен, что отчётов максимум шесть. А ещё уверен, что проблему сформулировать у него не получится. Если честно, он и проблемы-то больше не видит. Ну, кроме той, что вулканцы охренеть как хорошо умеют душить, набивать рожи и применять нервные захваты. А, как же Кирк мог забыть про трибунал в случае, если Спок воспримет это как домогательство на рабочем месте. Безвыигрышных сценариев не бывает, если тебе хватает мозгов в них не соваться. Только вот Джиму мозгов особо не хватает; и он готовится получить по заднице от всех, кого только может вспомнить. Особенно жутко будет разочаровать Пайка — но Пайк должен понять, он, твою мать, видел Спока, тут сложно удержаться. Хотя всё равно это его не оправдывает. Его оправдывает лишь то, что Спок тянет уголки губ в редких улыбках в моменты, когда Джим объявляет мат, или вздирает левую бровь — как знак того, что шутка Джима понята. Не то чтобы это мешало ему из раза в раз повторять, что концепция человеческого юмора ему не понятна. Когда Спок просит объяснить концепцию списков качеств, по которым люди подыскивают себе идеальную пару для длительных романтических отношений, не приносящих дискомфорт, Кирк давится воздухом. Спок выиграет новый пункт — общим счётом двадцать восемь, и это больше того, о чём Джим когда-либо мог мечтать.