Килограммы розовой жвачки

Почти как в жизни. It's about life. It's about love. It's about us© Марк плотнее запахнул пальто и ускорил шаг. Все-таки какой-то слишком холодный март в этом году, прямо дух захватывает и сосульки под носом появляются. Он зашел в подъезд и зябко потер руки. Тут надо отметить, что жил он на самом деле в крохотной однокомнатной квартирке на окраине города, откуда ему было далековато добираться до работы, да и вообще как-то неудобно, но Марк не хотел съезжать. Хотя бы потому, что это была та самая квартира, в которой жили они с Глебом. Он поднялся по ступенькам и достал ключи. И услышал, как чей-то тихий голос его окликнул. Когда Марк повернулся, по определенным вселенским законам жанра должна была зазвучать красивая нежная музыка, воздух просто обязан был наполниться маслянисто-радужным сиянием, а испещренные грубым подобием наскальной живописи стены подъезда – превратиться в цветочные луга, залитые солнечным светом. Но разве когда-нибудь в этом мире соблюдались законы жанра? Марк даже немного испугался, увидев невнятную высокую тощую тень, нависшую над ним, и решил честно признаться: - Денег нет. Тень отмахнулась от его слов и спросила: - Слушай, а ты давно здесь живешь? Марку очень хотелось домой: сегодня был трудный день, полный ярких впечатлений и нескольких миллилитров крови. - Ну, лет пять, где-то так. Тень шмыгнула носом. - Ага. Ясно. Я ту просто раньше жил тоже. Вот. Пришел, и ностальгия такая… Марк неловко переминался с ноги на ногу. - Ну, я это… Пойду, может? Тень определенно не услышала его слов, погрузившись в туманы воспоминаний. - Да, жил я тут… Недолго, конечно, но такое хорошее время было. Сейчас тут, наверное, все по-другому. А знаешь, парень, я ремонт в этой квартире делал одиннадцать лет назад, вот. Марк замер, застигнутый врасплох непонятным горячим чувством где-то в желудке (изжога?). Тень еще раз шмыгнула носом и отступила на шаг. - Ладно, парень, извини. Тень направилась к лестнице, и тут Марк каким-то очень напряженным голосом позвал: - Глеб? Тень обернулась. Марк сглотнул. Тень, наконец, видимо, собралась с силами и вопросила: - Марк? - О, Господи. Марк дрожащими руками открыл дверь и торопливо включил свет. Высокая подозрительная тень внезапно перестала быть тенью и превратилась в изможденного мужчину под тридцать, в темно-синей толстовке с капюшоном, с недельной щетиной на впалых щеках, в мужчину весьма привлекательного, в мужчину, который занимал всегда первое место в мыслях Марка. -Это правда ты, Глеб. Марк сел на стул, стоящий в узком коридоре и потрясенно повторил: - Это правда ты. Глеб закрыл дверь и огляделся. - Ну надо же, здесь почти ничего не изменилось. Он немного неловко присел на корточки напротив Марка. - У тебя все такие же синие глаза. Глеб смущенно улыбнулся. - Ты… ненавидишь меня, Марк? Он отвел глаза. - Я пойму, я вполне этого заслужил, правда. Молчание. Пауза как-то затягивалась, и Глеб встал, ссутулившись, пробормотал что-то вроде «извини» и потянул на себя ручку двери. Марк спросил: - Я был ужасным ребенком? Глеб покачал головой. - Ты был просто монстром. - Никакой надежды на то, что ты меня простишь? - Вообще-то это я должен просить прощения. Марк встал на ноги и подошел к Глебу. - Ты не виноват. Глеб робко протянул руку и коснулся плеча своей повзрослевшей Лолиты, умудрившейся сохранить свою детскую притягательность, этакий вечный огонь для нежных глаз педофилов. С минуту они смотрели друг на друга. А потом Марк спросил: - Ты останешься? И Глеб ответил: - Если ты этого хочешь. Они сидели на маленькой кухне, окруженные бесплотными призраками воспоминаний, и пили сладкий чай с печеньем юбилейным. Глеб искоса поглядывал на Марка, прихлебывая чай, а Марк и вовсе не сводил с него глаз. После импровизированного сверхлегкого ужина Глеб отправился на экскурсию по квартире, очень откровенными, интимными жестами касаясь той или иной вещи – лампы на столе, скомканного пледа на кровати, кресла, в котором он частенько засыпал тогда, раньше, одиннадцать лет назад, когда не было сил ложиться рядом с Марком, который был сплошь острые коленки, персиковые щеки и мучительный соблазн. Только вот штора, отделяющая спальню от кухни, была уже не из полиэтилена, а из плотной, тяжелой ткани темно-синего цвета. Глеб, улыбаясь, следил за Марком, который пытался незаметно спрятать грязные носки в корзину для белья, стоявшую в дальнем углу комнаты. - Чем ты занимаешься? Марк неопределенно пожал плечами. - Ну, официантом работаю, кое-какие подработки еще. Глеб кивнул. Пауза, которая наступила, была какой-то очень красноречивой; такой тишине и мертвецы позавидовали бы. Она была окрашена в определенные, не очень-то приятные тона, и пропитывала собой все вокруг. Наконец Глеб решился спросить: - И… ты… ну… Марк скривился. - Нет, у меня нет девушки. Они еще немного помолчали, а потом Марк тихо добавил: - У меня вообще никого нет. А после еще помолчали. И ему все-таки пришлось это сказать. - Кроме тебя. Глеб как-то обреченно вздохнул и осторожно придвинулся ближе к Марку, словно опасаясь, что тот может ударить его. Но этого не произошло. Они стояли, обнявшись, и Марк всем телом ощущал тепло Глеба, такое долгожданное тепло, и ноги стали какими-то очень тяжелыми, непослушными, и в ушах стучала кровь, хотя казалось, что это больше похоже на барабанную установку в зале с хорошей акустикой. Глеб наклонился и несмело поцеловал Марка. Они испуганно отпрянули друг от друга, словно внезапно наступил Апокалипсис. И снова поцеловались, только уже по-настоящему, и обоим показалось, что этот поцелуй длился одиннадцать лет и еще три дня. Глеб улыбнулся. - Можно мне в душ? Марк стремительно отступил и пробормотал что-то вроде: - А я кровать расстелю, да? Но перед тем, как Глеб отправился в душ, они снова поцеловались. И опять поцеловались. И еще раз поцеловались. Однако после душа они не набросились друг на друга с целью трахнуться. Марк постелил себе на полу, Глеб устроился на кровати, и они еще долго разговаривали перед тем, как отдаться во власть странного бога-наркомана по имени Морфей. - Почему сегодня? - Ну, я еще два дня назад хотел прийти, но не решался. - А где ты жил? - У Светы. - Как там Света? - Неплохо. Вышла замуж. - Да ну? - Родила ребенка. - Ничего себе. - Мальчика. - Ого. - Ему уже семь лет. - А дядя как? - Уехал в Болгарию отдыхать с новой женой. - Он за тебя заплатил, да? - Нет, меня за хорошее поведение. Пауза. - Я сначала не поверил, что это ты. - Ну да, мне уже не четырнадцать. - Ты все равно немного похож на ребенка. А как ты?... - Все еще пью таблетки и раз в год обследуюсь в клинике. - А… Ясно. Пауза. - А тебя там?... - Да. Пауза. - Страшно было? - Очень. - А как ты потом? - Договорился. Кое-кому дал. - Угу. Пауза. - У меня выбора не было. - Да я понимаю. Пауза. - Презираешь меня? - Нет, Глеб. Как я могу. - А что тогда? Сдавленный смех. - Ну, я… вообще-то… ждал тебя. Пауза. - Да ну? - Серьезно. - И долго терпел? - Ну… - Официант, говоришь? - Я действительно официант. - Ну так?.. - До семнадцати. - Ага. Ждал. - Они отдали меня в интернат. Пауза. - Знаешь, столько всего произошло… - Ты очень изменился. Ты уже не тот мальчик, который был похож на ощипанного цыпленка. - Ну спасибо. - Да пожалуйста. Пауза. - Глеб? - А? - Ты… все еще хочешь меня? Пауза. - Спи. Тебе же на работу завтра? - А…ну да. И наступила тишина. Если быть честными, Глеб собирался утром уйти. Не потому, что он, так сказать, не любил Марка и все такое прочее, но по множеству других причин. Например, у него не было ничего общего с этим симпатичным молодым человеком, который спал на полу на скомканном пледе. Или вот: его мучило необъяснимое случайное чувство вины. К тому же: он не понимал, зачем кому-то нужен в роли домашнего животного только что вышедший из тюрьмы пидарас. Отличный хомячок, правда. Ну еще: у него не было денег, не было работы, не было будущего и, кажется, даже последняя пара носков порвалась. И когда Глеб смотрел на свое отражение в замызганном зеркале в ванной, он не смог найти где-то в глубине глаз любовь к Марку. Нет, не так: в нем давно укоренилась, пустила побеги и расцвела буйным цветом страсть к мальчику с прозвищем Ягодка, а вот любви к незнакомому мужчине, который спал сейчас за стенкой, - этого как раз и не было. Глеб протер поверхность зеркала и улыбнулся. Вообще-то, не больно-то и хотелось. Но он не успел сбежать. Зазвенел будильник, Марк сонно и сочно выругался, ударил будильник и завозился в комнате, торопливо пытаясь осознать, кто он, где он, что натворил и почему спит на полу, а плед, видимо, пытается его задушить. А в следующую минуту он уже выскочил в прихожую в одних трусах и майке. Глеб сидел на стуле и завязывал шнурки на старых кедах, над которыми даже самый распоследний скупердяй сжалился и покормил бы их если не кашей, то хотя бы клеем. Марк прислонился к стене. Он каким-то незнакомым Глебу жестом устало провел по лицу сверху вниз, словно стирая липкую паутину. А потом голосом, еще хриплым со сна, спросил: - Деньги хоть есть? Глеб облизнул губы. - Это неважно. Марк нашарил на тумбочке смятую пачку сигарет и кошелек. Вытащил сигарету, прикурил. Глеб встал и перекинул через плечо рюкзак. Марк порылся в кошельке и выудил оттуда несколько мятых банкнот, протянул их Глебу. Их пальцы соприкоснулись на какую-то долю секунды, но это не было приятным, и таинственный электрический то к не пробежал по коже. Глеб сунул деньги в карман толстовки. Он открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но тут же закрыл его, махнул рукой и вышел из квартиры. Марк выпустил колечко сигаретного дыма. Прошел на кухню. Включил электрический чайник. Сел на стул. Положил голову на стол да так и замер. В тот день на работу Марк не пошел, его организм воспротивился подобной пытке, и Марк целый день лежал на полу, не чувствуя себя Марком. Он был кем-то чужим и далеким, кем-то очень беспомощным, кем-то одиноким, продышавшим неправильную, неправедную жизнь. Чайник закипал семь раз. Семь раз Марк так и не выпил чай. Он сделал уютную норку из пледа и простыни, забрался туда, свернулся в теплый комочек и уснул. А рано утром, когда только-только светало, Марк торопливо влез в джинсы, накинул прямо поверх майки пальто, сунул босые ноги в кеды, закрыл дверь, попутно раза три уронив ключи, - и побежал. Он мчался через парк, через дорогу на красный свет, тормозил машины и создавал крохотные локальные пробки, даже не пробки, а пробочки, и бежал дальше, сквозь детскую площадку, разбивая стайки маленьких девочек, пропуская мимо ушей проклятия их бабушек – и дальше, дальше, едва не попав под колеса маршрутки, он бежал, бежал, бежал, и влажный холодный ветер бился ему в лицо и заставлял глаза слезиться. Марк остановился, оказавшись у дома, в котором когда-то давно жил дядя Коля. Задыхаясь, проклиная курение и неумеренное употребление спиртных напитков, Марк сложился пополам, мучаясь от боли в боку. И поднялся на лифте на седьмой этаж, в семьдесят седьмую квартиру. Дверь ему открыл мальчик, какой-то не такой мальчик, ненастоящий, решил Марк, потому что не бывает у нормальных среднестатических мальчиков таких больших карих глаз с такими длинными ресницами, и таких щек у них не бывает – таких нежных, напрашивающихся на прикосновение. Мальчик уставился на Марка. Марк уставился на мальчика. Первой не выдержала Света. Ее голос почти не изменился. Она крикнула откуда-то из глубин сияющих чистотой комнат: - Кто там, Глеб? Мальчик громко сказал в ответ: - Какой-то дядя. И снова уставился на Марка. Марк сумел, наконец, справиться с дыханием и оторваться от стены, не боясь упасть в обморок. Он кивнул головой и спросил: - Может, впустишь? Светы выплыла ему навстречу, распространяя запахи Chanel и словно бы наполняя воздух яркими блестками. Марк почесал подбородок. - Нихуя себе ты изменилась, Света. Она остановилась перед ним и скрестила руки на груди. Прикусила губу – весьма эротично, признал Марк. Света оглядела его с головы до ног, скривилась и махнула рукой: - Ванная в дальнем углу, приведи себя в порядок. И чуть позже добавила: - А ты красивый стал. Маленький Глеб дернул Марка за пальто и протянул ладошку для рукопожатия. Марк решался ступать по коврам, расстеленным по всей квартире Светы, исключительно на цыпочках. Света с каким-то изумленным презрением следила за ним, а Глеб пытался подражать его походке. - Чай будешь? Марк уселся на краешек табуретки. Конечно, ему доводилось бывать в таких квартирах –многие его, так сказать, бывшие, так сказать, любовники имели подобные квартиры. Но здесь… здесь его мутило и хотелось сблевать прямо на белоснежный ковер, который он заметил в спальне. - Нет, спасибо. - Кофе? Марк передернул плечами. - Ничего не надо. Маленький Глеб совершил героическую попытку забраться ему на колени. Света схватила ребенка за шиворот и вытолкнула в коридор, захлопнув дверь на кухню. Марк провел рукой по волосам. - Забавно, еще один Глеб. Типа первая любовь и все такое? Света скрестила руки на груди. - Отец настоял. - В смысле отчим? Да? Пауза. - Я знаю свое место, спасибо. - Просто решил напомнить. - Не утруждай себя. - Да какие проблемы! Света выключила закипевший чайник и плеснула себе в кружку кипяток. - Точно не будешь? - Нет, нет. Они помолчали. Марк потер ладони. - А где муж? - Это очень важно? - Я вроде вежливость проявляю и все такое прочее. Света поджала губы. - Зачем ты пришел? Марк переплел пальцы. - Ты, может, знаешь… Он сбился и замолчал. После минуты напряженной тишины он предпринял еще одну попытку: - Ты, может, знаешь, где Глеб? Света поставила кружку с недопитым чаем в мойку. - Я думала, он у тебя. Марк отвел глаза. - Ну, да, он был у меня, но вчера ушел. Она улыбнулась. - Вот как? Сбежал, значит? - Просто ушел. - Ты так быстро ему надоел? Марк вскочил с табуретки. - Слушай, сука, ты вообще можешь вести себя как человек? Света показала ему палец. Средний. С красивым розовым маникюром. Потом вздохнула. - Да не знаю я, куда он мог пойти. Денег у него нет, да и если бы были – Глеб не знает здесь ничего. И никого. Марк взялся за ручку кухонной двери. - Что теперь мне делать? Света пожала плечами. - Наверное, надо было стонать погромче. Маленький Глеб сидел на корточках и следил за тем, как медленно обувается Марк. Как он завязывает шнурки. Как застегивает пальто. Света спросила: - А ты чего в майке? Марк буркнул: - Все остальное грязное было. Глеб дернул его за пальто. - Смотри, у меня есть бэтмен-мобиль! - Ага. Круто. Марк рассеянно погладил его по голове и ушел. Света сунула Глебу-младшему конфету за молчание и выпустила из кладовки Глеба-старшего. Марк порылся в карманах в поисках денег на карточку метро. Денег не оказалось. И он, мужественно вздохнув, отправился домой пешком, даже не проклиная себя за забывчивость. Ветер продувал тонкое пальто насквозь, Марк ежился, сутулясь и держа руку на груди, словно это могло как-то ему помочь. Он устал идти где-то на полдороги, возле детской площадки, на которой по-прежнему резвились дети. Дети, дети… Марк устроился на скамейке, постаравшись выбрать такую, где ветер бы не так сильно мучил его, засунул замерзшие покрасневшие руки в карманы. Думать ему не хотелось, да и не о чем было. На соседней скамейке сидела девушка с фотоаппаратом и фотографировала голубей и воробьев, дравшихся за крошки хлеба. Рядом с девушкой на пакете лежала еще половина батона. Босые ноги в кедах замерзли так, ч то Марк уже почти не чувствовал пальцев. Он вынул пачку сигарет, закурил. Девушка с соседней скамейки раскрошила остатки батона воробьям, встала, отряхнулась и подошла к нему. Марк поднял голову. Щелкнул спуск фотоаппарата. Марк слабо улыбнулся и запоздало поднял руку, прикрывая лицо, словно защищаясь. Девушка спросила, присаживаясь рядом: - Угостишь сигаретой? Марк протянул ей пачку. - Кэмел классик. Неплохой выбор. И она снова его сфотографировала. Марк попробовал было сопротивляться: - Не надо, пожалуйста. Девушка взяла его зажигалку. Ее руки в вязаных перчатках были такими теплыми, что Марк даже подумал: а может, подержать ее за руки? - Ты красивый. Марк скривился. Девушка выпустила дым и утвердительно кивнула головой. - Правда. Только вот грустный. - Да ну? Марк поджал ноги, чтобы хоть как-то согреться. - Точно тебе говорю. Глаза и вот тут. Она провела пальцами по уголкам своих губ, и Марк невольно потянулся к своим губам. Эта девушка была очень даже ничего. Ну, если бы он, Марк, мог полюбить девушку, он вот эту бы точно полюбил. Прямо сейчас и прямо здесь. И на всю жизнь. Они немного помолчали. Такое неловкое молчание, когда абсолютно не знаешь, что говорить, да и говорить-то особо не хочется. А потом Марк сказал – сам не понимая толком, зачем: - Я потерял любимого человека. Девушка навела на него объектив. - Она тебя бросила? Марк замялся. - Нет. Не то. Я… я ее потерял. Щелчок. - Потерял? - Тут все очень сложно. Она собрала вещи и ушла. - Значит, бросила? - Нет, не бросила. Тут что-то другое. - А вы долго были вместе? Марк нервно стиснул пальцы. - Ну, как сказать. Мы одиннадцать лет жили мыслями друг о друге. Девушка хихикнула. Марк смутился. - Я понимаю, идиотски звучит, наверное. - Пафосно очень, а так ничего, нормально. И через одиннадцать лет она ушла, да? - Да. - А записку оставила? - Нет. - А ты хочешь ее вернуть? - Да. - И чего тогда здесь сидишь? - Я же говорю – я ее потерял. Стайка воробьев, подозрительно присматривавшихся к ним, подобралась ближе. Щелчок фотоаппарата. И еще. И еще. - Хреново. - Еще бы. Девушка попросила еще сигарету. Они молча курили и смотрели на воробьев, которые безуспешно пытались клевать окурки, валявшиеся на снегу. - Она вернется. - Думаешь? - Вернется туда, где все началось. Марк подышал на окоченевшие руки. - Это вряд ли. - Ну, тогда она вернется туда, где все кончилось. - И это тоже вряд ли. - С чего ты взял? - Я только что оттуда. - И что – нету? - Нету. - Значит, плохо смотрел. Марк уставился на девушку. У нее от холода покраснел нос и она часто шмыгала и терла его. - Ты уверена? - Еще бы. Марк вскочил и бросился бежать. Девушка нажала на кнопку на фотоаппарате. Снова и снова. Марк обернулся, крикнул ей «спасибо», махнул рукой и побежал дальше. Кеды скользили по снегу, ноги замерзли так, что казалось, кожа вот-вот отвалится красивым куском льда, но он все бежал и бежал, потому что он знал, где находится Глеб. Он не хотел его вернуть – ну, хотел, конечно, но если сам Глеб откажется, то… Марк хотел просто спросить. Он заколотил в дверь квартиры номер семьдесят семь. Глеб младший снова открыл ему и радостно протянул руку, но Марк мягко оттолкнул его, стянул кеды и принялся искать по всей квартире, не обращая внимания на возмущенные крики Светы. Он нашел. Глеб сидел в спальне и разглядывал фотоальбом. Увидев Марка, он отодвинул фотоальбом и вопросительно посмотрел на него. Марк вцепился в дверь комнаты, пытаясь отдышаться и унять предательскую дрожь в коленях. - Один вопрос. Марк и сам удивился, почему у него такой срывающийся, охрипший голос. - Только один вопрос. Он сглотнул. - Это все потому, что я уже не тот маленький мальчик, который, как тебе казалось, ни во что тебя не ставил? Да? Это потому, что обо мне уже не надо заботиться? Потому, что я тебя… Марк замолчал. Глеб закрыл лицо руками. - Нет, все не так. Голос звучал глухо и как-то надломлено. - Просто я уже не тот Глеб, понимаешь? Глеб убрал руки. - Я же зэк. Зачем тебе зэк? Зачем тебе зэк, который отмотал срок за то, что трахнул тебя? Марк облегченно вздохнул. - То есть дело не во мне? Глеб поморщился. - Ты все такой же эгоист. - Ага. И Марк расплылся в улыбке. Они ехали в автобусе до дома – до своего дома – и им казалось, что они счастливы. Марк открыл дверь. Ему показалось, что эта дверь – как платяной шкаф, вход в страну Нарнию, и сейчас начнется волшебство. Он повернулся к Глебу. Даже в полутьме он видел мелкие морщины, получившие постоянную прописку под глазами Глеба, видел глубокую складку между бровей, взрезавшую его лоб. Но все это было незначительно по сравнению с теми чертами, которые Марк помнил: родинка под правым глазом, ямка на подбородке, выпуклый белый шрам над бровью. Он протянул руку и коснулся этой «боевой отметины», последствия неудачного запуска петарды. Глеб вздрогнул. - Блядь, у тебя не руки, а ледышки! Он заставил Марка надеть две пары носков, шерстяной свитер, на котором были изображены олени, и поставил чайник. Марк сидел, поджав под себя ноги, и смотрел, как Глеб заваривает чай. - Почему? Глеб залез еще чуть влажными руками прямо в жестяную банку с заваркой. - Что почему? Марк поерзал на стуле. - Ну, почему ты ушел и почему ты вернулся. - Красивый ты. - И все? Глеб налил кипяток в чайник, закрыл крышкой и еще полотенцем сверху обернул. Поднял глаза, посмотрел на Марка. Вздохнул. - Я не знаю тебя, понимаешь? Я наизусть выучил мальчика Марка, у которого кожа была почти прозрачная и никаких секретов от меня. - Но ведь.. - Скажешь, ничего не изменилось? Нихрена, Марк. Нихрена. Мы одиннадцать лет не виделись, ты стал совсем другим. Я стал совсем другим. - Погоди, я, кажется, понял. Ты любишь не меня, ты любишь мальчика, которым… - Да, блядь, нихуя ты не понял! Они замолчали. Глеб разлил чай по кружкам. - Извини. - Извини. Они скованно улыбнулись друг другу и в тишине выпили плохо заварившийся чай. Марк посмотрел на часы. - Слушай, мне завтра вставать в пять, на работу ехать, так что я сейчас ложусь. - Ну да. Марк робко коснулся рукой плеча Глеба. - Может… ляжешь… со мной? Он закусил губу, ожидая ответа. Потом добавил: - Я не претендую на место маленького меня в твоем сердце, но ведь секс – это не только по любви, да? Марк врал. Врал и врал и врал и врал и врал, только бы Глеб согласился, только бы целовать его снова, только бы он остался с ним, только бы. - Мы взрослые люди, Глеб. Мы оба знаем, что воздержание не ведет ни к чему хорошему, и вообще… Просто секс, да? Просто трах. Зачем нам романтика и сентиментальность, верно? Глеб притянул Марка к себе и поцеловал его. Никакой жадности и никакой страсти. Никакой любви и никакой нежности. Марк прижался к Глебу. Некоторое время они просто стояли, обнявшись, и Марк с каким-то странным сосущим чувством внутри подумал: а почувствовал ли Глеб, как их сердца бились в унисон? Узнал ли этот звук? Понял ли? Догадался об обмане? - Пойдем в комнату. Но Глеб снова начал его целовать. Губы. Подбородок. Веки. Лоб. А потом поцеловать ухо, прикусить мочку, впиться зубами в шею, снять дурацкий свитер с оленями, уронить чашку со стола и наступить на осколки, спустить с Марка штаны, и целовать, целовать, целовать. - В левом заднем кармане! Марк не мог отпустить руки, не мог заставить себя прекратить касаться теплой кожи Глеба, словно не он был хозяином своих пальцев, а Глеб, и они так скучали, так скучали. Глеб натянул презерватив, с трудом найденный в указанном месте, и торопливо спросил: - А смазка? - Плевать. Они кончили почти одновременно, как и положено пылким влюбленным, которыми они не являлись, если верить в ложь Марка. Глеб завернул презерватив в салфетку и выкинул в мусорное ведро. Застегнул штаны. Марк сполз со стола, оделся. - Я уберу осколки. - Я завтра уберу, пойдем спать. Уже лежа в кровати, Марк сказал: - Мне понравилось. Как насчет завтра? Глеб ответил: - Посмотрим. Он повернулся спиной к Марку и плотнее завернулся в одеяло. - Я вообще завтра работу искать пойду. - А. И кем? - Кем получится. Я же не получил высшего образования. - Ты сейчас можешь. - А на что жить буду? Или ты мне за секс едой платить будешь? - Ну, можно, конечно, и так… - А раньше ты вроде понимал шутки. Их совместная жизнь словно бы нашла свое русло и спокойно потекла. Вроде бы все было хорошо, вроде бы тихо и мирно, вроде бы даже они привыкли к этому. День Глеба теперь выглядел приблизительно так: подъем в десять утра, метро, на работу к двенадцати, восемь часов за барной стойкой, метро, ближайший супермаркет, дом, секс, шесть часов сна, подъем в десять утра. День Марка выглядел практически так: подъем в семь утра, метро, к девяти на работу, восемь часов вежливых улыбок и обслуживания посетителей ресторана, метро, четыре часа на подработке на самых разнообразных приемах в разнокалиберных отелях, метро, дом, секс, шесть часов сна, подъем в семь утра. А еще они заболели. Оба, неожиданно, разом. Вроде бы и болезнь это, недуг страшный, но толком-то и не понятно: болезнь или так, хворь. И назвать страшно. Вслух сказать обоим опасно, потому что кажется, что скажи об этом – и болезнь тут же исчезнет. Симптомов не было, ни сыпи, ни насморка, так только, рассеянность. Слабость. И ощущение, что друг без друга им не прожить. В общем, неясно было: то ли болезнь, то ли что пострашнее.